Голубой горизонт - Смит Уилбур - Страница 10

Вечером отец сказал Луизе:

– Минхеер ван Риттерс приказал прервать уроки. Никому из нас не разрешается заходить в большой дом, пока болезнь не пройдет. Мы останемся во флигеле.

– А что мы будем есть, папа? – спросила Луиза, которая, как и ее мать, всегда была практична.

– Мама принесла из кладовки снедь: сыр, ветчину, сосиски, яблоки и картошку. У нас здесь есть небольшой огород, и еще кроличий садок и цыплята. Ты поможешь мне работать на огороде. Мы продолжим уроки. Теперь, когда глупые дети тебя не сдерживают, ты будешь продвигаться быстрей. Это будет как каникулы. Мы не позволим тебе скучать. Но тебе воспрещается покидать сад, понятно? – сказал он серьезно, расчесывая красный укус блохи на костлявом запястье.

Три дня они наслаждались жизнью. Но на следующее утро, когда Луиза помогала маме готовить завтрак, Энн потеряла сознание у плиты и плеснула себе на ногу кипяток. Луиза помогла отцу отнести ее по лестнице наверх и уложить на большую кровать. Они закутали обожженную ногу бинтами, пропитанными медом. Потом Хендрик расстегнул воротник Энн и с ужасом увидел на горле красное кольцо роз.

Лихорадка налетела на Энн, как летняя гроза. Через час ее кожа покрылась красными пятнами и казалась на ощупь обжигающей. Луиза и Хендрик принесли холодной воды из озера.

– Будь сильной, дорогая, – шептал жене Хендрик, а она металась на пропотевшем тюфяке. – Господь защитит тебя.

Ночью они по очереди сидели у постели больной, но утром Луиза вскрикнула и позвала отца. Когда он поднялся, Луиза показала на обнаженную нижнюю часть тела матери. В паху с обеих сторон, на соединении бедер с животом, видны были чудовищные нарывы размером с кулак Луизы. Они были твердые, как камень, и черно-лиловые, цвета спелых слив.

– Бубоны!

Хендрик прикоснулся к одной опухоли. Энн дико закричала от боли, вызванной легким прикосновением, и испустила столб газов и жидких испражнений, запачкав постель.

Хендрик и Луиза сняли ее с вонючей постели и уложили на чистый тюфяк на полу. К вечеру ее боль стала столь сильной и мучительной, что Хендрик больше не мог выносить криков жены. Глаза его налились кровью, в них была мука.

– Принеси мою бритву, – приказал он Луизе.

Она побежала к умывальнику в углу спальни и принесла бритву. У нее была прекрасная перламутровая ручка. Луизе нравилось по утрам смотреть, как отец мылит щеки, а потом срезает белые мыльные хлопья блестящим лезвием.

– Что ты будешь делать, папа? – спросила она, глядя, как он точит лезвие на кожаном ремне.

– Надо выпустить яд. Он убивает твою мать. Держи ее крепче.

Луиза осторожно взяла мать за запястья.

– Все будет в порядке, мама. Папа тебя вылечит.

Хендрик снял черный камзол и, оставшись в белой рубашке, подошел к кровати. Он придавил ноги жены, не давая ей вырваться. По его щекам катился пот, а рука сильно дрожала, когда он поднес бритву к лиловому нарыву в паху.

– Прости меня, милосердный Господь, – прошептал он и провел лезвием по нарыву, глубоко разрезая его. Мгновение ничего не происходило, потом из раны вырвался густой поток черной крови, смешанной с желтым, как горчица, гноем. Он обрызгал перед рубахи Хендрика и низкий потолок спальни над его головой.

Спина Энн изогнулась, как тетива лука, и Луизу отбросило к стене. Хендрик забился в угол, потрясенный яростными судорогами жены. Энн дергалась, каталась и кричала, лицо ее так страшно исказилось, что Луиза пришла в ужас. Она обеими руками зажала рот, чтобы не закричать, глядя, как кровь бьет из раны мощными толчками. Постепенно пульсирующий алый фонтан уменьшился, и боль Энн стихла. Она перестала кричать и лежала, неподвижная и смертельно бледная, в растекающейся луже крови.

Луиза подползла к ней и коснулась ее руки.

– Мама, теперь все хорошо. Папа выпустил яд. Ты скоро выздоровеешь.

Она посмотрела на отца. Она никогда не видела его таким: он плакал, губы его обмякли и посинели. С подбородка капала слюна.

– Не плачь, папа, – прошептала Луиза. – Мама скоро проснется.

Но Энн не проснулась.

