Ленинский тупик - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 32

Когда муж усмехался так вот, морща свой широкий, приплюснутый нос, он на какое-то мгновение вызывал в памяти Нюры Шураню-маленького, глядевшего вслед ей из окна яслей. Словно бы и Шура, как и сыночек его, грустно взирал на мир из-за толстого стекла, приткнувшись к нему носом. Но уже в следующий момент дотемна обожженное морозом лицо мужа преображала улыбка, добрая и чуть снисходительная, уголком рта, - улыбка человека себе на уме.

Нюру задевала эта улыбка; за ней чудилось неизменное: “Зряшный разговор, Нюраша. Стоит ли с тобой об этом…” Каждый раз, когда Шура улыбался так, в Нюре .подымалось раздражение. Старики - одно дело. Гуща - темнота. Закоренелый единоличник. Говорят, и на стройку-то ушел, чтоб в колхоз не вступать. Силантий - молчун. С чем ни подойдешь, одно твердит: “Не зудят - так и не царапайся…” А Шураня?! В девятый класс ходил. Механик. Мотоциклист. А книг прочитал!.. Мог бы ей помочь разобраться кое в чем. У нее путаница в мыслях. Тихон на подмостях работает - не бей лежачего. А как слово дать кому от имени строителей так Тихону. Выбрать куда - снова Тихона. Тоня права, на нашей шее едет - Нюра кинула взгляд на мужа, протянула горестно: - Как же, по-твоему, жить, Шураня? Иль по святому Силантию “Не зудят -так и не царапайся”? - Она круто, всем корпусом, повернулась к нему. - Но ты же сам, помнишь, в новом клубе…

- Так это… опережение зажигания получилось. Не знаешь, что такое опережение зажигания? Когда мотор у машины стреляет, выхлоп черный, вонючий. Треску - на всю улицу, дела - ни на грош. Машина останавливается. Вот что такое опережение зажигания… - Он помолчал. - Ну, выскочил я тогда. Помогло бы Некрасову, будь он обычный крановщик?! Как мертвому припарки. “Профсоюз!.. Профсоюз!..” Профсоюз у нас - усохший гербарий. Надо жить просто, Нюраша. Как люди, так и мы.

Нюра пристукнула кулачком по колену. - Ну, а люди ложь - и мы то ж?! А?

Александр потянулся за новыми, тщательно отглаженными, “бригадирскими”, как он их называл, брюками, перекинутыми через спинку стула, начал одеваться. Нюра сдернула с его ноги модную, суженную книзу, брючину, воскликнула в сердцах: .- В брючки влезешь - лови тебя. Ответишь - получишь брюки.

Уголок рта мужа дернулся. - Ты видала, как лиса в холод спит? - протянул он неторопливо. - Обертывается в свой хвост вокруг тела. И ей тепло. И ты в свои идеи обернешься, и хорошо тебе. А мне во что заворачиваться? У меня, как видишь, хвоста нет… Какая еще статья о постройкомах? Где?.. Сейчас о чем не пишут. Написать обо всем можно. Дай брюки. Опоздаю в контору.,, Дай, говорят!.

- Не дам! Шагай так!

Он оглянулся на нее, улыбаясь своей отдаляющей улыбочкой.

“Коли дура, так образумь!” - едва не вскричала Нюра.

Александр шагнул к дверям, наступил на завязки кальсон, чертыхнулся. Нюра с размаху швырнула ему брюки: - На! А то как отличат в тебе бригадира…

Александр ответил раздраженно, пританцовывая на одной ноге и натягивая брюки: - Не ты меня поставила! И не перед тобой мне ответ держать!

В постройкоме Александр узнал - разговор предстоит о Тоне. Опять о Тоне?! Что стряслось?..

Вслед за Александром в свежевыкрашенную и уже запущенную - на полу окурки, сор - комнату постройкома вошел Игорь Иванович. Кивнул Александру. Жестом предложил ему перебраться от дверей поближе к Тихону. Александр отрицательно качнул головой.

Тихон Инякин высился над канцелярским столом, . накрытым выцветшим кумачом, как пожарная каланча. Размышляя о предстоящем опросе-допросе, прошагал туда-сюда вдоль стенки в своих новеньких чешских бурках, затиснутых для сохранности в галоши. На галошах белели опилки. Сонным голосом он спросил Тоню Горчихину, которая топталась в дверях с тетрадным листочком, видно, заявлением в руках: - Как твой случай разбирать, Горчихина, - по закону иль по совести?

Игорь Иванович подался вперед: “Тихон - купеческие мозги! Гениальный Островский. Купцы в его пьесах постоянно отделяли совесть от закона. Матушка Русь не меняется!”

