Конец эпохи - Марышев Владимир Михайлович - Страница 75

Какой-нибудь юнец, попав в святая святых ДС, сейчас смотрел бы генералу в рот и восторженно хлопал глазами. Вот только Родриго давно уже не был юнцом. Он разглядывал сверкающую белизной поверхность стола и думал: «Что-то определенно случилось… Что-то новое… Но что?»

– Так должно было быть, – продолжал Воич. – Я надеялся, что не доживу до времени, когда станет иначе! А вот дожил… – Он насупился. – Мы столкнулись с силой, которая превосходит нашу. Это не слепая стихия, не тупая зубастая тварь. И не затворник Мак. Он тоже сильнее нас, но ему и на Оливии хорошо, даже очень, так что нам беспокоиться не о чем. Во всяком случае, пока. Вы знаете, Кармона, ведь даже после этой истории с Маком я не изменил своего отношения к гимну. Неприятный этап, конечно, но мы его пережили, а в остальном всё продолжало идти как надо. И только Тул… Его вторжение перевернуло этот мир, который мы давным-давно, с тех пор как прорвались к звездам, привыкли считать своим. «Вперед и ввысь» уже не работало – мы наткнулись на барьер. И гимн… символ нашего духа… я впервые в жизни поймал себя на мысли, что воспринимаю его уже не так, как раньше. Наступил какой-то разлад… Любые слова имеют смысл, если за ними что-то стоит. Утверждаешь, что свернешь горы, – значит, действительно имеешь силенку. Иначе это просто красивая фраза. И вот, когда перед тобой встает непреодолимое препятствие… Вы меня слушаете, Кармона?

– Очень внимательно, генерал. Вы знаете… Боюсь показаться дерзким, но демонстрировать перед подчиненным свою слабость – это, по-моему…

Воич нахмурился, взглянул на свои огромные ручищи, словно раздумывая, не вышвырнуть ли нахала за дверь, затем ответил – подчеркнуто спокойно, но с какой-то нехорошей ноткой в голосе:

– Вам следовало хорошо подумать, Кармона, прежде чем сказать мне это. Слабость… Я не могу позволить себе быть слабым. Другие могут, я – нет. Назвал бы вам фамилии тех, кто на самом деле успел распустить сопли, но, разумеется, не назову. Я – не распускал и никогда не распущу. Просто констатирую факты. Они не радуют, и я должен это честно признать. Утверждать, что всё хорошо, сейчас может только законченный идиот. Вы – далеко не идиот. Во всяком случае, на Камилле вели себя правильно. Не суетились, понапрасну не дергали начальство, а многие на вашем месте обязательно бы это сделали – только затем, чтобы показать: я – эмиссар самого Воича, могу карать и миловать! Вы добросовестно проанализировали ситуацию и пришли к выводу, что ваш час еще не настал. Но может настать. Потому-то я и решил иметь с вами дело дальше. А раз так, необходимо узнать ваше настроение. Психика – штука сложная, многие на этом обжигались.

– То, что я не идиот, меня несказанно радует, генерал. И что же вы обо мне узнали?

– Не так много. Но пока в вас не разочаровался. Отношение к гимну – хороший тест. Вы могли говорить о нем с искренним умилением – и это заставило бы меня задуматься. Хотим мы этого или нет, но время изменилось. Разлад, о котором я говорил, – реальность, и не признавать ее глупо. Следующий вариант: вы могли впасть в цинизм, но покривить душой, разыграв передо мной всё то же умиление. Пусть, мол, генерал услышит то, что хочет услышать: добрее будет, обласкает. Таких двуличных исполнителей мне тоже не нужно – в серьезном деле на них нельзя положиться. Остается тот вариант, который вы и избрали. Впрочем, почему избрали? Просто откровенно выложили то, что думаете. Ни ненужной эйфории, ни глумления. Нормальная мужская оценка.

– Неужели это было для вас так важно?

– Всё может иметь значение, когда приходит время позаботиться о судьбах мира.

– Хорошо. Теперь-то вы мне расскажете, что произошло?

– Случилось то, что должно было случиться: Тул напал еще на одну планету.

Воич произнес это буднично, но Родриго новость ошарашила. Он, конечно, трезво смотрел на вещи и был уверен, что Тул не ограничится Камиллой. Но чтобы так скоро…

– Какую?

