Сухая ветка сирени - Мелентьев Виталий Григорьевич - Страница 12

– Да. У нас, кстати, рынки великолепные и цены на них, как правило, ниже государственных. Особенно в базарные дни.

Вот в том-то и дело, гражданин Волосов. Не верится, чтобы вы собирались украсть овцу. Даже решив заново приступить к накопительству. Ей, той овце, в базарный день и цена-то по местным понятиям грошовая. И вы ради тех денег на преступление не пойдете – ведь знали, что овчарни охраняются. Нет, не пойдете – риска много.

– Вы лично знали Волосова?

– Да, работал тогда в опергруппе. Поэтому меня и направили для связи с вами.

– Как он вел себя в быту?

– Очень скромный, тихий. Бывшая хозяйка, у которой он купил полдома, стирала ему, убирала, а готовил он сам. Копался в огородике – сада не разводил. Иногда выпивал, но очень редко и немного, часто выезжал на взморье, особенно в какой-нибудь порт, и околачивался там целыми днями. На допросе утверждал, что с детства мечтал стать моряком и вот теперь, под старость, полюбил сутолоку порта, запах моря и разноязычную речь.

Опять все логично и… романтично. Но в таком случае Волосову следовало бы поселиться у моря. Человеком он был свободным, и где покупать дом – для него значения не имело.

– А с этой… разноязычной речью он связан не был?

– Не думаю… Во всяком случае, никаких сигналов ни по каким каналам не поступало. На работе – скрупулезно честный и хозяйственный. Отчетность в ажуре, ни о каких «левых» сделках никто не слышал. Словом, и мне и остальным казалось, что с ним и в самом деле произошел психический срыв – у контуженных это, к сожалению, бывает. Либо… Либо следствие, и я в том числе, допустило некий просчет. Иначе мы бы не ехали на место преступления вторично.

– Вы его биографию вглубь копали?

– Из крестьян, призван в сорок первом, на следующий год, раненным, попал в плен, бежал, жил в приймаках на оккупированной территории: плохо заживала рана. Потом, опасаясь угона в Германию, ушел в леса, вступил в партизанский отряд и после встречи с Красной Армией стал командиром отделения, потом старшиной. Остался на сверхсрочную, но заболел и уволился. Поскольку родных у него нет, осел в нашем городе. Все логично.

– Пожалуй…

Машина свернула с шоссе, промчалась по гравийке, потом выехала на проселок, огибающий теперь не новые, а просто добротные совхозные постройки. Радкевичиус показал на разросшийся кустарник:

– Вот здесь все и произошло.

Грошев вышел из машины, и дисциплинированный шофер немедленно развернул машину. Николай молча смотрел на разросшиеся кусты сирени – уже мелкой, вырождающейся и дичающей. Не с этих ли кустов была сорвана та ветка сирени, что искали жулики?

– Здесь тоже были хутора?

– Да… И овчарня стоит на месте хутора. И там… И во-он там. В начале и в конце войны здесь шли тяжелые бои, часть хуторов сожгли и сровняли с землей еще в те годы.

– А почему же совхоз не корчует заросли? Неужели ему не нужна пахотная земля?

– Поначалу боялись снарядов и мин, потом саперы проверили, но ведь здесь масса окопов, воронок. Вручную не сделаешь, а техники было маловато. Стали использовать места под выпасы – потому и овчарня на этом месте. Сейчас техники много, будут и корчевать и окультуривать.

Опять все правильно. Волосов мог приехать сюда потому, что его здесь, как говорят фронтовики, убивали. Память сердца, память о незабываемых днях и переживаниях…

Но тогда не совсем понятно поведение сторожа. Он знал, что сюда приезжают фронтовики. Что же его могло удивить в поведении человека, который хотел побыть на месте прежних боев в одиночестве и заново пережить многое, что было в его жизни? Почему сторож стал следить за Волосовым? Что ему показалось подозрительным?

– Скажите, Петрявичкаус местный?

– Да, с этих хуторов.

– Во время войны был в оккупации?

– Да…

– А где задержали Волосова? На месте преступления?

– Нет. Отсюда он уехал в порт, но предварительно заехал домой. А задержали его уже по дороге в Белоруссию.

– Это не показалось странным?

– Наоборот. Если бы он был полностью вменяемым, он бы сразу удрал, замел следы. Или остался бы дома и постарался создать себе алиби. Ведь он знал, что свидетелей не было. А он заехал домой, взял портфель с запасными частями и, конечно же предполагая, что его будут искать хотя бы потому, что он исчез, несколько дней оставался в порту. Согласитесь, что поведение для вменяемого преступника довольно странное.

– А что, подозрение сразу пало на Волосова?

– Нет, конечно. Снимали слепки следов, автомобильных шин и обуви преступника, опрашивали возможных свидетелей – кстати, кто-то видел проезжавшую «Волгу», – и так постепенно сомкнулся круг. И только после проверки нескольких версий вышли на Волосова.

– Как видите, он мог знать об особенностях розыска и знать, что несколько дней он может действовать безнаказанно. Он сразу сознался в преступлении?

– Нет… Поначалу темнил. Возможно, это повлияло на приговор. Мне кажется, что суд не слишком поверил в его контузию.

– Я тоже не очень верю, хотя и не исключаю контузии… Мне начинает казаться, что у Волосова был какой-то свой, очень важный и, возможно, дальний прицел. Хотя, подчеркиваю, вполне допускаю, что убивал он сторожа, может быть, и в состоянии некоего помрачения рассудка. Потому что при любых вариантах ему, пожалуй, не следовало бы этого делать.

– А если сторож увидел нечто для него опасное?

– Сторож остался жить и, как выяснилось, ничего опасного ни для себя, ни для Волосова не увидел. Согласен с вами, мог увидеть. Но и в этом случае Волосов мог попытаться обмануть его бдительность, создать свою легенду и, только убедившись, что сторож не поверил, – убить его. Так что и некоторое помрачение ума не исключается.

– Может быть, и так… – согласился оперативник. – Но мы тогда смотрели на дело несколько с иной стороны.

– Попробуем посмотреть на него с новой…

Позже Грошев побывал в домике Волосова и поговорил с его соседкой. Она добавила только один маленький штришок к его характеру. Волосов не надеялся на свою память. Он всегда все записывал: приходы, расходы, что нужно сделать, с кем и о чем поговорить.

– Наверное, он и портфель взял с собой потому, что в нем были нужные записи…

– Что вы! Он в нем хранил всякие там лампочки, пружинки, резинки… Не знаю уж и что. Я еще говорила – не жалко такую дорогую новую вещь пускать под всякие железки? А он говорил, что эти железки ему дороже портфеля.

Для психологии автолюбителя это самый правильный ответ. И то, что, собираясь в дальнюю дорогу, он взял с собой запасные части, именно мелочи, которые могут неожиданно выйти из строя и которые не так-то легко найти в магазинах, и то, что дорогой портфель казался дешевле автомобильных мелочей.

– У него кто-нибудь из друзей бывал?

– Редко… Так кто, по работе…

– А военные?

– Да нет вроде… Хотя, это уж как его посадили, приходил тут один, подполковник, что ли… Все интересовался, не осталось ли что от машины. Может, дескать, какие-нибудь запасные части.

– А какой он из себя?

– Приметный такой мужчина. Глаза острые, а сам такой… поджарый.

Сдерживая волнение, Николай сердито подумал:

«Это Тихомиров. И он интересовался чем-то относящимся к машине».

– Части нашлись?

– Нет. Он же все с собой забрал.

– А что же подполковник?

– Пожалел да и ушел.

– Волосов переписывался с кем-нибудь?

– Писем, кроме служебных, я не видела. А телеграммы он получал. Чаще вечером или ночью. Потому и знаю, что стучали. Да меня об этом уж спрашивали.

– После этих телеграмм он, может быть, выезжал или менялось его настроение?

– Выезжать – не помню. Он часто выезжал кататься. Машина-то своя. А вот что изменялся – так это верно. Становился веселым. Говорил, что старые сослуживцы не забывают, а то живешь бобыль бобылем…

– У него не было знакомых женщин? И жениться он не собирался?