Вам вреден кокаин мистер Холмс - Мейер Николас - Страница 5

С тяжелым предчувствием я запер за ним дверь, поднялся к себе и стал раздеваться, однако потом передумал и сел в спальне в кресло около давно потухшего камина, положив руки на колени.

Поначалу я всерьез решил, что Холмс прав, что он зашел ко мне скоротать вечер, мы выкурили трубку-другую и пропустили рюмочку-две, а может быть, и три, и что весь вечер разговор о профессоре Мориарти я выдумал, на самом же деле мы говорили совсем о другом. Возможно ли это? Я был совершенно измучен и сознавал, что сохранить ясность мысли в таком состоянии для меня будет так же трудно, как для человека, который проснулся от ночного кошмара и никак не может понять, что он все-таки не в аду.

Мне требовались более веские доказательства. Взяв лампу, я прокрался вниз. Если бы меня вдруг увидела моя служанка, перед ней предстала бы довольно странная картина: господин средних лет, босой, с расстегнутым воротом и перекошенным лицом, крадется по лестнице собственного дома.

Я вошел в кабинет, где начался весь этот сон — если это был сон, — и осмотрел ставни. Они были закрыты и заперты на засов, это совершенно точно. Но кто их закрыл? Холмс, как мне подсказывает память, или я сам? Я устроился в кресле и попытался вспомнить мельчайшие подробности нашего разговора, изо всех сил стараясь действовать так, как действовал бы Холмс, выслушивая очередного посетителя в нашей гостиной на Бейкер-стрит. У того, кто услышал бы все это, осталось бы весьма странное впечатление. В кабинете врача, при свете одной лампы, сидит господин средних лет, босой, и разговаривает сам с собой — ведь я счел необходимым задавать (как это делал бы Холмс) вопросы по ходу дела.

— Не можете ли вы вспомнить что-либо из того, что этот человек сказал или сделал, прежде чем вы оба проснулись и он стал говорить о том, как вы вместе пили бренди?

— Нет, не могу... хотя нет, подождите, кое-что я помню!

— Отлично, Ватсон, отлично, — словно услышал я знакомый голос. Разница была лишь в том, что произнес это я.

— Войдя в кабинет, он спросил меня, где Мэри. Я сказал ему, что она уехала в гости и мы одни. Позже — после того как мы оба вздремнули, сидя в креслах, — он уже собрался уходить и попросил меня поблагодарить ее за приятный вечер. Я сказал ему, что она в отъезде, чему он весьма удивился. Он не мог вспомнить, что я говорил ему об этом раньше.

— Вы совершенно уверены, что говорили ему об этом раньше?

— О да, совершенно уверен, — ответил я, слегка уязвленный таким вопросом.

— Тогда разве нельзя предположить, раз уж мы сделали скидку на дурманящее действие бренди, что он забыл, просто-напросто забыл, что вы уже говорили ему об этом? В самом деле, разве он сам не объяснил это именно так?

— Да, но позвольте! Ведь ни один из нас не напился до потери сознания!

Взволнованный, я вскочил и, не обуваясь, прихватив с собой лампу, снова прокрался в приемную, теперь уже стараясь отделаться от своего внутреннего голоса.

Раздвинув занавески, я увидел, что скоро рассветет. Я чертовски устал еще до того, как Холмс появился у меня; теперь же чувствовал себя просто измученным.

Да и приходил ли он вообще?

Это предположение показалось мне еще более безумным, и я упрекнул себя в том, что высказал его, хотя бы и мысленно. Я отошел от окна, за которым уже брезжил рассвет.

Ну конечно, Холмс приходил.

Я вдруг получил совершенно определенные свидетельства, подтверждающие хотя бы одну из моих догадок: два бокала, из которых мы пили, были там, где их оставили.

На следующее, а точнее сказать, в то же самое утро я проснулся в своей кровати, на которую, по-видимому, свалился полураздетым во время своих бесплодных ночных бдений. В доме уже началась утренняя уборка, и я встал с намерением начать все заново и посмотреть, что из всего этого выйдет.

Побрившись и одевшись, я спустился к завтраку, но не мог сосредоточиться даже на газетах: мысли мои витали далеко. Я вспомнил, что прошлой ночью считал Холмсу пульс и осматривал зрачки. И вновь задался тем же вопросом: действительно ли я это делал или это всего лишь плод моего воображения?

