Последний день матриархата - Машков Владимир Георгиевич - Страница 21

Действительно, через полчаса папа появился возле подъезда и присел к нам на скамейку. Саня вынул из кармана пачку сигарет.

– Закуривайте, успокаивает.

Папа взял дрожащими пальцами сигарету. Саня ловко зажег спичку. Папа затянулся и закашлялся.

– Вот, дьявол, с девятого класса не держал во рту этой гадости.

– Неужели ты курил? – я не узнавал своего папы.

– Еще как смалил! – засмеялся папа. – Но бросил решительно и бесповоротно, как и подобает настоящему мужчине.

Мы приготовились слушать папины воспоминания.

– У нас в девятом классе смалили все, – папа еще раз курнул и уже больше не закашлялся. – Учителя и директор махнули на нас рукой, как ни боролись, ничто не помогало. И вдруг все в один прекрасный день бросили. Что случилось? Учитель психологии – был у нас такой предмет – невзначай, между прочим, обмолвился, что тяга к курению – это не что иное, как остаток сосательного инстинкта. Мол, ребенок в младенчестве сосет материнскую грудь, а когда вырастает, начинает сосать папиросу. Мы тогда все считали себя ужасно взрослыми, усики уже у многих пробивались, и вдруг нас принимают за детей, у которых молоко на губах не обсохло. Так мы в одно мгновенье бросили курить, и с тех пор никто эту гадость в рот не берет.

Папа зашвырнул в урну сигарету, доказав нам на практике, как он умеет решительно расправляться с вредными привычками.

– С матриархатом мы начнем борьбу завтра же, – папа пожал руку Сане, и мой друг сразу понял, что заручился папиной поддержкой. – А сегодня мы с Киром должны кое-кому доказать, что не перевелись еще на свете настоящие мужчины.

Папа обнял меня за плечи, глянул – очки в очки – и выдохнул:

– Пошли на место преступления!

Мастер ставит точку

Оказалось, что после того как мама с папой выяснили отношения и последнее слово, естественно, осталось за папой, мама будто ненароком произнесла:

– Кстати…

Папа замер. Ох, эти мамины «кстати». Неспроста они. Так и жди подвоха.

– Кстати, – проворковала мама медовым голосом, – стекло в окне до сих пор не вставлено, на дворе еще только апрель, а в доме живет немолодая женщина, пенсионерка.

Папа попался в нехитрую мамину ловушку.

– Вставим! Окно все-таки, а не египетская пирамида!

Мама подлила масла в огонь:

– Может, лучше обратиться в бытуслуги?

– Никаких услуг – сделаем все своими руками, – загорелся папа. – Пусть знают, что не перевелись на свете настоящие мужчины!

Вот тогда и прозвучала эта фраза, после которой папа, точно пробка, вылетел из дома.

А теперь, вдохновляемые этой фразой, мы с папой устремились к месту преступления, то есть к дому, где я разбил окно.

Время от времени папа останавливался и оглашал воздух мудрыми изречениями, сыпавшимися из него, как из рога изобилия.

У детской песочницы папа воскликнул:

– Есть еще порох в пороховницах!

Приближение гаражей папа ознаменовал новой сентенцией:

– Со щитом или на щите!

Когда мы огибали кустарник, встретившийся на нашем пути, папа разразился изречением:

– Дорогу осилит идущий!

Едва показался дом, в котором жила странная бабушка, с папиных губ слетело еще одно крылатое выражение:

– Смеется тот, кто смеется последним!

Я подумал, что последнее изречение несколько не к месту, но ввязываться в дискуссию мне не хотелось, так как мы прибыли на место преступления.

Разбитое окно уже не зияло дырой. Желтая картонка плотно закрывала левый верхний угол.

– Девятка! – папа восхищенно зацокал языком. – И откуда ты бил?

Я показал на кустики, отгораживающие детскую площадку от спортивной.

– Метров тридцать будет! Отличный удар! – похвалил папа.

– Но я целился совсем в другую сторону, – во мне заговорило чувство правды, унаследованное от мамы.

– Это детали, – махнул рукой папа.

Мы вошли в подъезд и позвонили в первую квартиру.

Глафира Алексеевна обрадовалась, увидев меня.

