Финита ля комедиа - Мельникова Ирина Александровна - Страница 49

Офелия-Муромцева уходила со сцены странной походкой. Казалось, она в мгновение ока ослепла и оглохла. Почти у самых кулис она оглянулась. Неестественно расширенные глаза молили о пощаде. Губы приоткрылись и дрожали, словно она хотела и не могла произнести те роковые вопросы, которые заполнили сейчас сердце каждого ее зрителя: «Неужто не бывает взаимной любви? Неужто в мире царят лишь разврат и похоть? И наши желания обманчивы, как и наши мечты? И если все так, то зачем жить на этом свете, где все против счастья, против истинной любви?..»

Взрывы аплодисментов вспыхнули и медленно погасли. Зрители были ошеломлены и потрясены до глубины души. Значение этой сцены ни у кого не вызывало сомнений, но каждый чувствовал себя первооткрывателем, потому что впервые в жизни соприкоснулся с настоящим искусством, а не с его суррогатом. Новая актриса неожиданно заставила задуматься об истинной сути бытия всякого сидящего в этом зале. И кто из смахивающих слезы женщин рано или поздно не переживал подобных горестных минут?

Теперь каждый ее выход сопровождал шквал аплодисментов, что было против правил. С подобной силой вызывали лишь в конце спектакля. Но она и играла против всех правил. И за аплодисменты, как это тоже было принято, Муромцева не благодарила, не кланялась. Она точно не слышала рукоплесканий и продолжала играть, нет, жить на сцене жизнью своей героини...

К Тартищеву и Турумину как-то незаметно присоединился Геннадий Васильевич Зараев и столь же незаметно вступил в беседу. Федор Михайлович слушал его и не верил, что этот человек когда-то был против принятия Муромцевой в труппу. Теперь он говорил о ней с грустью, и трагическая гримаса то и дело искажала его красивое, холеное лицо.

– Такую актрису российская сцена потеряла! Такой талант! И мы в первую очередь виноваты! Не уберегли! – Он проводил глазами очередную порцию коньяка, поглощенную Туруминым. Сам он не пил, объясняя воздержание больной печенью.

И Тартищев использовал эту паузу, чтобы задать вопрос:

– Возможно ли, чтобы Полина Аркадьевна отравилась из-за интриг в труппе?

Директор и режиссер переглянулись. Турумин яростно затряс головой, а Зараев замахал руками:

– Что вы, что вы, Федор Михайлович! С какой стати? Вся жизнь, а в искусстве особенно, состоит из сплошных интриг! Здесь каждый друг друга готов со света сжить. И подсидеть соперника, и ногу подставить в порядке вещей, и в грязи, как бы ненароком, вывалять! И с большей силой это проявляется, если человек талантлив и выделяется этим из толпы. Но Полина Аркадьевна была закаленной женщиной! Подобные мелочи ее всего лишь забавляли! Она была королевой и не опускалась до плебейских игрищ.

– Но не из-за Булавина же? – опять спросил Тартищев.

– Насколько мне известно, они почти помирились. И говорят, чуть ли не за день до смерти Полины Аркадьевны, – помрачнел Турумин. – Я все больше склоняюсь к мысли, что ее отравили. Но местные наши злыдни способны только интриговать и по-мелкому завидовать, потому как понимают, что и мизинца ее не достойны. На убийство идут из более серьезных побуждений. А здесь, в театре, я подобных побуждений не нахожу.

– И как вы тогда, милейший Федор Михайлович, объясните гибель других актрис, Ушаковой и Каневской? В их случае несчастной любовью и не пахнет, – вмешался в диалог Зараев.

– Вот потому я и здесь, – вздохнул Тартищев. – И хочу с вашей помощью разобраться в обстоятельствах гибели всех трех женщин, чтобы не допустить новых жертв.

– А если это какой-то сумасшедший? Маньяк? У которого пунктик замкнулся на актрисах? – осторожно поинтересовался Зараев.

– Нет, не похоже! – отверг его предположение Тартищев. – Поначалу мы и сами так думали, но все говорит о том, что убийца действует в здравом уме. Стоит только посмотреть, с какой тщательностью он готовит и исполняет каждое убийство. Ясно, что он преследует определенную цель, но какую, пока не удается выяснить. И преступления будут раскрыты, если мы проникнем в его планы.

