Последние дни - И Сьюзен - Страница 14

И сейчас у меня есть беспрецедентная возможность кое-что о них выведать. Что бы там ни говорили о бандитах, я уверена, что они забирают части тела только у мертвых или умирающих ангелов. Не знаю, что я стала бы делать с информацией об ангелах, но обрести новые познания никогда не вредно.

«Скажи об этом Адаму и Еве». Я не обращаю внимания на предупреждающий голос в своей голове.

– То есть у тебя иммунитет или что? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно небрежнее.

– Впрочем, насчет забинтовать – мысль неплохая, – отвечает он, отчетливо дав понять, что догадался о моих намерениях. – Пока раны не видны, я вполне могу сойти за человека.

Он выдергивает сломанное перо, неохотно откладывает его в растущую груду.

Я трачу последние бинты. Его кожа напоминает покрытую шелком сталь. Я действую чуть грубее необходимого – так у меня не дрожат руки.

– Постарайся меньше двигаться, чтобы снова кровь не пошла. А то повязка тонковата, быстро пропитается.

– Не проблема, – отвечает он. – Вряд ли будет сложно поменьше двигаться, спасая собственную жизнь.

– Я серьезно. Это последние наши бинты.

– И больше их нигде не найти?

– Все может быть.

Если искать медикаменты, то лучше в домах, поскольку магазины либо разграблены, либо захвачены бандитами.

Мы наполняем водой мою бутылку. У меня почти не было времени набрать припасов в офисе, а то, что есть, – просто всякая малополезная всячина. Я вздыхаю, жалея, что не успела напихать в рюкзак побольше еды. За исключением чашки сухой лапши и горсти шоколадок, которые я берегу для Пейдж, у нас ничего нет. Мы делим лапшу – по две пригоршни на каждого. Когда мы выходим из коттеджа, уже середина утра, и первое место, куда мы заходим, – главный дом.

Я возлагала немалые надежды на полную запасов кухню, но хватает одного взгляда на зияющие пустотой шкафы посреди моря гранита и нержавеющей стали, чтобы понять: нам придется удовлетвориться объедками. Возможно, здесь жили богатые люди, но даже у богатых не хватит денег, чтобы купить еды, когда рушится мир. Либо они съели все, что могли, прежде чем собраться и уйти, либо забрали продукты с собой. Ящик за ящиком, буфет за буфетом – ничего, кроме крошек.

– Это съедобно?

Раффи стоит в дверях кухни, на фоне средиземноморской арки. Он держится как у себя дома, с естественной грацией аристократа, привыкшего к богатой обстановке. Картину слегка портит лишь наполненный на четверть мешок кошачьего корма в его руке.

Я достаю из мешка несколько красных и желтых подушечек и бросаю в рот. Они хрустят на зубах, и у них едва заметный рыбный привкус. Внушая себе, будто это крекеры, я жую и глотаю.

– Не особый деликатес, но вряд ли отравишься.

В кухне больше ничего найти не удается, зато мы кое-что обнаруживаем в гараже. Рюкзак, который раскладывается в мешок, – это здорово, поскольку ангел сейчас рюкзак нести не в состоянии, но, есть надежда, сможет потом. Два подростковых спальника, аккуратно свернутые и готовые к путешествию. Палатки нет, но есть фонарики с запасными батарейками. Блестящий походный нож, который я никогда бы не смогла купить. Я отдаю свой нож Раффи, а этот беру себе.

Сбросив грязную одежду, я переодеваюсь в чистую, найденную в шкафах. Мы также берем запасную. Я нахожу свитер, который вполне впору Раффи, и заставляю сменить выдающие его с головой черные штаны и сапоги на джинсы и обычные туристские ботинки.

К счастью, в доме три спальни, заполненные мужской одеждой чуть ли не всех размеров. Видимо, здесь жила семья с двумя сыновьями-подростками, но об их существовании теперь свидетельствует лишь содержимое шкафов и гаража. Больше всего меня беспокоит, чтобы Раффи пришлись впору ботинки. Вчерашние мозоли уже зажили, но даже при его способности к исцелению мы не можем позволить, чтобы он стирал в кровь ноги каждый день.

Я убеждаю себя, что меня беспокоит лишь его хромота, которая в дороге нам вовсе не подспорье, и предпочитаю больше об этом не думать.

