Ленинский тупик - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 56

- Хитер! Выделить ему на голубятне. Без балкона.

- Завтра распишемся! - взмолился Александр, - Я же не со зла…

Брачного свидетельства недоставало не только в папке Староверовых. Дверь постройкома то и дело открывалась, и запыхавшиеся молодые люди протягивали свеженькие документы, с радостью внимая голосам членов комиссии:

- Это другой разговор!

- Другие метры!

Акопян назвал фамилию Чумакова. Благодушное настроение как рукой сняло.

Папка Чумакова оказалась самой тоненькой и самой неожиданной.

Неожиданным был прежде всего адрес Чумакова: “Дебаркадер No 8”.

Как?! Наш единственный орденоносец, и на воде живет?! - воскликнул Александр. В его возгласе слышались и изумление и откровенное недоверие.

Контора под началом Чумакова возводит в год до двадцати восьмиэтажных домов. Полторы тысячи квартир. И Чумакову не отыскалось места на земле? На воде поселился?

- Тут что-то не так!- убежденно произнес Александр. - Чтоб такой всемирно прославленный жох, проныра, доставала, как наш начальник..-..

Тетка Ульяна вскинулась в гневе:

- Молод ты еще начальство свое чихвостить! Молоко на губах не обсохло.

Комендант двигал локтем, как маховиком, но тетка Ульяна в своих бесчисленных одежках была непробиваема. Утерев концом кашемирового платка уголки губ, она повела неторопливый рассказ, причмокивая и озирая членов комиссии сдержанным достоинством, как бы прощая их за то, что они, беспонятливые, не сразу определили, что значит для ихних забот тетка Ульяна.

- В его квартире, на набережной, дочеря живут незамужние. Трое. Вот он и оказался на воде.

- Выжили его, значит…- в голосе Силантия слышалось сочувствие.

- Какое! - Ульяна, как .всегда, пояснила обстоятельно: - Старшая, к примеру, Наталья. В девках осталась. Через отца. Она просилась в медицинский институт. Он ее не пустил: не девичье, говорит, дело с голыми мужиками “шу-шу-шу” и “вздохните глубже”. Ввязла она по отцовой воле в машинное дело и… без мужика сохнет, Чумаков локти кусает. Была бы, говорит, врачихой, отыскался бы мужичонка. Хоть бы хворый. А при машине отыщи-ка, мертвая материя. Младшенькой он не препятствовал, даже когда ее в акробатки совращали, хоть с тех пор седеть начал.

- Тетка Ульяна снова утерла уголком платка края губ. Акопян нетерпеливо застучал карандашом по столу:

- Ближе к делу, уважаемая!

- Куда уж ближе! Оставил он дочерям квартиру: при комнатах все легче мужика заарканить… А сам - на воду. Жена Чумакова работала на табеле. В порту. Выхлопотала себе комнатушку на дебанкадере, возле моста. Меня как-то посылали туда. За Чумаковым. В комнатке сырость. Над оконцем плесень с кулак. Как он, сердешный, чахотку не схватил…

- Жизня! - отозвался Силантий. Он уважал Чумакова за то, что тот умел раздобыть в один час кирпича на два дома, а для самого себя и шиферу, когда крыша на дебаркадере прохудилась, не попросил. - Дочерям отдал, а сам на воде -лодке, как китаец….

- Запишите ему самую хорошую комнату! - сдавленным от волнения голосом произнесла Матрийка, и все вдруг притихли, вспомнив, что и Матрийка, хоть и мордва, а лучший на стройке бригадир, осталась вековухой.

Игорь Иванович, который во время рассказа тетки Ульяны, вошел в комнату, потянул к себе папку Чумакова, полистал справки. Все правильно. “Дебаркадер No 8”. Он, Игорь, мог дать голову на отсечение, что Чумаков и Тихон Инякин - два сапога пара… Хапуны. И вот тебе! “Сердешный…”

Впервые за много лет упоминание о Чумакове не вызвало раздражения Игоря Ивановича. Он почувствовал себя веселее, легче, словно бы тащил долго какую-то тяжесть и наконец скинул.

- Дайте ему окнами на юг, - сказал он усмешливо, - чтобы обсох скорее.

Два листочка списка склеились. Если бы Александр не заметил этого, Акопян, может, перевернул бы их вместе. Первой на разлипленных страницах значилась фамилия Тони.

- “… .На стройке с тысяча девятьсот сорок девятого года… одинокая… детей нет…” - монотонным голосом читал Акопян.

