Сибирская амазонка - Мельникова Ирина Александровна - Страница 28

А индусы принялись обустраивать лагерь дальше. Но особенно удивило Алексея и Ивана, а зевак тем более, что из горы тюков они извлекли на белый свет и установили на поляне чугунную печь с длинной дымовой трубой. Дрова у индусов были тоже при себе – аккуратные поленья практически одного размера.

Алексей внимательно рассматривал печь. Неужто близнецы приняли ее трубу за орудийную? Но зачем, спрашивается, англичанину вздумалось тащить в лес громоздкую печь и трубу к ней? Это все равно что приехать в Тулу со своим самоваром. Что, в тайге дров не хватает для костров? И потом, как насчет ящиков? Он не мог ошибиться. Или их используют не по назначению?

Алексей быстро огляделся по сторонам, словно опасался, что кто-то рядом стоящий сумеет прочитать его мысли. Но взоры всех были по-прежнему направлены в сторону лагеря. И он с облегчением вздохнул. Нет, все-таки хорошо, что он не успел рассказать Ивану о своем опыте общения с подобным «грузом». Надо прежде разузнать, что на самом деле находится в серых, обитых железной полосой ящиках. Ведь не зря такую тяжесть возят с собой и столь тщательно охраняют. Наверняка в них что-то если не ценное, то очень секретное. И, видимо, по этой причине ящики в числе немногих вещей внесли в палатку англичанина...

– Сашка, – Алексей положил мальчику руку на плечо, – скажи, это та самая труба, что ты принял за пушку? – и кивнул в сторону печки. Из ее трубы уже вовсю валил дым.

– Я ж ее как следует не разглядел – ответил тот, но с большим сомнением в голосе. – Может, и она, но та, кажись, длиннее и потолще!

– Что ты к мальцу пристал? – пробурчал Иван, не отводивший взгляда от копошившихся внизу индусов. – На кой ляд им пушка, даже полевая? Комаров на лету сбивать?

– Но ящики чисто снарядные, ты не находишь?

– Дались тебе эти ящики! – с еще большей досадой произнес Иван и перевел взгляд за спину Алексея. Глаза его радостно блеснули. – Ну, Шурка, ну, молодец! Я ведь только подумал, а он, глянь, уже тащит!

И действительно, по улице во весь дух мчался Шурка с перекинутой за спину подзорной трубой. В одно мгновение он оказался рядом, взмокший и раскрасневшийся от быстрого бега.

– Дядька Иван, – он торопливо толкнул трубу в руки Вавилова и просительно заглянул ему в глаза, – посмотри, если надобно, а то нам с Сашкой дай, мы все, че нужно, углядим!

– С этого и начинал бы! – добродушно рассмеялся Иван. – Давайте, определите место, с которого наблюдать будете, только чтоб шиликуны эти вас не заметили. А то опять схлопочете по затылку! И трубу, смотрите, в чужие руки не давайте! А то знаю я вас, набежит сейчас полстаницы ребятни, тому дай подержать, тому взглянуть разок...

– Ни, дядька Иван! Мы-то никому не покажем! – принялся убеждать его Шурка. – Мы осторожно! Мы знаем как!

А Сашка солидно добавил:

– Мы трубу рубахой обмотаем, а к шиликунам со стороны реки подкрадемся. Там кусты густые, уйдем сразу, если кто нас заметит.

– Все ж лучше наблюдать по очереди, чтоб утомительно не было! Замечайте все, особенно то, что покажется вам необычным, – Иван принялся наставлять близнецов. – Вечером доложите, что увидели.

– А ночью тоже за ними следить? – полюбопытствовал Шурка.

– Ночью спать надо, а не в засадах сидеть, – остудил его пыл Вавилов.

– Дядька Иван, – Сашка замялся, словно сомневался какое-то время, стоит ли посвящать взрослых в то, что явно не давало ему покоя. – Я знаю, как к тем ящикам подобраться, что в палатке у главного спрятали. Смотрите, – он вытянул руку в направлении лагеря, – там бугорок и канавка сзади палатки. Я с вечера по кустам к бугорку подползу и спрячусь. А как стемнеет, по канавке щучкой... Дождусь, когда из палатки все выйдут, и...

– А вот этого не смей! Никаких щучек! – погрозил ему кулаком Иван. – Не хватало твоему отцу неприятностей за ваше самовольство. Бог с ними, с ящиками! Что мы вдруг засуетились? Пушка, снаряды? Крепость им, что ли, штурмовать? Выкиньте эту чепуху из головы!

Сашка с Шуркой быстро переглянулись, но приняли такой покорный вид, что Алексей тут же понял: плевать они хотели на запрет Ивана. А отважные действия в тылу врага они начнут тотчас, стоит только взрослым отвернуться. Несомненно, и индусов, и проводников они уже зачислили в список своих заклятых врагов, иначе не наделили бы их весьма обидной в сибирских краях кличкой «шиликуны».

В это время Никита Матвеевич показался из палатки. Голдовский сопровождал его до границ лагеря. На прощание они пожали друг другу руки. Атаман хлопнул Иннокентия Владимировича по спине, оба засмеялись. Голдовский вернулся в палатку, а Шаньшин резво вбежал на гору. И лишь слегка запыхавшись, остановился рядом с гостями. Был он в самом добром расположении духа, а блестевшие глаза и испарина на лбу однозначно выдавали причину хорошего настроения и столь долгого прощания с Голдовским. Да атаман и сам не скрывал этого.

– А этот англикашка – ничего мужик. По-нашенски плохо, но балакает. И водку пить – будь здоров! Меня, правда, пойлой своей угостили! Чистый самогон! «Виски», что ли, по-ихнему называется? Но забирает! Особливо по жаре! – Он достал из кармана огромный носовой платок и тщательно протер им лицо. Затем расправил усы и окинул Алексея и Ивана довольным взглядом. – Главное, они мне все обсказали. Зачем, дескать, в нашу тайгу пожаловали. И по каким таким делам он прорву людей за собой таскат. Толмач у него толковый, Иннокентий Владимирович, по-ихнему так и шпарит, так и шпарит, и к тому ж большой ученый! Хорошо наши места знат.

– Он ученый по бабочкам и букашкам, что ли? – вполне невинно поинтересовался Вавилов.

– Ни! – покачал головой атаман. – Не по букашкам! Оне здесь по диким людям промышляют...

– Каким еще диким людям? – напрягся Иван. – По староверам?

– Да нет, какие там староверы? Разве ж они дикие? – отмахнулся Шаньшин. – Оне по всему свету места такие определяют, где настоящие дикие люди до сих пор встречаются. Оне, конечно, больше на обезьян смахивают, но уже на двух ногах ходят, на зверье с дубьем, а то и с каменным топором охотятся. А некоторые, говорят, даже огнем пользуются. Это мне Иннокентий Владимирович объяснил. Меня они тоже расспрашивали, правда ли, что в горах за Тензелюком подобные люди водятся.

– И что ты им, Никита Матвеевич, поведал такого любопытного? – поинтересовался Иван.

Но атаман уловил насмешку в его голосе и насупился.

– Смейтесь, Иван Александрович, смейтесь! Только сколь я здесь живу, столь про дикого человека рассказы и слышу. Инородцы его Кзыл-оолом кличут. Рыжий мужик, значитца. Дед мой рассказывал, ему лет тридцать было. Поехали в тайгу охотиться с братовьями. Они ушли капканы проверять, а дед остался кашеварить. Вдруг слышит, собаки, что с ним остались, не залаяли, а заскулили как-то странно. А следом кто-то в дверь стучит. Ну, он подумал: братья вернулись. Кричит, дескать, чего ломитесь, отворено ведь! Тут открывается дверь, и через порог ступает мужик огромного роста, в звериные шкуры закутан по самое не могу, но босиком и весь рыжим волосом зарос. Борода чуть ли не по колено, а рука вся в крови. Дед мой онемел, ноги словно к полу приморозило. А мужик подходит к нему, руку раненую протягивает и мычит что-то. Понял дед, что помощи просит... Посмотрел, а рана нехорошая. Похоже, волчара его рванул. Словом, забыл он про страх, промыл ему рану, медвежью желчь приложил, сухим мхом засыпал, тряпкой чистой забинтовал. А мужик этот на стол глядит, где мяса кусок лежит да каравай хлеба, а слюна аж по бороде бежит. Тогда дед сгреб все, что было, со стола, завернул в тряпицу и рыжему в здоровую руку сунул. Тот опять замычал что-то и ушел. Вечером братовья поначалу на смех деда подняли. Он им следы показывать на снегу, а они пуще того смеяться. Разыгрываешь, мол, от скуки! Только через три-четыре дня утром к порогу кто-то им тушу марала принес. А на свежем снегу те же самые следы разобрали, что дед показывал. Они из леса вели, а после назад возвращались... Собак по ним пустили, только те не пошли, скулили, хвосты поджимали. А лайки зверовые были, вдвоем медведя на задницу сажали. А тут испугались...