Чудесный дар - Кобербёль Лине - Страница 35

– А как там – там, где ты живешь? В этом самом селении, как оно называется?

– Березки…

– Да! Как там? Много там людей?

– Есть кое-кто. Не так много, как здесь.

И я начала рассказывать – о Рикерте Кузнеце и его Эллин, о Сасии с постоялого двора и о глупой мельниковой дочке Силле.

– Да, судя по твоим словам, она мерзкая, – произнесла Роза и в свою очередь рассказала о соседе в Грязном городе, чья старшая дочка, ясное дело, была раза в три хуже Силлы.

Так проходило время. В кухне было полутемно, потому что Вдова, уходя, закрыла ставни, чтобы все знали: ее дома нет, и никто не мог заглянуть в окна и подивиться тому, что делают в кухне Вдовы две девочки. Иногда в очаге что-то полыхало, но я по-прежнему мерзла.

– Был бы у меня такой брат, как твой! – вздохнула Роза, когда я немножко рассказала ей о Давине. – Такой, чтоб заботился обо мне, чтобы с ним можно было поболтать, а не такой, что…

Она запнулась, но я знала, о чем она думает: не такой, чтоб называл ее приблудком, и бил ее, и помыкал ею, и выгонял вон из дому когда ему вздумается. Да, Аун и вправду не был братом, о котором стоило бы хоть сколько-нибудь мечтать. Скорее он был просто-напросто жутким кошмаром. Ясное дело, Давин иногда меня раздражал, но по сравнению с Ауном он был чистой воды сказочным принцем.

– Не понимаю, как так получилось, что все принадлежит ему? – спросила я. – Разве это дом не твоей матери?

Роза затрясла головой с такой силой, что ее светлые косы заплясали:

– Нет. Это был дом моего отчима, а когда он помер, Аун получил по наследству дом, и всю мебель, и утварь, да и мастерскую тоже – отчим мой был башмачником. Но Аун не захотел тачать башмаки, он продал мастерскую и заявил, что, мол, хочет стать купцом. Он вечно болтает о выгодных сделках, которые будет заключать, но, сдается мне, он больше торгуется с кабатчиком, почем следующая кружка пива. – Она фыркнула. – И ясное дело, по-настоящему вовсе несправедливо, что все принадлежит ему, потому как мы никогда не жили бы там, кабы не мой отец.

– А ты знаешь, кто твой отец? Вообще-то, я об этом не вспоминала после того, как услыхала слова Ауна.

– Ну да! – Роза кивнула. – Я видела его четыре раза в жизни. Мой отец был знатный человек, а не дерьмовый башмачник или там хмельной забулдыга, который задирает нос и воображает, будто он купец из купцов, потому как прикупил за медную марку два мешка муки. Да и Аун был вовсе не такой мерзопакостный, покуда мой отец был жив и в доме порой водились хоть какие ни на есть деньги. Но все кончилось, когда отец помер, ведь жена его, ясное дело, ничего не пожелала уделить нам, хотя, вообще-то, денег у нее самой куры не клюют! Она такая чванная и такая воображала, а моей матери даже запрещено являться туда, в их дом, и по-прежнему обстирывать ее. А место это все-таки было одно из выгодных… Большой каменный дом в Оловянном проулке. А стряпуха, когда я приносила чистое белье, всегда угощала меня каким-нибудь лакомством…

Роза слегка покосилась на меня. Я сидела, ощипывая ломоть чудесного хлеба из просеянной муки, кроша его на мелкие кусочки, а мысли мои меж тем бродили вокруг да около, набегая друг на друга. «Удалось ли Вдове проникнуть к Мистеру Маунусу и Нико так, чтобы ее никто не остановил? И не удивительно ли, что Роза сидела внизу у стряпухи, меж тем как отец ее расхаживал наверху в своих роскошных покоях, что он всемилостивейше удостоился увидеть свою дочь целых четыре раза? Однако же, ясное дело, это куда больше того, чем могла бы похвалиться я! Я вообще не знаю, видела ли я когда-нибудь того, кто был мне отцом…»

– Ну а что с твоим отцом? – спросила Роза, словно прочитав мои мысли.

– Я не знаю, кто он. Матушка не желает ничего говорить. Она сказала, что у нас, ее детей, мол, есть мама и этого предостаточно. А еще она говорит, что так поступают все в тех краях, откуда родом семейство Тонерре.

– А где это?

– Кое-кто из наших живет в Кампане. Но исконно мы родом из краев, что куда дальше отсюда. А зовется то место Кольмонте.

– Никогдашеньки о таком не слыхивала.

– Оно тоже Далеко-предалеко отсюда, – матушка говорит, за Кольцевым морем.

– Могу себе представить… – начала было Роза, но я так никогда и не узнала, что бы она сказала, потому как в этот самый миг кто-то постучался в дверь. Но стук был вовсе не учтивым постукиванием, а яростным, пугающим громыханием.

Мы, вконец окаменев, сидели, словно два крошечных зайчонка в кустах. Глаза Розы были просто огромными от ужаса. Да и мои наверняка тоже. Во всяком случае, сердце мое колотилось так, что в ушах свистело.

– Отворите! – взревел незнакомый мужской голос, и в дверь снова загромыхали. – Именем Дракона – отворите дверь!

Я вскочила и выбежала в переход за кухней, а Роза, не мешкая, хотела последовать за мной. Мои пальцы дергали, тянули и рвали засов на двери черного хода, но его заклинило, и он никак не подавался. Тут послышался громкий треск ломающихся досок, и дневной свет снова ворвался в кухню. Человек со знаком Дракона, закованный в броню, перешагнув через подоконник, вошел в кухню, а за его спиной я разглядела багрово-красную рожу Ауна.

– Это она! – вскричал он. – Вон та, маленькая, с темными волосами! Это она, это ведьмина дочка!

Пробуждающая Совесть и Бессовестный

«Остерегайся своих желаний.

Быть может, они сбудутся. Мне никогда, никогда не следовало желать отправиться вместе со всеми в замок, – думала я. – Ведь теперь мое желание вот-вот сбудется».

– Я сказала матери, куда мы идем, – шепнула Роза, преисполненная ярости и вместе с тем сознавая свою вину. – Я просила ее не рассказывать ему, где мы!

Я видеть ее не могла. Они явились, чтобы поймать дочь ведьмы, и, само собой, захватили с собой мешок. Я кричала и сопротивлялась изо всех сил. Но борьба была недолгой. Один из стражей рванул мою руку, второй набросил на голову мешок, а третий обмотал веревку вокруг моей шеи.

– Только не придуши ее сейчас, – предупредил последнего один из них. – Дракан желает заполучить ее в добром здравии… пока что…

Колючий мешок царапал меня и крепко отдавал овечьим духом: его, как видно, использовали для упаковки овечьей шерсти. Мне, пожалуй, повезло, что мешок был не из-под муки. Но дышать все равно было тяжеловато. Мне казалось, что я вот-вот упаду, так как я не видела, куда ступаю. Всякий раз, стоило мне споткнуться, страж помогал мне встать на ноги, но всякий раз при том хватал за руку, укушенную драконом, и от каждого рывка голова моя кружилась, так что держаться на ногах благодаря этому и впрямь было куда тяжелее.

– Я сказала об этом ей.

– Кому? – пробормотала я, пытаясь сохранить ощущение, где верх, а где низ.

– Моей матери! Но он всегда мог заставить ее подчиниться и вызнавал все, что хотел.

– Твоей матери? И ты сказала своей матери, что нам надо пойти в дом вдовы аптекаря?

Я вдруг вспомнила, как они – Роза и ее мать – стояли согнувшись, голова к голове, когда рылись в сундуке и искали для меня головной платок. Я могла бы выругать ее, но не сделала этого.

– Ты не должна была никому говорить об этом!

– Да, но я ведь не знала… это было только… Мало ли что. Это было ведь еще до того…

До того, как мы поглядели друг другу в глаза. Тогда я была для Розы всего лишь странной девчонкой, желавшей заплатить ей за одолженную одежку.

– Я могу хорошенько… – начала было я, но мне тут же предупреждающе тряхнули руку.

– Заткнись и двигайся вперед, девчонка! – сказал державший меня страж.

Они торопились, эти стражи, поэтому не позволяли нам остановиться или хоть на секунду замешкаться. Нас окружали люди, множество людей! Я слышала и почти видела их – множество пихающихся, толкающихся людей, что лишь неохотно, из милости дозволяли нам протискиваться сквозь их толпу.

– Благовония! Благовония! Покупайте священные благовония здесь! – выкрикнул мне прямо в ухо какой-то уличный торгаш. – Защищают от ведьминого сглаза и прочих злых сил! Покупайте благовония здесь!