Александр сказал, что Тоне нужно выделить комнату на двоих. У Тони мать, дряхлая старушка. При сельской больнице живет, в которой до войны работала няней. Сейчас старушку потеснили куда-то в каптерку без окон. Дровец и тех заготовить ей некому .

- Мы не можем документировать мать, - решительно возразил комендант, но, взглянув на потемневшее лицо Акопяна, добавил тоскливо: - Придется писать объяснение. Доказывать.

- И докажем! - твердо сказал Александр. На то нас избрали,

Акопян оторвал руку с карандашом от бумаг, точно обжегся:

- Э-э, товарищи! Производственная характеристика ее хуже, чем у того плотника.

Александр махнул рукой: - Это Чумаков в дурную минуту… Вызвать его. Сейчас- ему совестно станет.

Позвонили Чумакову, а пока приступили к другим папкам, лежавшим на столе ворохами.

Чумаков прикатил тут же. Поняв, зачем его вызвали, он удивленно воскликнул:

- Тоньке… комнату?! -и, откидывая на плечи капюшон брезентового плаща (в таких на стройке спускаются в канализационные люки), добавил: -Ей не комнату, камеру-одиночку… - Чумаков взял из папки трудовую книжку Тони в серой измятой обложке, полистал ее небрежно, одним пальцем. - Комнату - ни в коем разе! Хотя бы потому, что нет у Горчихиной стажа. Сами видите: отработала в тресте без году неделя. Уволена в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. Убежала… куда убежала?.. Пожалуйста, вот: штамп. На Кавказ.

- В теплые края,- осклабился комендант.

- … Бегала она, бегала и вернулась в наш трест. Когда? Вот круглый штамп. Январь тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Стаж прежний ей можно считать? Hи в коем разе! Значит, она в тресте пять лет непрерывно, как того требуется для получения комнаты, не отработала.

Акопян взял у Чумакова книжку, полистал ее, повертел в руках, разглядывая печати. Наконец сказал удовлетворенно:

- Путаете вы, Чумаков! У нее весь перерыв-то два месяца. Эти два месяца, кстати говоря, она не на пляже лежала, а клала стены санатория “Москва”. К тому же стройуправление, в котором она трудилась, кажется, влилось в систему ГлавМосстстроя.

- Не влилось!

- Давайте позвоним Ермакову…

- Мне звонить нечего! Вы позвоните.

- И позвоню.

- А я уточню кое-где…..

Тягуче заскрипела под теткой Ульяной лавка. Чем громче становился Чумаковский голос, тем сильнее она скрипела и вскоре уже потрескивала сухо, подобно дереву, которое вот-вот вырвет из земли с корнем. В углу вскипел яростный шепоток коменданта:

- Помолчи!

- Не могу, ей-богу, терпеть..,

- Помолчи!

- Не могу.

- Помо…

Шепоток коменданта смяло рокочущим голосом тетки Ульяны:

- Ты за что ж, Пров Алексеич, ее так, Тоню?! Зло на нее держишь за что?

Чумаков взглянул на тетку Ульяну через плечо, бросил отрывисто, почему-то дотрагиваясь пальцем до уха:

- Никакого я зла на нее не держу! Она тормозная, любое дело тормозит. - Не совестно вам, Пров Алексеевич?! - воскликнул Александр, но Чумаков, как и когда-то, на конфликтной комиссии, отмахнулся от него. Снова взял в руки трудовую книжку Тони, принялся листать ее.

Голос тетки Ульяны прозвучал уж гуще, грубее:

- И что разрыскался? Что разрыскался?! Ты не к бумажкам приникай. К сердцу. Тоня -девка сердечная, работящая.

- Все у тебя, тетка Ульяна, сердечные,

Чумакови повернулся к ней на каблуках, оставляя на полу следы глины:

- Вот что, Ульяна. Тебя пригласили не на инякинскую комиссию. Ты веди себя как положено. В рамках…

- Не на инякинскую?! - вскинулась Ульяна.-Вот ты каков…

Не отвечая на гневные возгласы тетки Ульяны (негоже начальнику конторы вцепляться в волосья дворничихе), он попытался, подражая Ермакову, завершить дело шуткой:

- Ох и широки же у тебя рамки, Ульяна Анисимовна! Да и сама ты, смотрю, расползлась вширь, хоть опалубку делай.

Тетка Ульяна подалась всем своим могучим телом вперед, точно собираясь кинуться на Чумакова: