Приключения профессора Зворыки - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 27

— Помоги же мне, мой верный слуга, — сказал Мантухассар. — Что тебе надо для этого? Может быть, ты хочешь подкупить их главарей? Подыми мой трон, под ним спрятаны четыре мешка с золотыми монетами.

— Как вы наивны! Неужели вы не знаете, что вожди революций неподкупны! О, это такие идиоты! Они все делают только ради других. Для того, чтобы их надуть, мне нужна…

— Что?

— Маленькая красная тряпочка.

— Только! На, бери, — и повелитель оторвал лоскуток от красной обивки трона.

Шмербиус вставил тряпочку в петлицу фрака, схватил щипцы и выскочил на лестницу.

Увидав его толпа зашумела.

— Долой царских лизоблюдов! — заорали тысячи голосов. — Вон его! К дьяволу!

Шмербиус скорчил умильную, торжественную, грустную гримасу и что-то закричал.

Но гул толпы заглушил его слова. Тогда он отчаянно затрещал щипцами, приложив руку к сердцу, смахнул слезу и замахал красной тряпочкой. Толпа смолкла.

— Товарищи! Братьи! Друзья! — завизжал он проникновенно и искренно. — Мое сердце обливается кровью. Я вижу, как мучается, как страдает наш бедный народ Великий Вагха свидетель, что я с вами, дети мои. И с вами ваш мудрый повелитель Мантухассар. Что? Вы говорите, что он тиран и кровопийца? Увы, вы правы. Он был тираном. Я говорю был, братья, потом что он больше не тиран. Ваши слезы сделали чудо — они размягчили его черствое сердце. Он преобразился. Он разорвал свои царские одежды и с ужасным воплем расцарапал свою грудь. Боже мой, что это были за раны! „Отпусти меня. Аполлон, говорил он. Я пойду и отдам себя в руки моего несчастного народа, перед которым я так виноват! Пусть он вырвет мое преступное сердце. Я не хочу больше жить, Аполлон!“ А слезы так и текут. Ну, думаю я, очень страдает человек надо ему помочь. Что поделаешь, такой уж я жалостливый. И это, представьте, с раннего детства. Меня еще в школе товарищи называли: „Аполлон Золотая Душа“. Не могу я видеть, когда люди страдают. Вот я и говорю ему: „Не убивайтесь так, ваше величество. Это благородные слезы. Народ вас простит. Надо только рассказать ему о вашем преображении“. — И вот, я перед вами, друзья мои. Вы можете быть совершенно спокойны. Ваше дело в надежных руках. Радуйтесь, мужи, и радуйтесь, жены. Завтра правительство приступит к обсуждению реформ. У вас будет столько свобод, сколько вы захотите. Вы будете жить счастливо и мирно. Ура!

— А пока, дети мои, расходитесь. Не мешайте успокоиться вашему государю. Его спокойствие теперь дороже всего. Возвращайтесь каждый к своей работе. Спокойно ложитесь спать. Завтра вы проснетесь при обновленном строе.

Притихшая было толпа еще в середине этой речи начала шуметь и улюлюкать. Но когда Шмербиус произнес слово: „расходитесь“, — рабочие взвыли от негодования.

— Не слушайте его, он все врет! — заревел профессор, не понявший ни слова, но возмущенный красным платочком и сусальным видом Шмербиуса. — Держите его, он грозит вам еще неслыханными бедами.

— Молчите, профессор, — по-русски сказал Шмербиус, — сегодня…

— Сегодня тридцатое апреля, и поэтому ты не уйдешь от меня живым.

И профессор ринулся на лестницу, шагая сразу через четыре ступени. Шмербиус стал пятиться назад, к дверям, но расстояние между ними все уменьшалось. Тогда, желая остановить профессора, Шмербиус кинул в него щипцами. Но профессор поймал их налету.

— Я завью твои длинные уши, — прокричал он, продолжая преследование.

Но у Шмербиуса было и другое оружие. Засовывая руку в жилетный карман, он стал швырять в лицо своему врагу дюжинами и варшавских шпилек. Профессор прищурил глаза, заслонил лицо руками, но не остановился.