Отец взял из кладовой с инструментами лопату и прошел в дальний конец сада. Он начал копать мягкую почву под большой яблоней. К середине дня могила была достаточно глубока. Он вернулся домой. Его голубые глаза были пустыми, как небо над головой. Отца била дрожь. Луиза помогла ему завернуть тело матери в пропитанную потом простыню и пошла рядом, когда он понес жену по саду. Он положил тело у открытой могилы и спрыгнул в нее. Потом протянул руки и подхватил Энн. Положил на мягкую, пахнущую грибами землю, выбрался и взялся за лопату.

Луиза плакала, глядя, как он засыпает могилу и утрамбовывает землю. Потом сходила в поле за изгородью и нарвала цветов. Когда она вернулась, отца в саду не было. Луиза положила цветы туда, где должна была быть голова ее матери. Казалось, источник ее слез пересох. Всхлипы были болезненными и сухими.

Вернувшись в дом, она застала отца за столом, в рубашке, грязной от крови и могильной земли. Голову он опустил на руки, и его плечи дрожали. А когда он поднял голову и посмотрел на дочь, лицо его было бледным и пятнистым, а зубы стучали.

– Папа, ты тоже заболел?

Она бросилась к нему, но отшатнулась, когда он открыл рот и изверг поток коричневой от желчи рвоты. Рвота расплескалась по выскобленной поверхности стола. А отец упал из кресла на каменный пол. Он был слишком тяжел, чтобы Луиза могла его поднять или хотя бы втащить по ступеням, и она ухаживала за ним там, где он упал, вытирала рвоту и жидкие испражнения, смачивала ледяной водой из озера, чтобы сбить жар. Но не смогла заставить себя вскрывать нарывы. Два дня спустя он так и умер на полу кухни.

– Теперь я должна быть храброй, – сказала себе Луиза. – Я не маленькая. Мне десять лет. Никто мне не поможет. Я должна позаботиться о папе сама.

Она пошла в сад. Лопата лежала возле могилы матери, там, где ее оставил отец. Луиза начала копать. Работа шла трудно и медленно. Когда края ямы достигли ее подбородка, она больше не могла выбрасывать из нее землю своими детскими руками. Тогда она взяла на кухне ведро, заполняла его землей и на веревке вытаскивала со дна могилы. Когда стемнело, она продолжила работу при свете лампы. Углубив яму до своего роста, Луиза пошла на кухню и попыталась вытащить тело отца. Она страшно устала, руки ее были в волдырях от черенка лопаты, и она не могла ими пошевелить. Она закрыла одеялом лицо отца, его пятнистую кожу и невидящие глаза, потом легла рядом и спала до утра.

Когда она проснулась, солнечный свет сквозь окна кухни бил ей в глаза. Она встала и отрезала кусок окорока, висевшего в кладовой, и ломоть сыра. Съела все это с куском черствого хлеба. Потом пошла на конюшню, что за большим домом. Она помнила, что ей запрещено туда ходить, поэтому пробиралась вдоль изгороди. Конюшня была пуста, и Луиза поняла, что конюхи бежали вместе с остальными слугами. Она пролезла в тайное отверстие в изгороди, которое они обнаружили с Петронеллой. Лошади были в стойлах, некормленые и непоеные. Она открыла дверь и выгнала их в загон. Они сразу поскакали к озеру, выстроились на его берегу и принялись пить.

Луиза взяла в помещении для упряжи недоуздок и подошла к пони Петронеллы, пока тот еще пил. Петронелла позволяла ей ездить верхом на пони, поэтому лошадь знала ее и доверяла ей. Как только пони поднял голову – с его губ капала вода, – Луиза через уши надела на него недоуздок и повела к дому. Задняя дверь была достаточно широка, чтобы пони смог пройти.

Луиза долго колебалась, пытаясь найти более уважительный способ доставить тело отца к могиле, но в конце концов нашла веревку, обвязала ею ноги, и пони потащил тело в сад; голова отца подпрыгивала на неровной земле.

Когда тело через край перевалилось в неглубокую могилу, Луиза заплакала в последний раз. Она сняла недоуздок с головы пони и отпустила лошадку пастись в загон. Потом спустилась к отцу в могилу и попыталась аккуратно уложить его конечности, но те окоченели. Она так и оставила его, пошла в поле, нарвала еще одну охапку цветов и разложила вокруг тела. Потом склонилась у открытой могилы и высоким чистым голосом спела первый стих «Господь пастырь мой» по-английски, как учила ее мать. Потом начала засыпать тело землей. Когда она бросила в могилу последнюю лопату земли, уже стемнело; Луиза вернулась во флигель, физически и эмоционально совершенно изнуренная.