Короля играет свита - Арсеньева Елена - Страница 35

Павел в своих решениях не знал полутонов. Из многих вариантов ответов для него существовало только «да» и «нет», из красок – только белая и черная, из понятий человеческих отношений – или смертельная вражда, или задушевная дружба.

Задушевная дружба с Англией иссякла мгновенно, как вода в разбитом кувшине!

Воронцов давно считал, что русский император – человек глубоко ненормальный, постоянно находящийся под действием чужой воли. Беспрерывно действовать – безразлично, как, ради чего, в каком направлении, было для Павла такой же потребностью, как для болтуна – молоть языком.

Воронцов сдал дела советнику посольства Лизакевичу, однако остался в Англии как частное лицо.

В эти дни посланнику Англии лорду Уитворту было предписано немедля убраться вон из Петербурга. Он умолял оставить хоть секретаря посольства, чтобы избежать полного разрыва. Отказ! Британская миссия была выслана почти по этапу. Самого Уитворта вывезли под охраной полиции и заставили долго ждать присылки его паспорта на заставе – Ростопчин тянул с разрешением на выезд сколько мог.

Всем английским купцам, находящимся в России, приказали предъявить «имения своего балансы». На корабли Британии наложено эмбарго, их груз конфискован, экипажи арестованы и сосланы во внутренние губернии (правительство как бы забыло о том, что в Англии в это время находились беззащитные против репрессий восемнадцать тысяч русских солдат и пятнадцать военных кораблей – остатки сил, действовавших против Франции в 1799 году).

Когда сведения о том, что вдруг начало происходить в России, дошли до Англии, советник Лизакевич окончательно потерял голову, сам выписал себе паспорт на вымышленное имя и бежал из Англии, бросив посольские дела.

Война России с Англией стала делом практически решенным! Бонапарт торжествовал победу – тем более что Павел прислал на утверждение во Францию план будущих военных действий с Британией.

Но, как сказал кто-то из государственных деятелей этой страны, Англия во все времена, во всех войнах проигрывает все сражения, кроме последнего. Так и произошло одной из мартовских ночей 1801 года, когда обезумевший русский император вдруг «скончался от апоплексического удара».

Правда, пока до этого было еще далеко. Павлу предстояло совершить еще много поступков, прямиком ведущих его к гибели. Одним из них стал поход русских казаков на завоевание английских колоний в Индии.

Май 1801 года

А все лавры в конце концов достались бабе Агаше! Не кто иной, как эта немощная старушонка, ухватом, как нельзя более вовремя отыскавшимся, повергла во прах озверевшего кучера. Он, именно он, навел грабителей на свою юную госпожу, уверенный в ее полной беззащитности и своей столь же полной безнаказанности! Никакого вреда предатель Илюшка не успел причинить барышне, да и прикрывшего ее Алексея только чиркнул по плечу. Крови набежало достаточно, однако все же повезло: вовремя бабуля распорядилась, не то, конечно, лежать бы ему рассечену чуть не до пояса!

Одолев супостата, бабка Агаша снова доказала, что старый конь борозды не портит. Теперь в доме у нее образовалось пять недвижимых тел: барышня в обмороке, бесчувственный раненый (Алексей), двое бесчувственных с ушибленными головами (толстый разбойник и кучер), а также труп с перерезанным горлом. К этим пяти телам едва не прибавилось шестое – нет, не старой няньки, потому что она держалась на диво стойко, – а гувернантки мадам Жако. Француженка, соскучившись ждать барышню и кучера в карете, вздумала посмотреть, что их так задержало. Увидала валяющиеся тут и там окровавленные тела – и непременно сомлела бы, когда бы старая нянюшка снова не выказала завидное присутствие духа и не отвесила мадам Жако две чувствительные пощечины, оказавшиеся покрепче всяких нюхательных солей. Уж неведомо, на каком языке русская баба Агаша потом объяснялась с иноземной гувернанткою, однако мадам Жако выбралась пешком из василеостровских закоулков, взяла извозчика и отправилась домой, на Невский. Здесь, у князя, она подняла такую тревогу, что три тройки с вооруженными дворовыми понеслись спасать княжну, опережая полицейское подкрепление. Впереди верхом несся сам князь Василий Львович.

