Карта любви - Арсеньева Елена - Страница 25

Да уж… что за день нынче? Богат, ох богат и щедр на потрясения! Сначала выяснилось, что ее бывший жених — завсегдатай maison de joie по прозвищу «Кохайлик» и вдобавок похабник каких мало! Потом ей выпало переспать с побочным сыном Наполеона Бонапарта. Юлия невольно прыснула, вспомнив хилого «маленького капрала» пана Флориана. Это ведь шутливое прозвище самого Наполеона! Да… Ну а под занавес Цветочный театр приберег для нее самую забавную мизансцену: оказывается, в бордель-то она попала благодаря Сокольскому.

Что ж, выходит, он следил за ней? И послал пана Шимона к Яцеку, зная, что от горбуна можно ждать всякой подлости? За это, конечно, спасибо, пан Шимон подоспел вовремя, но ведь и без Аскеназы Юлия убежала бы из дома Богуславы, непременно убежала бы! Куда — это другой вопрос. Одно ясно — не в публичный дом!

А между прочим — не врала ли пани Люцина насчет мстительных поляков, которые без сна и отдыха ищут злобную русскую, убившую их ненаглядного Яцека? Да кому он нужен, горбатый мерзавец! Скорее всего Люцина просто нашла средство хорошенько припугнуть дурочку Незабудку, чтобы удержать ее у себя. Наверняка надеялась на похвалу «патрона». Или и впрямь полагала, что Юлия войдет во вкус ремесла? Но нет, не вошла! Более того — прониклась отвращением и к ремеслу, и к замыслам «патрона»! И теперь сделает все, чтобы убежать отсюда и никогда больше не попадаться ни на глаза, ни в руки этого проклятого Сокольского.

Слезы вдруг прихлынули к глазам. Пощечины пани Люцины и ее бесстыдные руки; оценивающие глаза Аскеназы и его нахальные комплименты; постыдное голубое платье; голые мужики, в полной боевой готовности толпившиеся вокруг Незабудки; разнузданная похоть Адама и равнодушная бесцеремонность пана Флориана — все это она испытала по его злой воле. Не велика ли расплата за грех, совершенный по неведению, по глупости… по искренней любви?!

Нет, сейчас не время для ярости, которая слепит глаза и отнимает силы! Обо всем этом Юлия подумает потом, позднее и, кстати, о мести этому негодяю! А пока…

— Скорее отсюда! — воскликнула она. — Но как? Куда?

В окно? Высоко, второй этаж! Ничего, не привыкать стать! Прыгнула со второго этажа у себя дома — и как-нибудь, жива осталась! Авось и сейчас Бог спасет! Юлия схватилась за раму, с усилием дернула — и тут чья-то рука легла на ее руку.

Женская рука! Люцина? Будь она проклята!..

С криком оглянулась, замахнулась, готовая уничтожить всякую преграду на своем пути — и оторопела: это была Ружа.

— Чего тебе? — прошипела Юлия. — Иди своей дорогой, а мне не мешай!

— Ну не через окно же! — усмехнулась Ружа. — Иди со мной — я выведу! Тебе помогу и сама уйду!

9

ЗИМНЯЯ ДОРОГА

…Она не глядя схватила за руку того, кто стоял рядом с отвратительным Адамом и повлекла его за собой.

— Русый садовник, русый! — закричала Люцина, а Незабудке послышалось: «Русский, русский».

Быть того не может! Незабудка повернулась поглядеть — и темно-серые, прищуренные глаза Зигмунта ласково улыбнулись ей. «Откуда он здесь взялся? И разве он русский?! Он же…» — додумать Незабудка не успела: сильные руки Зигмунта подхватили ее и усадили к себе на колени, чуть покачивая, и глаза Незабудки смежились от этого ласкового колыхания. Она опустила голову на плечо Зигмунта, не мешая его рукам трогать, ласкать себя везде, везде, враз и нежно, и страстно, и любовное томление медленно овладевало ее телом. Ей казалось, что она летит в блаженной, тупой, сонной тьме, и Зигмунт вместе с ней. Она тянулась к нему губами и всем сердцем, но он, усмехнувшись, схватил Незабудку за волосы и грубо рванул, а потом вдруг так резко оттолкнул от себя, что она полетела на пол с криком: «Нет! Не бросай меня, не оставляй меня!»

Тело так и загудело от удара.

— Юлишка, ты цела? — послышался где-то вверху встревоженный голос, и синие глаза испуганно взглянули на Юлию.

Она с трудом пошевелилась, пытаясь сесть. Ее конь переминался рядом, виновато поглядывая на свою хозяйку, хотя какова же была его вина, что она уснула в седле да и грянулась оземь? Ох, как больно!.. Но, кажется, все цело, она упала довольно удачно: на ошметки прошлогодней соломы, припорошенные снежком. Снег таял на ее лице, а на губах таял этот последний, отчаянный крик: «Не оставляй меня!»

Ну что за чепуха! Приснится же такое! Задохнувшись от ненависти к самой себе, она резко села, но голова так закружилась, что пришлось снова опуститься наземь.