– Ради бога, сделайте это побыстрее! – взмолился Турумин. – Открытие театра на носу, а мы не знаем, что делать с премьерным спектаклем. Я уже настроен поговорить с Саввой Андреевичем, чтобы заменить «Коварство» на что-нибудь другое. Никто из актрис не соглашается на роль Луизы. Уговорили было Буранову, но какая из нее Луиза? Возраст так и прет сквозь грим! Да и толстовата для юной барышни! – Он мелко, словно крупу рассыпал, рассмеялся. – Позавчера вон Гузеев, наш суфлер, со своей дочкой Ольгой опять сунулся. Просил меня составить протеже на роль Луизы. Только я отослал их к Геннадию Васильевичу.

– Премного благодарен за такой подарок, – произнес язвительно Зараев и склонил голову в поклоне, – удружил, нечего сказать! – И пояснил Тартищеву: – В свое время ее смотрела сама Муромцева и признала, что Ольге не дано стать актрисой. Непроходимо тупа и бездарна! А жаль, ее матушка когда-то слыла примадонной, да и сам Гузеев изрядно блистал, пока не охромел! Потому и не сдается! Всякий раз предлагает ее на роли. Но лучше «Коварство» вовсе отменить, чем Ольгу Гузееву в премьерши взять! Только папеньке ее ничего не докажешь! Уверен, что мы все Ольгу затираем из зависти! После Полины Аркадьевны пытался Ушакову, царствие ей небесное, осадой взять, но не вышло. А после моего отказа и вовсе кинулся на дочь с кулаками, будто она виновата, что бог таланта не дал! А она взяла и сбежала! – охотно рассмеялся Зараев, нисколько не опечаленный судьбой бедняжки Ольги.

– У нее нешуточный роман с нашей знаменитостью, художником Сухаревым, – пояснил Турумин, – да она и сама неплохо рисует. Видел как-то у Полины Аркадьевны натюрморт, что она ей подарила: гроздья рябины, туеса берестяные, листья сухие... Вроде простенько все, узнаваемо, а глаз не отвести...

– А говорите, таланта нет! – усмехнулся Тартищев и тут же с изумлением уставился на своих собеседников. – И что ж у нас получается, господа? Полина Аркадьевна закрыла Ольге Гузеевой путь на сцену, а она ей картину подарила? Неужто отблагодарила? За что бы это?

– Кто их разберет, этих женщин? – пожал плечами Турумин и с любопытством посмотрел на Федора Михайловича. – И все же, если не секрет, есть какие-то успехи в поисках убийцы?

– Стараемся, – ответил туманно Тартищев и деловито добавил: – А к вашей Бурановой на всякий случай приставим охрану, одного из наших агентов. Но сама Софья Семеновна не должна про то догадаться. Просто с завтрашнего дня у вас появится новый рабочий сцены...

– Вы допускаете, что убийца служит в театре? – поразился Зараев. – Я вам ответственно заявляю, что этого не может быть!

– Не зарекайтесь, Геннадий Васильевич, – не совсем вежливо оборвал его Тартищев и поднялся с кресла. – Я гораздо больше знаю об этом деле, и то ничего пока утверждать не могу. Мой агент будет всего лишь приглядывать за Бурановой. Нельзя сбрасывать со счетов, что убийца способен проникнуть в театр и как зритель, и как пожарный, и как торговец пирожками или бубликами...

– У нас хороший буфет, – произнес растерянно Зараев.

– Но во время репетиций он не работает, и актеры вынуждены посылать за пирогами и чаем в соседний трактир, – усмехнулся Тартищев.

– И это вы знаете? – покачал головой директор театра и махнул рукой. – Ладно, давайте вашего агента. Нам же спокойнее будет!

Он протянул руку Тартищеву, и тот пожал ее, а Турумин предложил выпить еще по рюмочке за скорую поимку убийцы.

Федор Михайлович опорожнил свою рюмку и вдруг, словно вспомнив, нырнул рукой в карман мундира и вытащил ожерелье из «бриллиантов», то самое, что прихватил с места убийства Теофилов.

– Простите, господа, вам известно это украшение?

Господа быстро переглянулись. Турумин протянул руку, и Тартищев положил ожерелье ему на ладонь, но из пальцев своих не выпустил.

Зараев подошел ближе и уставился на ожерелье с тем же недоумением, что и режиссер.

– Это театральный реквизит, – наконец пояснил Турумин, – но какое-то время хранился у Муромцевой. После ее смерти ожерелье в вещах Полины Аркадьевны не обнаружили. Вероника, ее воспитанница, утверждает, что забирала ожерелье из ремонта, но куда оно после подевалось, не знает. Как оно у вас оказалось?