Ворвавшись в домик на Васильевском, лихачи-удальцы обнаружили очнувшуюся барышню, трех перевязанных раненых (бабка распорядилась с одинаковым милосердием что с врагами, что с защитником) и труп. Раненых тут же загребли в свои дрожки полицейские, причем нянька и ее воспитанница насилу смогли втолковать блюстителям порядка, что этот исхудавший парень с перевязанным плечом – не предводитель разбойников, а их поборатель!

Анна Васильевна, преодолев слабость, уже не могла уняться. Она наотрез отказалась возвращаться домой без старой нянюшки и своего беспамятного спасителя.

Отец не посмел ей перечить. Вообще князь Василий Львович был настолько потрясен бедой, в которую едва не попала дочь, настолько уязвлен угрызениями совести и запоздалым раскаянием (если смотреть в корень, всему виной была его собственная уступчивость сварливой жене, а князь Каразин умел быть честным по отношению к своим промахам!), что готов был на все, лишь бы загладить случившееся. Драгоценная нянюшка со всем своим немудреным барахлишком воротилась в княжеский дом и, с торжествующей миной на сухоньком, сморщенном личике пройдя мимо остолбенелой княгини Eudoxy, воцарилась в своей старой каморке под лестницей. По другую сторону той же лестницы, в совершенно такой же каморке, был поселен герой-спаситель по имени Алексей.

Поскольку Прошка в свое время ни словечком не обмолвился бабе Агаше, кого определил к ней на постой (бросил только уклончиво, мол, старинного приятеля, земляка), Алексея в доме Каразиных едва не сочли беглым крепостным. Особенно настаивала на этом госпожа Eudoxy, с первого мгновения люто невзлюбившая новосела. Прошка и хотел поведать своим господам, что никакой Алексей Сергеевич не крепостной, а наоборот – владелец нескольких десятков душ, однако вовремя прикусил язык. Ну как было открыть происхождение и положение Уланова, не сообщив при этом, почему молодой помещик дошел до крайней степени истощения и принужден был поселиться у полунищей старухи? Причина же состояла в том, что он считался беглым преступником, и пуще всего Прошка боялся, как бы его «братка» не угодил из огня да в полымя. «Пусть поживет еще немножко в безвестности, – рассудил Прошка. – Отъестся, отлежится, опамятуется – а там и видно будет!»

Жаловаться на уход за раненым героем ни ему самому, ни Прошке не приходилось. Вся лучшая еда пересылалась Алеше с барского стола, частенько навестить «избавителя» захаживали сам князь с молодой княжной, причем на длинных ресницах Анны Васильевны дрожали слезинки такого пылкого сочувствия, что няня Агаша начинала обеспокоенно вздыхать: оно конечно, Алешенька – ангел божий и спаситель, однако кто он и кто барышня?! Да уж, сразу поняла старая нянька, о ком думает молодая княжна, тыча вкривь и вкось тамбурный крючок, которым она вязала шерстяное одеяло, и рассеянно пропуская points[42] на узоре.

Сам Алексей держался, впрочем, скромно, при барышне больше отмалчивался да скромно потуплял очи, и нянька постепенно успокоилась.

В его каморке вечно кто-нибудь толокся, потому что молоденькую госпожу любили все и каждый поспешил выразить благодарность раненому герою. Право, кажется, весь дом перебывал у Алексея – кроме, само собой разумеется, того самого знаменитого одноногого привидения, о котором он как-то слышал. Привидение, впрочем, оказалось к нему благосклонно: жалея болезного, ногой своей деревянной по ступенькам не топало и спать ему не мешало. А вот Прошка забегал частенько – ночь-полночь и среди дня, как только выпадала свободная минутка.

Подвиг Алексея повлиял и на судьбу его старинного дружка. Прошка был переведен из конюшни в домашнюю прислугу, к уборщикам, а те бывали невпротык заняты лишь ранним утром: у Каразиных наводили порядок в доме, на английский манер, ни свет ни заря, когда господа еще почивать изволили. Поэтому у Прошки было время навещать приятеля... и вот однажды он вбежал в каморку к выздоравливающему с круглыми, возбужденными глазами и поскорее запер за собою дверь. Видно было, что произошло нечто, повергшее добродушного парня в сильнейшее возмущение, однако далеко не сразу решился он заговорить. Дело и в самом деле огласки не терпело...