— Не лежи, заснешь! — Ружа бросилась поднимать ее, и Юлия едва смогла пробормотать:

— Погоди, не могу…

Все плыло, все плясало перед глазами, тошнота подкатывала к горлу. Не головой ли ударилась, не сотрясение ли мозга? Господи, помилуй, такой путь позади, уже почти всю Польшу прошли, близок Буг, а там и русские войска стоят — и вот теперь быть выбитой из седла!

Почему-то болела не только голова, но и волосы, словно кто-то немилосердно дергал за них. Юлия приоткрыла глаза, с усилием вгляделась. А, вот в чем дело! Она не просто так упала во сне — ее дернула за волосы разлапистая сухая ветка. Не Зигмунт, нет — только ветка.

Почему-то от этой мысли стало легче, муть ушла из глаз, предметы перестали двоиться. Ружа осторожно приподняла ее сзади, вынуждая сесть — головокружение показалось уже не столь нестерпимым. Все обойдется, все обойдется, мысленно твердила Юлия, бессмысленно водя глазами по бесконечной, мутно-серой равнине, кое-где утыканной зелеными елками, уныло свесившими ветви под тяжестью талого снега. И это январь! Боже ты мой, ну что за слякоть, что за грязь! Если и дальше будет сеяться с неба эта морось, последний снег сойдет, на дорогах сделается настоящая каша. Нет, нельзя тут рассиживаться! Если кони увязнут в грязи, им ни за что не добраться до вечера к постоялому двору, а ночью может снова ударить мороз.

— Помоги мне, — с усилием пробормотала Юлия и кое-как встала, подталкиваемая Ружей.

Постояла, зажмурясь. Вот бы теперь еще какая-нибудь небесная сила забросила ее в седло!

— Давай руку, — послышался голос откуда-то сверху, и Юлия тупо подчинилась, не тотчас сообразив, что это не упомянутая небесная сила явилась ей на помощь, а Ружа сидит прямо на крупе коня и силится втащить подругу в седло.

Удивительно — пусть и не с первой попытки, но Юлия все же взгромоздилась верхом, мимолетно поблагодарив себя за то, что настояла ехать в мужском седле, хотя там, в конюшне Аскеназы, откуда они тайком увели коней, были всякие седла. В дамском она сейчас нипочем не усидела бы!

— Ну что? — послышался обеспокоенный голос из-за спины, и теплые руки ласково погладили руки Юлии, вяло разбиравшие поводья. — Усидишь, не упадешь? Сама справишься? Может быть, я поведу коней в поводу?

— Да ты что? По этой ледяной каше? У нас очень скоро будет две больные вместо одной, только и всего, — полуобернувшись, проговорила Юлия. — Иди, иди, садись на своего буланого — и с Богом, вперед.

Девушка соскользнула наземь, подняла юбки, чтобы не запачкаться, и зашлепала к своему коню, лениво подбиравшему с земли грязные лохмотья соломы. Она то и дело оглядывалась на Юлию, и та махнула рукой, попытавшись улыбнуться:

— Ничего, не тревожься! Спасибо тебе, Ружа!

Та покачала головой; синие глаза ее были серьезны:

— Ванда.

— Прости. Конечно, Ванда…

Итак, ее звали Вандой, и если бы не она, Юлия недалеко ушла бы от дома Аскеназы и уж точно до сих пор даже не выбралась бы из Варшавы, в которой все совершенно изменилось: деньги не имели прежней цены, на всякого, в ком подозревали русского, смотрели косо, угрожающе, а заслышав русскую речь, любой-каждый считал себя вправе скликать жандармов, чтобы задержали «шпиона великого князя».

Превращение ленивой, истеричной и порочной Ружи в деловитую, умную, осторожную Ванду произошло мгновенно, как будто для этого достаточно было сменить шелковые розовые оборки на простое шерстяное платье, смыть с лица краску и разобрать гребнем массу фальшивых кудрей, убрав волосы в гладкую косу цвета воронова крыла. После сего Ванда оказалась не столь обольстительно-красивой, как Ружа, хотя главная примета ее красоты осталась при ней: редкостное сочетание черных волос и синих очей. В остальных же чертах появилось что-то негармоничное и незавершенное, словно Ванда в детстве обещала быть красавицей, да не сдержала слово. У нее были изящные маленькие ушки — это примета высокого происхождения женщины. Ванда уверяла, что она из младшей ветви бедного, захудалого дворянского рода, некогда имевшего несчетные земли близ Кракова, а теперь владевшего только знаменитым своей историей, хоть и обветшавшим, селом Могила, где Ванда и родилась. Юлия не знала, чем сие село знаменито, однако она очень опасалась, что Ванда предложит ей гостеприимство в сей Могиле, что звучало устрашающе. Но, по счастью, Ванду нимало не влекло на запад: ей надобно было в Вильну, а это хоть и не самый ближайший и прямой, а все же путь, ведший на восток, в Россию, почему Юлия охотно и осталась спутницей этой милой, исполненной жизни, добродушной девушки, которая была куда практичнее, чем она сама, и заботилась о ней, как старшая сестра.