Грех во спасение - Мельникова Ирина Александровна - Страница 42

Не думая о том, что она сейчас одна с глазу на глаз с совершенно незнакомым ей человеком, Маша торопливо достала из туго набитого деньгами портфельчика две ассигнации по двадцать пять рублей и протянула их своему спасителю. Тот взял деньги, радостно сверкнув при этом узкими глазками и улыбнувшись щербатым ртом, несколько раз поклонился Маше, кивая головой, словно китайский болванчик, и не уставая повторять при этом: «Чахсы, хыс, чахсы! Улуг алгыс сирерге, абахай!»[29]

Густой туман постепенно затягивал низину, и Маше снова стало страшно. Надвигалась ночь, а она по-прежнему была один на один со своим спасителем, к тому же она стала замерзать, но слуги так до сих пор и не появились. Она не знала, что с ними, живы ли Антон и ямщик с ее повозки и куда вдруг подевался второй экипаж, в котором ехал Михайла. Маша пододвинула к себе муфту, потом накинула шнурок от нее на шею и нащупала в ее теплых глубинах пистолет, что придало ей чуть больше храбрости.

Наконец она услышала громкие крики и увидела вторую повозку. Антон и Михайла на ходу соскочили с нее и бросились к хозяйке, радостные, что видят ее живой и здоровой.

Оказывается, вторая тройка понесла вслед за первой. Ямщик и Михайла тоже свалились с козел, а лошади примчались на следующую станцию, в трех верстах от места крушения. Люди Маши с трудом добрались до нее, наняли новых лошадей и вернулись разыскивать свою хозяйку.

Доехав до станции, Маша решила остаться здесь на ночь, чтобы опомниться от испуга, привести себя в порядок и набраться сил перед последним броском до Иркутска.

18

Прошел ровно месяц с того дня, как Маша покинула Санкт-Петербург. На противоположном берегу Ангары лежал перед ней Иркутск – торжественно-спокойный, как и подобает столице огромного и богатого Восточно-Сибирского края. Соборы, монастыри, утонувшие в садах дома... Множество домов, море деревянных крыш, над которыми поднимались столбы дыма. Над деревьями, покрытыми пушистым инеем, кружились вороны... Но это там, за Ангарой. А здесь, на левом берегу, со всех сторон девушку обступили настоящие корабельные сосны – высокие, прямоствольные. Почти до самой вершины стоят они без сучьев, а пышные свои кроны вознесли под самое небо. Их стройные стволы позолотило утреннее солнце, плотный, настоянный на смоле воздух щекотал ноздри. У самых ног Маши бойко прыгали воробьи, а на кусте калины она увидела веселую стайку красногрудых снегирей.

Девушка вдохнула полной грудью морозный воздух и улыбнулась. Слава богу, самая трудная часть ее пути позади. Она перекрестилась, но тут же беспокойство вновь овладело ею. Соизволит ли генерал-губернатор Муравьев, говорят человек нрава гордого и решительного, пропустить ее дальше? Он тут царь и бог в одном лице, и если что-то ему не понравится, то не видать ей Терзинских рудников как своих ушей. Но она решила не гадать попусту и приказала ямщикам ехать дальше.

Солнце светило вовсю, когда они переезжали через Ангару, но по-прежнему стоял сильнейший мороз, лед под полозьями слегка потрескивал, слева от наезженной дороги парила огромная полынья...

В Иркутске Маша велела ямщику задержаться у первой же церкви, какая окажется на их пути.

Сани остановились около небольшой деревянной церквушки, и Маша попросила встретившего ее молодого священника отслужить благодарственный молебен по случаю завершения ее тяжелого пути и добавила, что хочет помолиться за своего жениха, государственного преступника, отбывающего каторгу в Сибири.

Отслужив молебен, священник пошел провожать Машу до выхода, и на крыльце они встретили высокого, худого и совершенно седого человека. Незнакомец вежливо кивнул Маше, поздоровался с батюшкой и прошел в церковь. Священник низко поклонился ему, а потом тихо прошептал Маше:

– Это князь Луневский, из тех самых, которые 14 декабря на Сенатской площади... Теперь он в городе живет, а раньше в Нерчинских заводах каторгу отбывал. Там и жену похоронил... Я те места часто посещаю, молебны служу.

