Прорыв - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 32

-- Садитесь... Куда вы собираетесь ехать? Не поняли мы -- в Уганду, Гану или еще куда?

-- Я никуда не собираюсь! -- выпалила испуганная Нонка.

-- Ага! Значит, ваш муж нас дезинформирует... -- И со всех сторон в три голоса: -- Он вас принуждает ехать?!

Но Нонка уже справилась с собой. -- А что вы вмешиваетесь в наши семейные дела? Может, я хочу поглядеть крокодилов в Уганде! В России крокодилов нет!..

-- Ну-ну, -- раздраженно произнесли из угла, где стояло в пыльном клеенчатом чехле переходящее знамя ЦК партии, врученное лучшему заводу. -Уезжайте к своим крокодилам. Но вашего ребенка мы заберем. По суду. Не дадим его губить.

Нонку точно подбросило со стула. Об этом давно думала с ужасом. От них всего можно ожидать. Сказала, как по писаному: -- При попытке воздействия на моего ребенка я немедленно обращусь в ООН! Человеколюбы! Не стыдно вам?.. -И ушла, вся в красных пятнах.

Но ночь приносит свои сомнения. Все те же. -- Муха, у тебя на войне была жуткая профессия. Жечь танки. Но тогда ты таскал за собой... эту... как ее звали?.. "Сороконожка", то есть "сорокопятка...", о которой ты писал, как о возлюбленной. Но сейчас ты с голыми руками... Муха, да проснись ты!.. Это же безумие -- кидаться на танк с голыми руками... Ну, я, ладно, а Дина?.. Ее же упрячут в "детприемник". Как когда-то Яшу с Сергуней... Ну, скажи мне, кто заставляет тебя биться головой о железную стенку?

-- Манефа! -- ответил сквозь дрему Наум. Он проснулся от тарахтения будильника и сразу вспомнил ночной разговор с женой. Манефа!

Спасибо Манефе, он давно перестал быть чучелом с тремя орденами "Славы", "солдатскими Георгиями", как их называла армейская многотиражка. Услужила бабеха!

Это было сразу после войны. Вернулся из армии отец. Почти тогда же отпустили домой и его, Наума. В руке осколки остались, а так целый...В институте, куда его приняли, как фронтовика, вне конкурса, семинары по марксизму-ленинизму вела Манефа Ивановна Горбунова, дама в теле и с орденом "Знак Почета". Однажды она спросила Наума на занятии, как он относится к Канту. Наум ответил, что он к Канту никак не относится, так как Канта не читал. Манефа Ивановна подняла в удивлении свои пшеничные брови. -- Но вы же читали, что говорил Ленин о Канте? -- воскликнула она, готовясь, видно, распушить ленивца, который не заглянул в Ленина.

Наум, сидевший на задней скамье, привстал и произнес неслыханное:

-- Но вы спрашиваете мое мнение, а не мнение Ленина.

Манефа онемела и вдруг завопила на всю аудиторию: -- Троцкист!

Как он не вылетел из института?! Ордена помогли, а то бы загремел.

Да, скорее всего, не пьяный уличный антисемитизм, даже не погромная блевотина "Правды" о космополитах, а именно это столкновение Наума Гура, по складу ума -- логика, исследователя, с принципиально алогичной системой мышления потрясло его до основания. Тем более, что Манефу поддержали и вся кафедра марксизма-ленинизма, и ректорат, влепивший студенту Гуру "строгача".

Через два года арестовали отца, затем Дова. Было о чем поразмышлять... Нет, никуда он уезжать не собирался, ни в Польшу, ни тем более в Палестину. Чего он там потерял, "под знойным небом Палестины-- Аргентины"? Жалко было Гулю до слез, когда ее взяли. Да и Дова, загремевшего вторично. Душа болела...Боль эта ощущалась им физически остро, как некогда рана от снарядного осколка, и нашла выход неожиданный.

Было это в 1964 году. Только что увели Дова. Старик-- сосед, мужской и дамский портной Менахем, единственный верующий еврей на их улице, узнал, что в Москву на международную Олимпиаду прибыли израильские спортсмены. Старик отправился на стадион в семь утра. Не терпелось увидеть своими глазами израильский флаг. Вернулся он огорченный, сообщил Науму: -- Флаг есть, и флага нет.

-- Как это может быть?

-- Что вы, Наум Иосифович, их не знаете? Они-таки все могут. Палка есть, а полотнища нет. Оно навернуто на палку. И очень даже тщательно.

-- Так, может быть, ветер?

-- Все может быть, но почему только для израильского флага ветер, а для других нет...

Наум не утерпел, поехал на другое утро на Олимпиаду, попал на баскетбол "чехи-- итальянцы", посидел на сырых от дождя скамьях среди шепчущихся стариков-евреев, которые все почему-то болели за чехов. Случайный сосед с ухоженной, как у Карла Маркса, бородой объяснил доверительно, что если чехи выиграют, то итальянцы выпадают из финала. И тогда на второе место выйдут израильтяне.

Наум захохотал -закашлялся от смеха и, поглядев на бородатых библейских старцев, которые нервничали, кричали, -- все, как один, "болели" за чехов -почувствовал себя вдруг уютно, среди своих. Он тоже теперь был не против того, чтобы выиграли израильтяне.

После игр он тщетно пытался отыскать на стоянке автобус с израильтянами. Наконец, услышал ивритскую песню. Кинулся к ней. У взмокших спортсменов были настороженные глаза. Они тянули протяжно "Наги-ила Ха-ва..." и хлопали в такт мелодии, набиравшей темп...

-- Это они? -- спросил он пустоглазого, нервно дергающегося джентльмена в штатском, который не сводил глаз с голубого автобуса с черноголовыми парнями. -- Израильтяне? -- Не знаю! -- он снова дернулся и поглядел на Наума в страхе.

"Боятся, -- впервые понял Наум. -- Бо-ят-ся!.. Постреляли жидков в охотку. Михоэлса сбили грузовиком. Отца, как еврейского поэта, под корень... Разве только отца?! Все уж забывать начали, а они-- то помнят! Каждый расстрел "документировали"... Собственной тени боятся!,. Значит, Дов не безумец! Отец -- не безумец!.. Нужна только точка опоры. Как Архимеду. Точку опоры найти. Вычислить..."

Это был поворотный день в его жизни, о котором не знал никто. Даже Нонка, которую "высшие материи" не очень волновали. Но, как сказано в Библии, "вначале было Слово". Слово Манефы Ивановны, да продлит Бог дни ее бездумной жизни.

Наум поглядел на вздремнувшую жену, которая от волнения осунулась; теперь у нее было не лицо, а лик, как у Мадонны. Удлиненно-- желтоватый лик с неотмытой на запалой щеке краской. Ресницы длинные и рыжие. Когда ресницы вздрогнули, Наум спросил тихо, прижав свою жесткую ладонь к теплой щеке жены: -- Красуха! Ты хочешь жить в стране, где тебя спрашивают о сокровенных мыслях, подразумевая под этим, что думают за тебя другие? А?.. Где "сокровенные мысли" вводят в тебя при помощи клизмы?.. -- Что тебе разогреть: котлеты или гречку с молоком? -- вместо ответа спросила Нонка, сбрасывая босые ноги на пол... -- Слушай, а Динку они действительно не могут отобрать?..

Лето было жарким и душным. Асфальт плавился, идешь -- подошвы прилипают. Вонь асфальтовая хуже бензиновой; возле завода стелили мостовую, несет жаром, курится, как преисподняя. Дьявольское наваждение, а не лето. Наум ходил распаренный, потный, дышал открытым ртом. Казалось, духотища и нагоняет страх.

В один из таких раскаленно - тревожных дней принесли письмо от Чалидзе, -- в защиту генерала Григоренко, которому грозила "психушка". От Чалидзе, того самого? Наум расписался, не задумываясь, и попросил оставить листок на сутки, чтобы обойти всех Гуров. Отец и Гуля подписали сразу. Мать пожала плечами: "Моя подпись что-нибудь значит? Захотят убить -- убьют". Но закорючку поставила. Яша вздохнул печально: "Погонят меня" И вывел отчетливо: Гур-Каган, хирург... Адрес...

Труднее всех было поймать Сергуню. Он читал лекции в двух институтах, а после работы пропадал в бассейне "Москва", -- сбрасывал вес... После обысков в доме отца и Наума он заявился к отцу и сказал, глядя под ноги, что если вся семья трогается, то придется и ему". На Руси родственники за границей -камень на шее. Будь ты хоть семи пядей во лбу, утопят, как собаку". И тут же поехал к парню, о котором шли слухи, что у него постоянная связь с Израилем... Наум, услыхав о Сергунином визите, хмыкнул добродушно: -- За Гулей, как нитка за иголкой.