Вопрос был слишком безумным, чтобы я был в состоянии над ним размышлять. Поспешно закончив завтрак, я пошел к Кэллингуорту и попросил подменить меня в это утро. Он был рад оказать мне услугу (я сам часто откликался на подобные просьбы с его стороны). Затем, не теряя времени, я нанял кэб и поехал на Бейкер-стрит.

Было еще рано, когда я ступил на знакомый тротуар перед домом 221 Б и расплатился с возчиком. Глубоко вдохнув утренний воздух (хотя было еще очень сыро), я позвонил. Наша квартирная хозяйка миссис Хадсон открыла дверь тотчас же. По всему было видно, что она несказанно рада видеть меня.

— О, дорогой Ватсон, слава Богу, что вы зашли, — воскликнула она, схватила меня за рукав и без лишних слов буквально затащила в прихожую, чему я немало удивился.

— Что случилось? — начал я, но она остановила меня, приложив палец к губам, и с беспокойством посмотрела наверх. Холмс, однако, обладал острым слухом и, как скоро выяснилось, услышал какие-то звуки из нашего короткого разговора.

— Миссис Хадсон, если этот господин назовется профессором Мориарти, — голос, доносившийся сверху, был резким, но все же узнаваемым, — то проводите его ко мне — я им займусь! Миссис Хадсон, вы слышите меня?

— Вот видите, доктор, что происходит, — зашептала мне на ухо наша несчастная хозяйка. — Он заперся у себя, ничего не ест, целыми днями сидит с закрытыми ставнями, а ночью, после того как я запираю дверь и прислуга ложится спать, исчезает...

— Миссис Хадсон...

— Я поднимусь и поговорю с ним, — сказал я, обнадеживающе пожав ей руку, хотя, по правде сказать, не очень-то был уверен в успехе.

Итак, профессор Мориарти все-таки существует, по крайней мере в воспаленном воображении Холмса. Я поднялся по знакомой лестнице из семнадцати ступенек в мои бывшие апартаменты с тяжелым сердцем. Какой замечательный ум погибает здесь!

— Кто там? — спросил Холмс за дверью, когда я постучал. — Это ты, Мориарти?

— Это я, Ватсон, — ответил я, и лишь после того, как повторил это несколько раз, Холмс согласился приоткрыть дверь и стал со странным видом разглядывать меня через щелку. — Вы же видите, Холмс, это всего лишь я. Пустите меня.

— Не спешите. — Он уперся ногой в низ двери. — Мориарти мог принять ваш облик. Докажите, что вы Ватсон.

— Как? — изумился я, потому что не знал, по правде говоря, что может послужить для Холмса убедительным доказательством того, что я — это я.

Он немного подумал.

— Где я держу табак? — скороговоркой спросил он.

— В носке персидской туфли, — столь точный ответ слегка рассеял подозрения Холмса, и голос его потеплел.

— А почту?

— Она приколота кинжалом к каминной доске.

Холмс удовлетворенно хмыкнул.

— А какие первые слова я произнес при знакомстве с вами?

— «Вы служили в Афганистане, я полагаю». Ради всего святого, Холмс, довольно, — взмолился я.

— Ну хорошо, можете войти, — ответил он наконец.

Убрав ногу от двери, он открыл ее пошире и с силой затащил меня внутрь. Едва я переступил порог, он захлопнул за мной дверь и запер ее на несколько засовов и замков, ни один из которых не существовал в то время, когда я жил здесь.

С изумлением взирал я на все эти предосторожности и на то, как мой друг, приложив ухо к двери, прислушивался неизвестно к чему. Наконец он выпрямился и, повернувшись ко мне, протянул руку.

— Простите мне мои сомнения, Ватсон, — сказал он с улыбкой, так хорошо мне знакомой, — но я должен был удостовериться. Они не остановятся ни перед чем.

— Профессор и его шайка?

— Именно.

Он провел меня в комнату и предложил выпить чаю, который, очевидно, заварил здесь сам, используя для этой цели бунзеновскую горелку, стоявшую среди химических приборов на столе для опытов, и большую мензурку. Я согласился выпить чашку и сел, оглядывая комнату, пока Холмс готовил чай. Все было почти так же, как и тогда, когда мы вместе снимали эту квартиру, — везде такой же беспорядок, с той лишь разницей, что окна теперь были закрыты, а ставни — другие, сделанные, насколько я мог судить, из толстого листа железа. Эти ставни, как и многочисленные запоры на двери, составляли единственную перемену.