– Скажите, – спросила Маша священника, – а на Терзинских заводах вы бывали?

– А как же, бывал, и не раз, – ответил он и с любопытством посмотрел на девушку. – Неужто вы туда следуете?

– Там сейчас мой жених, и я еду, чтобы выйти за него замуж.

– Постойте, постойте, – перебил ее священник и просиял от удовольствия, – кажется, я знаю, кто вы. Вы невеста князя Гагаринова, и он уже извещен о вашем приезде! Но он ждет вас только к весне. Представляю его радость, когда вы появитесь намного раньше.

– Вы действительно убеждены, что он ждет меня? – спросила Маша с недоверием. – Он что-то говорил вам обо мне?

– Конечно, и хотя мы общались совсем немного, князь успел рассказать мне, что его невеста – прекраснейшее и нежнейшее создание и он восхищен ее решимостью пойти против воли отца, родных, чтобы только выйти за него замуж.

Маша почувствовала, что силы оставляют ее, но собралась с духом и переспросила:

– Как вы сказали? Против воли отца?

– Да, да, именно так он и сказал, – радостно улыбнувшись, подтвердил священник, – против воли отца. И пояснил, что родители заставляли ее отказаться от него...

Священник продолжал говорить что-то ей вслед, но Маша, прижав руки к груди, бежала прочь от церкви, задыхаясь от слез. Произошла страшная ошибка, и не ее ждет Митя с таким нетерпением, а свою дорогую Алину. Ей не было дела, почему так получилось, каким образом комендант справлялся у Мити о его желании жениться на своей невесте, все это не имело никакого значения.

Маша представила, как посмотрит на нее Митя при встрече, что скажет при этом! Сколь жестоко будет его разочарование, но даже не это ее беспокоило, хотя отчаянная боль, поразившая ее сердце после сообщения священника, не проходила. Более всего ее тревожило, что Митя не захочет ее выслушать, неосмотрительно заявит о том, что она ненастоящая невеста, и потребует, чтобы она вернулась обратно. Тогда все планы рухнут, и ей не удастся его спасти.

Она была в панике и чуть не прошла мимо саней, в которых ее дожидались Антон и Михайла. Антон окликнул ее, соскочил с козел и помог Маше сесть в коляску. По ее лицу он понял: случилось что-то не очень приятное, но не стал расспрашивать. Михайла не знал их планов, и поэтому Антон решил выбрать момент, чтобы переговорить с хозяйкой наедине.

Остановились они в доме Егора Савельевича Кузеванова, старшего из купцов. Огромный двухэтажный дом (первый этаж был каменным, а второй – деревянным) стоял на берегу Ангары окнами на реку. Кузевановы приняли ее как родную, необыкновенно радушно, и порой Маша чувствовала неловкость: ей оказывали чуть ли не царские почести. Ей отвели две комнаты на втором этаже, приставили для услужения двух горничных, и те окружили ее таким вниманием и заботой, что и шагу не позволяли ступить по дому, предупреждая каждое ее желание.

Кузевановы жили на широкую ногу, по-европейски. Пять или шесть дочерей старика – Маша никак не могла запомнить их ни в лицо, ни по имени, потому что в доме жили еще три племянницы хозяина дома, – по нескольку раз на дню меняли наряды, которые ежемесячно выписывались из столицы, и походили друг на друга не только внешностью, но и веселым шумным нравом, звонкими голосами и способностью смеяться по всякому поводу.

В доме была богатая библиотека, где Маша с удивлением обнаружила последние издания не только русских, но и зарубежных писателей, а также с десяток подшивок разных газет и журналов, издававшихся в Москве и Санкт-Петербурге. Дочери и племянницы Егора Кузеванова учились у домашних учителей языкам, музыке, танцам, а его единственный сын Тимофей получил образование во Франции. Он был очень милым и скромным юношей и никак не вязался с образом толстого нагловатого детины, какими, по представлению Маши, были все купеческие сынки. Тимофей оказался прекрасным собеседником и, что очень важно, умелым рассказчиком. Уже на второй или третий день Машиного пребывания в доме Кузевановых он признался ей, что собирает материалы о нравах и обычаях народов Сибири и мечтает написать об этом книгу.