Но папа был настроен скорее печально. Он попросил у Глафиры Алексеевны прощения за поступок своего отпрыска (ну и умеет папа изящно выражаться!), который (наверное, отпрыск?) ложится пятном и на него, отца (значит, не отпрыск, а поступок!). Но папа готов загладить вину своего сына и, не откладывая дела в долгий ящик, сейчас же, немедля вставить новое стекло, а потому просит у любезной хозяйки разрешения измерить окно.

– Я вашей жене говорила – не надо беспокоиться, – Глафира Алексеевна искренне огорчилась, что из-за разбитого окна разгорелся такой сыр-бор. – Я вызвала мастера из бытуслуг, обещали, что завтра поставят новое стекло, а пока я залатала картонкой. Не дует, жить можно.

– Верьте вы их обещаниям, – снисходительно, как малому ребенку, сказал папа бабушке. – Мы измерим, и через час у вас будет сверкать новое стекло.

Тем временем мы уже просочились в кухню, где и было разбитое окно. Удивительное дело, но пострадала лишь внешняя рама, а внутренняя уцелела.

– Прекрасный удар! – папа вновь не удержался, чтобы не отдать должное сыну.

– Великолепный! – с жаром воскликнула Глафира Алексеевна. – Обратите внимание, мяч засел между рамами – и ни туды и ни сюды. Как в биллиардную лузу попал!

Папа похлопал себя по карманам и слегка приуныл. Когда папа покидал наш дом, в спешке он забыл рулетку. Глафира Алексеевна принесла свою и еще раз сказала, что не стоит беспокоиться. Но папа проявил характер и измерил окно вдоль и поперек.

Мы сели в трамвай и поехали на рынок. Там, по воспоминаниям папы, был магазинчик, где продавали стекло.

В тот день нам необычайно везло. И магазинчик оказался на месте, и народу в нем было немного, и уже через полчаса мы возвращались с покупкой. Папа бережно держал стекло за талию и сиял, как именинник. Лишь на мгновение его чело омрачилось, и он спросил:

– Ты когда в последний раз держал молоток?

– Вчера, – ответил я.

– А что было вчера?

– Урок труда.

Папа тут же успокоился и вновь засиял.

А я, наоборот, заволновался. Я вспомнил, что папа бросил курить в девятом классе и с той поры не держал во рту сигарет. Может, с того времени он и молотка в руках не держал?

Впрочем, подумал я, любишь кататься – люби и саночки возить, то есть сам разбил вдребезги стекло, сам и вставь новое.

Глафира Алексеевна ждала нас с нетерпением. Она накрыла стол и принесла самовар.

– Я очень рада, что у меня такие дорогие гости.

Папа приосанился. Все ясно – Глафира Алексеевна тоже без ума от папиных передач.

– Вам не мешает восстановить силы после долгой дороги, – сказала Глафира Алексеевна.

Мы с папой решили не огорчать гостеприимную хозяйку и сели за стол. Бабушка налила нам чай.

– Ты знаешь, Кир, – воскликнула Глафира Алексеевна, – я даже рада, что ты разбил мне окно. Я теперь со всеми вами познакомилась.

И словоохотливая бабушка поведала нам историю своей жизни. Оказалось, что она много лет проработала в учреждении с длинным и незапоминающимся названием. А сейчас вышла на пенсию. Живет Глафира Алексеевна одна.

– Одна как перст, – подчеркнула бабушка.

Папа слушал и уплетал за обе щеки печенье.

– Признаться, я никогда не ел такого вкусного печенья, – похвалил папа бабушку.

Глафира Алексеевна зарделась:

– Ну что вы, это так, проба пера.

– Вы не могли бы мне дать рецепт? – попросил папа.

Пока папа и Глафира Алексеевна вели кулинарные разговоры, я разглядывал комнату бабушки. Мне она очень понравилась. Потому что всюду были книги и журналы. Они стояли на полках, лежали на подоконниках, на столе, на диване.

Я потянулся уже за пухлой книжкой, как папа решительно поднялся из-за стола:

– Делу время, а потехе час!

У Глафиры Алексеевны нашлись и молоток и гвозди. Мы вынули остатки стекла, сняли картонку. Бабушка выбросила осколки в ведро, а картонку положила на стол – в хозяйстве пригодится.

Папа приставил стекло к раме – оно подошло тютелька в тютельку. Папа засиял еще пуще и кивнул мне, мол, начинай.