– В этой одежде ты выглядишь почти как человек, – говорю я.

На самом деле он выглядит в точности как олимпийский чемпион, великолепный представитель сильной половины человечества, и мне становится слегка не по себе. Разве не должен ангел, принесший погибель человечеству, выглядеть зловеще и чуждо?

– Пока у тебя на спине не проступит кровь, вполне сойдешь за человека. Да, и не позволяй никому себя приподнимать. Очень уж ты легкий по человеческим меркам.

– Я не позволю никому, кроме тебя, носить себя на руках.

Он поворачивается и выходит из кухни, прежде чем я успеваю сообразить, как мне реагировать на его замечание. Чувство юмора – еще одно, чего, по моему мнению, ангелам иметь не стоит. А оттого что его чувство юмора весьма своеобразно, мне нисколько не легче.

Из большого дома выходим уже в полдень. Мы стоим в небольшом тупике возле Пейдж-Милл-роуд. Дорога темная и скользкая после ночного ливня. Небо затянуто рваными серыми тучами, но, если повезет, к тому времени, как начнется дождь, мы уже доберемся до холмов, под теплую крышу.

Наши рюкзаки лежат в кресле Пейдж, и, закрыв глаза, я могу представить, будто везу ее саму. Я вдруг ловлю себя на том, что напеваю кажущуюся бессмысленной мелодию, и замолкаю, поняв, что это мамина песенка-извинение.

Я переставляю ноги, стараясь не обращать внимания на слишком легкий вес коляски и идущего рядом бескрылого ангела.

По дороге разбросано множество автомобилей, но когда мы добираемся до выезда на шоссе, там лишь несколько машин, развернутых в сторону холмов. В первые дни все пытались выбраться на шоссе, чтобы уехать, – не знаю, куда именно. Похоже, они тоже не знали, поскольку шоссе забито в обоих направлениях.

Вскоре мы обнаруживаем первые трупы.

12

В лужах крови лежит целая семья.

Мужчина, женщина, девочка лет десяти. Ребенок у края леса, взрослые посреди дороги. Либо девочка пыталась убежать, когда на родителей напали, либо спряталась и ее схватили, когда она вышла из укрытия.

Они убиты недавно – кровь на разорванной одежде все еще ярко-красная. Судорожно сглотнув, я пытаюсь удержать кошачий корм у себя в желудке.

Головы нетронуты. К счастью, волосы девочки закрывают ее лицо. Тела, однако, в куда более худшем состоянии. Во-первых, туловища кое-где обглоданы до костей, на которых болтаются клочья мяса. Во-вторых, отсутствует часть рук и ног. Мне не хватает смелости взглянуть поближе, в отличие от Раффи.

– Следы зубов, – говорит он, присев на корточки перед телом мужчины.

– Какой зверь мог такое сделать?

Он продолжает сидеть, размышляя над моим вопросом.

– Из тех, что на двух ногах и с плоскими зубами.

Внутри у меня все переворачивается.

– О чем ты? Это были люди?

– Возможно. Зубы необычно острые, но человеческой формы.

– Не может быть. – Однако я знаю, что может. Люди готовы на все, лишь бы выжить. И все же что-то не сходится. – Слишком расточительно. Если уж опустился до людоедства, вряд ли уйдешь, сделав пару укусов.

Впрочем, парой укусов здесь не обошлось. Заставив себя взглянуть внимательнее, я понимаю, что они наполовину съедены. Но все-таки почему бросили оставшееся?

Раффи смотрит туда, где должна быть нога девочки:

– Конечности вырваны прямо из суставов.

– Хватит, – говорю я, отступая на два шага назад, и оглядываюсь вокруг.

Мы в открытом поле, и я чувствую себя мышью, которая смотрит в небо, полное ястребов.

– Что ж, – говорит он, поднимаясь и окидывая взглядом деревья, – кто бы это ни сделал, будем надеяться, что эта местность до сих пор в их власти.

– Почему?

– Потому что в таком случае у них есть еда.

Его слова отнюдь меня не утешают.

– Да ты ненормальный!

– Я? Это сделал не мой народ.

– Откуда тебе знать? У вас такие же зубы, как и у нас.

– Но мой народ не впадает в отчаяние. – Он говорит это так, словно ангелы не имеют никакого отношения к тому, что случилось с нами. – И он не безумен.