Карта любви - Арсеньева Елена - Страница 34

Спина Юлии горела — так извертелась, изметалась она на своем ложе. Колени дрожали от напряжения, бедра изболелись вновь и вновь раздвигаться и сжиматься неудовлетворенно. Уж сколько раз ее рука скользила в лоно, ибо Юлия знала: только одно летучее прикосновение к вспухшему, пульсирующему бугорку вверху даст взрыв мгновенного, желанного освобождения! — но Ржевусский снова и снова отводил ее руки и продолжал нескончаемую любовную игру.

Средоточие его силы, перевитое набухшими венами, дразняще качалось над ней, и она уже начала опасаться, не сникнет ли этот жезл от столь долгого ожидания. Поймав ее тревожный взгляд, Ржевусский понимающе улыбнулся:

— Не бойся. Похоть моя будет распирать мой стержень, пока не извергнется в твой рот или твое лоно вся, без остатка. Я смазываю свое орудие смесью одного дирама корицы, гвоздики, шафрана, слюногона, мускуса и очищенного меда. Это продлевает мою готовность к соитию.

«То есть ты можешь ждать бесконечно? А я?!» — хотела выкрикнуть Юлия, но губы по-прежнему не повиновались ей, а тело оставалось во власти этого безумного любовника, который уже не вел, а насильно гнал истомившуюся женщину по ступеням блаженства, сходного с мучением.

— На подступах к соитию, — провозгласил неумолимый Ржевусский, — похоть женщины находится у нее на животе. Если мужчина слегка поцарапает его ногтем, обрисовывая круги, лоно женщины вновь сделается влажным и горячим.

Он сделал это — и лоно Юлии вновь заполнилось горячей влагою.

— На подступах к соитию нетерпение женщины бьется на внутренней стороне ее бедер. Необходимо нежно касаться и ласкать пальцами это место, и тогда женщина закричит, даже если рот ее закрыт кляпом.

Он сделал это — и Юлия, наконец, превозмогла путы немоты, закричала, застонала. Она одолела также путы, лежавшие на ее руках, и, раскрыв пальцами свое пылающее лоно, подняла бедра, выгнулась, в голос моля о снисхождении, расширенными ноздрями вдыхая чувственный запах, наполнивший всю палатку, — запах своей страсти.

Взгляд Ржевусского уперся в эту алую жаркую раковину, в трепещущий бугорок — и стержень его задрожал от нетерпения, а голос вдруг стал хриплым и неровным. Он говорил теперь с трудом, и Юлия ощутила, как его руки взяли ее под колени и медленно повлекли к себе.

— Перед самым началом соития, — простонал Ржевусский, — весь пыл женщины сосредоточился в междуножье и любовный исход вызывается мужским орудием. Если мужчина возьмет орудие рукою и… и… женщина больше не станет ждать! О небо… ты… что ты?..

Он больше ничего уже не говорил — только испускал протяжные стоны. Юлия схватила его побагровевший жезл и на миг прижала к бугорку своего наслаждения, а потом с криком вцепилась в бедра любовника — и с силой надвинула, насадила себя на этот горячий кол, орудие муки и восторга.

Ржевусский замер, стоя на коленях. Дрожь волнами пробегала по его телу. Хриплый крик, напоминающий клекот ворона, слетел с его губ. А Юлия, терзая ногтями его бедра, до хруста оплетая ногами его спину, билась, вливая в себя его наслаждение, изворачивалась и так, и этак, пытаясь отыскать в своей глубине некое заветное местечко, коснувшись которого, любовник дарует ей завершение восторга и полную свободу, — и наконец замерла, тяжело дыша, с трудом опустив дрожащие колени, более измученная и опустошенная, чем насладившаяся, понимая, что просто изжила, перетерпела это наслаждение… и в медленно трезвеющем разуме ее возникла очень простая мысль: «Чего ради я так долго ждала?!»

Кажется, Юлия незаметно для себя задремала, потому что ленивый голос Ржевусского заставил ее резко вздрогнуть:

— Женщина создана из мужского ребра и не может существовать без мужчины. Даже если вы посадите ее на спину слона, она все равно будет развратничать! Тебе хорошо было со мной?

Ну что ответить обнаженному мужчине, который безответно гладит твое голое бедро, не понимая, что теперь это не вызывает ничего, кроме щекотки? Вот странно: к Зигмунту ей хотелось прижаться вновь и вновь, хотелось никогда не разъединять их слитые страстью тела… И Юлия едва не всхлипнула от еще неизжитого разочарования и злости: да неужели она обречена сравнивать всех мужчин с тем, первым, ненавистным?!