– Похоже, ему надоело вгрызаться в кремнийорганику. Теперь его потянуло на водичку. Взгляните!

Одна из стен кабинета превратилась в голоэкран. Родриго увидел море – мрачное и, как ему показалось, очень холодное. По нему ползли тягучие свинцово-серые волны – не катились, а именно ползли, через силу, словно выполняя тяжкий долг. Ни брызг, ни пенных барашков… Линия горизонта была совершенно черной, и к ней примерзло бледно-зеленое небо. Его нездоровый вид дополняли безобразные фиолетовые опухоли облаков. Солнце, неожиданно большое (раза в два крупнее земного!) тоже страдало недугом: темно-красный диск разъедали еще более темные пятна – где одиночные, а где целыми россыпями.

– Не узнаете? – спросил Воич.

– Дайте подумать… – Родриго напряг память. Почти все планеты, с которыми ему приходилось иметь дело, были неприветливыми, но в большинстве своем отличались всё же каким-то суровым обаянием. Этот же больной мир даже не вызывал сочувствия: его не тянуло облагораживать – милосерднее казалось бросить на произвол судьбы. Мог ли он вообще заинтересовать людей? Впрочем, десант не выбирает объекты – их ему указывают. Кто-то здесь всё-таки побывал. Команда Якобсона? Уинтера? Сергачева? Постой-ка! Ребята Сергачева как-то обронили пару фраз…

– Не вполне уверен, но это, кажется, Памела. Или Пенелопа?

– Полли. Просто Полли. Небольшая холодная планетка, полностью покрытая водой. Больше четверти поверхности занимают ледяные шапки. Атмосфера довольно разреженная. В ней много всякой гадости, но есть и кислород. Причем в изрядном количестве.

– Кислород? Но тогда, надо думать, и жизнь?..

– Совершенно верно. И жизнь. Многочисленные водоросли, включая гигантские. Ими, как водится, кормятся различные животные организмы – порой тоже внушительных размеров.

– Да-да, теперь припоминаю, – сказал Родриго. – Слышал кое-что. Например, про исполинских скатов. Не ошибаюсь?

– Нет. Скаты, пожалуй, главная здешняя достопримечательность. Сейчас я вам покажу одного. Полюбуйтесь!

Камера нырнула вглубь, и Родриго увидел огромную крапчатую тушу, напоминающую ромб с воткнутым в один из тупых углов длинным голым хвостом. Любоваться, в сущности, было нечем: Родриго привлекало движение, а скат почти не подавал признаков жизни. Он неподвижно висел в толще воды, уткнувшись мордой в массу темных водорослей, и только слабое подрагивание этого бесформенного клубка говорило о том, что ленивая тварь изволит кушать.

– Не впечатляет? – спросил Воич.

– По правде говоря, нет. Кто это снимал? Парни Сергачева? Разве они еще там?

Генерал покачал головой:

– Нет. Планету признали бесперспективной. Воздух – отрава, вода – тоже, полезных ископаемых – никаких. Полли вызвала у ученых еще меньший интерес, чем Камилла. Здесь давно не держат никакого персонала – станцию обслуживают автоматы. Время от времени в атмосферу запускаются зонды, а океан изучают глубоководные киберы. Собранная информация передается на Землю крайне редко. График допускается нарушить лишь в том случае, если что-нибудь стрясется. И вот стряслось. Смотрите!

Скат уже исчез. В поле зрения камеры несколько раз попадали скопления какой-то мелюзги, похожие на клубящиеся облачка; затем она глянула вверх и нацелилась на студенистую лепешку с идеально ровными краями. Эта штука, слегка вогнутая, напоминала большую тарелку, перевернутую вверх дном. Она плавно покачивалась на поверхности воды; в такт набегающим волнам мерно вздрагивали радиально разбегающиеся из-под «крыши» бахромчатые щупальца. Их было десятка полтора, и почти все, кроме трех, едва достигали краев «тарелки». Зато эти три продолжались, преобразуясь в длиннейшие беловатые жгуты. Они уходили вниз, но под небольшим углом – очевидно, лишь в силу неизбежного провисания.

– Ну каково? – спросил Воич. Родриго потер подбородок.

– На первый взгляд, ничего особенного. Океан богат живностью, и я сказал бы, что это обычный водный организм – местная медуза или что-то вроде того. Но жгуты… Как я понимаю, у каждого на конце – по такой же медузе?