Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост» - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 26

Было в нем что-то не от мира сего, уж больно много он знал всяких премудростей. А я подсмеивалась над его подслеповатостью и неповоротливостью, зная, что Славка на меня не обидится. Дашков стал для меня ребенком, подругой, братом, и… преданным псом. Родных у него не было, с людьми он сходился тяжело, а если сходился, то намертво.

К третьему курсу о Дашкове говорили, как о явлении необычайном, «таких способных студентов на химфаке много лет не было». Но и ленинской премии Славке не дали, потому что он спал на комсомольских собраниях, и вообще был «вне коллектива». Правда, взамен ему предложили полставки лаборанта в каком-то непонятном сочетании с научной работой. В переводе на рубли это было совсем неплохо – шестьдесят рублей. И заниматься надо было полимерами в лаборатории Кабанова, которого он тут же вывел из себя, бросив ему без всякой улыбки: «Я работаю у вас на полставки и потому прошу кричать на меня вполголоса…». Дело в том, что Славке навешивали допуск, а он отбивался от «напасти», как мой любимый Дартаньян от королевских гвардейцев.

– Что я думаю по поводу допуска? – спросил он меня.

А я, дура набитая, ничего не думала. У нас с Сергеем была уже своя полусветская жизнь, мы в театр опаздывали. Какой – то актерский бенефис, на который стремилась «Вся Москва».

Нахамила Славке: – Какой же из тебя лаборант? У тебя руки-крюки, из них все сыпется, я же за тебя половину синтезов сделала… А им не руки, им мозги мои нужны? Тогда валяй, шестьдесят ре на дороге не валяются.

Совет дала, как понимаю сейчас, безголовый, жутко опасный …

Вскоре заметила, Славка похудел и осунулся. Казалось, работа ему не по душе. Я так и не спросила: когда у человека допуск, незачем лезть с вопросами. Единственное, что Славка сказал: «У Кабанова весьма перспективная лаборатория». Физиономия у него была пасмурная: я подумала, что это от того, что он со своим характером с кем-то не поладил. У Дашкова был тяжелый юмор, порой его шутки до меня не доходили. Недаром на курсе его звали «комик мрачный».

В сущности, именно Славке я обязана жизнью – ведь это он объяснил моей матери, что такое хлорэтилмеркаптан. Оказалось, в его группе этим и занимались. В теории существовало еще полно белых пятен, и хорошие головы, вроде Славкиной были очень кстати.

Дашков сказал, что на кафедре не хватало экспериментальных данных; какой именно кафедре, я никак не могла понять, будто мозги расплавились…

– На военной, разумеется, – ответил он.

Да, но причем тут Кабанов с его полимерами?– приставала я.

– Любка, ты темна, как я во младенчестве… Это «вторая» тема. Непонятно? Первая – официальная, а это вторая… – Хитро придумали? И главное, очень удобно – никому и в голову не придет. Ученый считается, к примеру, полимерщиком, ходит в штатском, ездит на международные конференции, а сам занимается, к примеру, нервными газами. Да и кто из нас имеет дело с полимерами? Ты посмотри, лаборатории какие огромные, по полкорпуса занимают, можно слонов изучать. Народу тоже хватает. Аспиранты ишачат до ночи, статьи пишут. Над гражданской темой, что ли, целая группа спину гнет? Три ха-ха! Кандидатские и докторские по полимерам пекут, как блины. Вначале, какие властям надо, потом для себя. Первые несут, кому треба, например, тем, кто ипритами занимался.

– Наверное, это и есть гармоническое развитие при коммунизме, сказала я.

– Любка, ты не безнадежна. – Славка улыбнулся. – Во всяком случае для Кабанова коммунизм уже давно наступил. Обрати внимание, у нас не все академики так живут, как свежеиспеченный молоденький членкор Кабанов. Секрет проще выеденного яйца: не все ученые хотят этими вещами заниматься, да и не всем доверяют. Будущая химическая война – гостайна с грифом «совершенно секретно». А в нашем Кабанчике можно не сомневаться, у него не то бабушка, не то пробабушка вместе с Лениным работала, коммунизм строила. Надеялась старушка что он вскоре во всех странах будет.. Не дотянула.

Помре…

Вот теперь внучек тем же самым занимается… Бабушка в лучших снах не видела, какие сюрпризы готовит для капиталистов славный продолжатель рода и семейных традиций.

В американском вестнике есть ядовитая заметочка, что их родной разведспутник ни к черту не годится: проглядел рост советского подводного флота при тишайшем «бровастом» в три раза… да какого флота?! С баллистическими ракетами. А как ему, сироте, не проглядеть, коли ядерный подводный флот – это у нас «ВТОРАЯ ТЕМА». Новых заводских корпусов, в отличие от американцев, не строили, засовывали стапеля в старые конюшни или под земную твердь… Хи-итро.

– То, что Пшежецкий, Кабанов и академик Каргин занимались не только и не столько полимерами я и сама поняла. Только зачем этот маскарад?

Что б капиталисты поверили, что «мы за прекращение гонки вооружений?» Неужели они такие дурачки?

– Потому-то такие, как Пшежецкий, в большой цене, это тебе, Люба, не военный жук из почтового ящика или химической академии, а вполне мирное безобидное существо. Кабанов, между прочим, обожает животных. Сейчас вообще считается неприличным не любить собак или кошек. Людей не любить – это нормально! Люди – существа злые и завистливые, не то что звери. Кстати, с животными для второй темы у нас всегда дефицит, напрасно ты удивляешься – значит, не в курсе дела. Получая новую партию, Кабанов всегда расстраивается : «бедные зверюшки!».

Славка пытался уйти с работы, от злополучной ВТОРОЙ ТЕМЫ, но его не отпускали. Оказалось, что с допуском все не так просто, как мы считали раньше. Славка прогуливал неделями и без конца торчал у нас дома. Это было как раз в те полгода, когда я ничего не могла делать руками, а на лице еще были видны следы ожогов. Славка оказался прекрасной нянькой, он даже уколы научился делать. Но мне и в те дни было не до него. Я часто, задыхалась, тут уж не до него. И никак не могла привыкнуть к своему лицу. О своем лице я думала, сволочуга этакая, куда чаще, чем о Славке…

Что наша семейная жизнь и шрамы – неудачное сочетание, я давно поняла, но Сергей никак не мог примириться со столь простой истиной. Однажды он, снял со стены мой портрет, поставил его перед собой и сказал Славке: «Понимаешь, старина, я женился на этом,– он взглянул на портрет, а получил вот это». И посмотрел на меня.

Славка оделся и ушел. С тех пор он редко бывал у нас. Один раз, когда с легкими стало совсем плохо, я позвонила ему и попросила зайти. Славка притащил кислородные подушки и цветы, похожие на ободранных кур, теряющих разноцветные перья.

– Послушай, старуха, ты случайно не хочешь стать моей женой? – выпалил он. Я чуть не проглотила наконечник от кислородной подушки.

– Во-первых, я замужем, а во-вторых…

– Твое «во-первых» разваливается на глазах,– перебил меня Славка,– иначе бы я молчал, как все эти четыре года.

– Пусть все останется как было. Мы ведь друзья, ладно?

– Лады, все так и останется,– ответил Славка грустно.

Через несколько месяцев следы от ожогов исчезли,и Сергей снова стал обожающим мужем. Он говорил, что все по-старому, что ничего не изменилось, а я делала вид, будто и на самом деле ничего не изменилось. Я еще любила его сильные руки… А потом – пятый, курс… Стрелки всех часов мчались с бешеной скоростью. В тугом сплетении экзаменов, житейских невзгод и легочных кровотечений не нашла минуты потолковать со Славкой наедине и без спешки.

Казалось, у него все в порядке. Правда, вместо лаборатории он подрабатывал где-то на почте. Гром грянул только в марте: Дашков отказался подписать распределение. Я обрывала его телефон. Это безумие, кричала, ты останешся без диплома, но Славка молчал. Почти целую неделю я не понимала, в чем дело. Наконец он появился – худой, обросший, беспомощный.

– Знаешь, старуха, я подумал, что у господ капиталистов людям проще жить. Сдал экзамены, защитил диплом и иди ко всем чертям. Наше заботливое государство любезно дает работу, но если ты от нее отказываешься, это считается чуть ли не преступлением. При распределении члены комиссии заявили, что я не желаю приносить пользу родине. Мне предложили семь почтовых ящиков на выбор. Каждый из них изобретает новые способы превращения людей в трупы.