К дверям они подбежали одновременно. Но все же Шмербиус первым проскочил в них. Он схватил за плечи сидевшего в тронной зале пузатого вельможу и толкнул его навстречу профессору. Два толстяка столкнулись и едва удержались на ногах. Двери с шумом захлопнулись перед ними.

Зажав нос рукой, чтобы предохранить его от ужасной вони, раз яренный профессор накинулся на злополучного вельможу и поддал его ногой, словно футбольный мяч. Тот взлетел в воздух, несколько раз перевернулся налету, сбил с шеста одну из украшавших лестницу голов и грузно сел на ее место.

Глава двадцатая. Тридцатое апреля

— Как жаль, ваше величество, что вы не учились в екатеринославской прогимназии. Если бы вы знали физику, мой план был бы вам гораздо понятнее. Он весь построен на физических свойствах земной коры, а преподавание физики у нас в прогимназии было поставлено отлично.

Трон был отодвинут, и стоявшие под ним четыре мешка с золотыми монетами брошены в угол. Полуистлевшая ткань этих мешков порвалась во многих местах, и по всему полу тронной залы были рассыпаны золотые слитки. Шмербиус с полным равнодушием относился к этому богатству и спокойно топтал его ногами. Он был занят гораздо более важным делом.

В полу под троном находилось квадратное отверстие, закрытое чугунной решоткой. За этой решоткой лежал путь к осуществлению его разрушительной мечты. И он визгливой пилкой перепиливал ее толстые прутья.

За стеной раздавался неистовый гул толпы. Исполинские кулаки профессора колотили в железные двери дворца. Шмербиус был в приподнятом состоянии духа, сердце его лихорадочно билось, ему хотелось двигаться и говорить.

— Стучи, стучи, дорогой мой, — болтал он, перепиливая последний чугунный прут. — Отбивай себе кулаки. Даже твои кулаки не в состоянии пробить шестивершковое железо. Всякая сила имеет свой предел. Беспредельна только сила смерти. И совсем не плохо быть ее прислужником. Не правда ли, ваше величество?

В эту секунду раздался такой оглушительный удар в дверь, что с потолка посыпалась штукатурка.

— Они втащили на лестницу таран, — сказал Мантухассар, потряхивая своей шутовской прической. — Через две минуты дверь будет разбита.

— Что, струсил, старый палач? — усмехаясь спросил императора Шмербиус, с новым усердием налегая на напильник. — Зуб на зуб не попадает? Да ты не палач, а палаченок. Бери пример с меня, с Аполлона Шмербиуса. Ты отрубил несколько сотен голов и теперь трясешься за свою дрянную шкуру. А я тебе покажу последнее слово техники в твоем ремесле. Неслыханный американизм в палаческом искусстве. В одну секунду — весь мир вверх тормашками! Мгновение ока — и ни одного живого существа во вселенной. Плач новорожденных и предсмертные хрипы стариков, шумные свадьбы, веселые пиры и тяжелый подневольный труд, школьники с ранцами за плечами, пахари, выезжающие в поле на заре, банкиры, сидящие в накуренных душных конторах, твои соплеменники, никогда не видевшие солнца, войны, союзы, государства, все людские дела, тревоги и радости будут сметены на век, навсегда одним мановением моей гениальной руки. Учись, дуралей, вот это казнь так казнь!

Последний прут решетки был перепилен. Шмербиус положил ее в сторону и торопливо стал опускаться в отверстие по каменным ступеням. Мантухассар последовал за ним. Пройдя двести-триста ступеней, они услышали, как рухнули дворцовые двери и как оглушительный голос профессора сказал:

— Решотка — последний знак пути! Они там — в погоню!

Каменные ступени окончились, началась длинная галлерея, и ни один звук уже не проникал к ним.

Они чрезвычайно торопились. Шмербиус шагал впереди с фонарем в руках. Император едва поспевал за ним.

— Куда приведет нас эта дорога? — кричал он ему вслед, оглядывая стены растерянным взором и дыша, как загнанный зверь.

— Ха-ха-ха! — захохотал Шмербиус, и хохот его был до того страшен, что мороз пробежал по коже беглого императора. — Он все еще полон надежд! Ха-ха-ха! О, тварь, ты не знаешь, что это за дорога. Это путь в Никуда, в Ничто, это единственная лазейка, которая соединяет наш мир с Довременным Хаосом.