Тоня от избытка чувств даже руками всплеснула: -По совести! По совести!

Тихон, - язвительно спросил Игорь.- Что ж это за закон, который при совестливом разбирательстве лучше всего спрятать в стол?

Инякин ответом не удостоил. Кивком отпустил Тоню. Едва за ней закрылась дверь, прозвучал хрипловато-надорванный голос Чумакова - Тонька не хочет, значит, убираться из конторы. Жалится на всех… - Чумаков, бросив окурок на пол, пересел к столу, повертел вокруг пальца ключ на веревочке.- Держать Тоньку никак невозможно… - Он вынул из кармана какую-то бумагу. Глядя на нее и хмурясь, перечислял, в какие дни Горчихина отказывалась выполнять его, Чумакова, приказы. Он перечислял прогрешения Тони долго, и половины их было бы вполне достаточно для самой либеральной комиссии. Тимофею Ивановичу невольно вспомнились слова профессора-языковеда, которому он в свое время немало крови попортил: “Избыток фактов есть признак неуверенности…”

Чумаков взял со стола истерзанную, без начала и конца книгу. Книга, похоже, много лет переходила из одной конторы в другую, от штукатуров к малярам, от маляров к каменщикам. Ее листали сотни пальцев;- в белилах, в охре, в кирпичной пыли; на ней, как на палитре, остался след от всех красок, которые когда-либо шли в дело. Чумаков открыл ее на странице, заложенной бумажкой.- Вот. Кодекс законов о труде… КЗОТ. - Он отчеркнул на полях ногтем, протянул книгу почему-то не Инякину, председателю комиссии по трудовым спорам, а Тимофею Ивановичу. - Здесь есть статья: коли рабочий воротит рыло от своего дела….

Игорь Иванович перебил Чумакова голосом, в котором звучала усмешка: - Вы же хотели по совести. А не по закону… Чумаков закрыл книгу, ответил раздраженно: - Мы по совести и разбираемся; а КЗОТ что…- Он бросил книгу на стол, несколько пожелтевших страниц разлетелись по сторонам. - КЗОТ… он для формулировки Игорь Иванович перересел ближе к столу.

- За что вытуриваете Тоню, если по совести! Не можете простить ей давнего?

Чумаков снова повертел на пальце ключ, ответил вполголоса, словно бы застеснялся: - Блюдем, Игорь Иванович, Шурин интерес… Высокий авторитет бригадира. - Покосившись на крановщика и заметив, что эти слова не произвели на него впечатления, разъяснил: - Тоньке с Нюрой Староверовой нa одних подмостях тесно. Того и гляди одна другую вниз столкнет. С восьмого этажа. Развести их надо по разным углам…

От дверей донеслось с негодованием: - Плети-плети, да меру знай!

Чумаков вскипел: - Нужна тебе, бригадир, при живой жене Тонька или нет - дело твое. Но по закону кодекса о труде такую распустеху держать нельзя. - Он дотронулся машинальным движением до своего уха.- И не будем! .. И вам, Игорь Иванович, ее под защиту брать ни к чему… Вот факты. Вот закон- положил руку на книгу, которую только что небрежно откинул. - Народный закон. Поперек закона не встанете! Не те времена… Понятно?!

Игорь Иванович втянул в себя губы, чтобы удержаться от слов, которые были готовы вырваться, и спокойным тоном спросил, вручались ли Тоне наряды в те дни, когда она отказывалась от от работы?

От дверей послышалось саркастическое: - Хо!.. Вы же знаете, Игорь Иванович, у нас сроду наряды задним числом выписываются!

Игорь Иванович попросил, чтобы ему передали Кодекс законов о труде; отыскал статью, в которой было сказано, что рабочий, не имеющий на .руках наряда, имеет право не приступать к заданию…

На грубых, коричневых от зимнего загара лицах Чумакова и Инякина отразилось замешательство. Принимая от Игоря Ивановича KЗОТ, Инякин глянул на книгу настороженно, недружелюбно,как смотрел на людей, от которых жди хлопот.

Затем он поднял глаза на Чумакова.. Чумаков молчал, суетливо, по своей привычке перебирая руками.. Он впервые столкнулся с человеком, который знал кодекс о труде, оказывается, не хуже, чем он.

Чумаков сунул ключик в нагрудный карман пиджака, намереваясь, похоже, заговорить напрямик. .

Белая бурка в галоше наступила на его ногу, и он принялся листать KЗОТ. Пальцы Чумакова заработали со стремительно”тью кpoтовых коготков, роющих подземный ход.