— Хорошо, — отозвалась она с покорным вздохом — и невольно передернулась от его ленивой усмешки:

— Да, я успел кое-чему научиться за пятнадцать лет, минувших с тех пор, как мы с Валевским впервые прошлись по Пигаль.

Юлия едва не ахнула:

— С Валевским?!

— Ты что, знаешь его? — приподнялся на локте Ржевусский, испытующе заглянув ей в лицо, и Юлии понадобились все ее силы, чтобы равнодушно повести плечами:

— Ну кто же не знает эту фамилию?! Не могу поверить… ты говоришь о том самом, том самом Валевском?!

— Разумеется. Александр-Флориан Валевский, побочный сын Наполеона I, — мой старинный приятель. Видишь ли, моя мать принадлежит к старинной французской аристократии, а по браку с моим покойным отцом, гетманом Ржевусским, — к аристократии польской. Это теперь матушка перебралась в Староконстантинов, в фамильное поместье, а детство мое и юность прошли под ее приглядкою в Париже, и среди друзей моих были люди самые разные! Сын русского консула, сын Наполеона — эти двое были самые закадычные. Как-то раз выяснилось, что мы все еще девственны, а оттого чрезмерно стеснительны, и Белыш предложил наведаться в хороший, респектабельный бордель, взять несколько уроков у девиц, не обремененных чрезмерной добродетелью, чтобы не ударить в грязь лицом с другими женщинами, когда будем доказывать им свои лучшие чувства в каком-нибудь укромном уголке.

— Белыш? — пробормотала Юлия и натянула на себя край шкуры: ее вдруг озноб пробрал.

— Да, это как раз и был сын русского консула. Он с малолетства, чуть ли не с рождения, был помолвлен с какой-то весьма богатой особой, которую никогда не видал, — с дочерью старинного друга его отца. Это была клятва, скрепленная кровью, — ну и всякая такая чепуха, однако отец Белыша от слова своего отступать не собирался и пригрозил лишить беднягу наследства, ежели тот посмеет отказаться от женитьбы. Тогда приятель мой положил себе изведать как можно больше наслаждений, прежде чем попадет в лапы этой кривобокой уродине…

— Почем же он знал, что она кривобокая? Он же ее отродясь не видывал? — обиженно перебила Юлия, и обида была, ей-Богу же, вполне объяснима, коли вспомнить, о ком шла речь. Ее словно бы молнией прошило при звуке этого имени.

Белыш! Ее нареченный жених! Сколько месяцев, лет, веков минуло с тех пор, как отец пытался приструнить своевольницу дочь этим именем… Где теперь отец, где сама Юлия — та, прежняя?

— Э, да ты дрожишь? — Ржевусский склонился над нею, рука мягко скользнула по ее бедру. — Хочешь, опять будет жарко?

Ой, нет! У нее до сих пор все тело болело после этих тщательно рассчитанных безумств! Да и отрезвление настало слишком внезапно. Пора выбираться отсюда. Пора продолжить путь. Мелькнула было мысль навязаться в попутчицы Ржевусскому, да нет, уж лучше держаться от него подальше: еще несколько уроков по «Книге о прелестях женщин», и Юлия начнет бросаться на мужчин!

— Мне пора, — ловко увернулась она от его руки. — Ох, но я же совсем голая! Как же показаться в коридоре? Пан Жалекачский… Ох, нет!

— Погоди! — Ржевусский вскочил, и Юлия стыдливо отвела взгляд от крошечного стебелька меж его ног. Чудеса! Откуда что бралось?! — У меня кое-что есть для тебя.

«Могу себе представить! — с ужасом подумала Юлия. — Паранджа? Чадра? Прозрачные шальвары? Что у него там?!»

Он разворошил большой баул, стоявший в углу комнаты, и подал Юлии — нет, ничего из выше перечисленного, и даже не арабский бурнус, как можно было ожидать, а очень красивое темно-зеленое платье из тонкого бархата: простое, но отлично сшитое, с широкой юбкой, годное и для верховой езды, а в придачу сорочку из тончайшего батиста, чулки, панталоны, сапожки, шаль… и все впору, и все добротное, дорогое, вплоть до новенького несессера с туалетными принадлежностями и гребень, который Юлия пустила в ход прежде, чем ее одолели сомнения, и она задала вполне естественный вопрос: