Шел ребятам в ту пору… - Харченко Людмила Ивановна - Страница 24

24

— Я мстил, мама. За всех. А папаньке скажите, что я не сидел на печке, а как сумел, так и отомстил фашистам.

Мать опять зарыдала. Потом спохватилась:

— Ты ж голодный! Я сейчас…

— Нет! Спать хочу. Я всю ночь не спал.

И заплакал Вовка. Он только сейчас понял, что скоро не будет его на свете. Вспомнил похороны деда Тихона и явственно услышал, как бухали о крышку гроба тяжелые комья земли. На его гроб тоже все будут бросать мерзлую землю. Ему стало жалко самого себя и, чтобы не показать матери свой страх, он попросил:

— Мама, уходите из дому, а то они грозятся даже Толика расстрелять. И отсюда сейчас уходите, еще заметят…

— Не уйду! — Анна Свиридовна схватила сына за руку. — Бежим скорее!

Но Володя не двинулся с места.

— Смотрите в окно: гитлеры там стерегут меня. Уходите, мама. Вас же тоже могут сейчас схватить.

Вошла жена старосты, торопливо сказала:

— Иди, Анна, иди. Потом еще придешь.

Но потом Анна Свиридовна уже не смогла прийти. Не успела….

…В дом Гаврилы Подзолко, приятеля Алексея Ковешникова, фашистский офицер ворвался без стука. Гитлеровец приказал ему следовать за ним, дошел до угла Первой улицы, остановил переходившего дорогу Вовкиного отца.

Нахлобучив на лоб шапку, он шел к своему другу Ивану Ежову, поджидавшему его у ворот. Алексей Тихонович обходил своих верных друзей и просил помочь вызволить сына.

— Иди! — грозно приказал фашист и повел мужчин на Вторую улицу.

— Зитцен! Тут сидит, — ткнул пальцем на скамейку.

Фашистский офицер вошел и тотчас же вышел из дома с вооруженным солдатом. Подъехала крытая брезентом машина. Офицер приказал всем троим сесть в кузов. Солдат уселся подальше, наставив на них дуло автомата.

— Куда? — спросил Подзолко.

— На гора! — ответил фашист.

Машина подпрыгивала на булыжниках, обдаваемая январским морозным ветром. Снег припорошил гору. Недалеко от оврага грузовик остановился, и немец сказал:

— Вэк!

Офицер выпрыгнул из кабины, дал всем троим лопаты и повел в неглубокий овраг, что с левой стороны грейдера. Остановился, подул на руки, глядя исподлобья на троих старомарьевцев, лопатой наметил четырехугольник и приказал копать яму.

Мерзлая земля не поддавалась. Тогда офицер заложил тол, приказал всем отойти, зажег шнур и спрятался сам. Взрывом подняло столб желтой земли в воздух. Мужчин погнали к яме.

— Ройте! — приказал офицер.

Оставив солдата с автоматом присматривать за русскими, сам сел в машину и уехал.

Яма в метр глубиной. Устали мужчины, вылезли, закурили. Затягиваясь, Алексей Тихонович негромко сказал:

— Не могилу ли кому копаем? — Помолчал. — Боюсь я за Вовку. Помогите мне выкрасть его сегодня ночью.

Подзолко и Ежов сочувственно взглянули на Ковешникова:

— Как не помочь в таком деле. Только обдумать все надо…

— Что же тут будет? Пулеметная точка, что ли? — с неосознанной еще тревогой допытывался Ковешников.

— А мы откудова знаем.

За полчаса они углубили яму. Вылезли. Сели на свежий холмик земли. На мосту показалась та же машина. Остановилась она на том же месте, где и первый раз. Из кузова выпрыгнули семь фашистов. С автоматами. Стащили с машины мальчика с завязанными глазами.

— Вовка… — Алексей Тихонович рванулся к сыну, но его вовремя удержал Подзолко.

— Ни слова, Алексей, слышишь! Уходи отсюда вон в тот овраг.

Не видя ничего вокруг себя, спотыкаясь, Ковешников побрел в сторону. Упал на мерзлую землю. А его товарищей заставили вбить в землю столб.

Фашисты сами привязали Володю к столбу. Подзолко и Ежов видели, как офицер выстроил семерых палачей, как те начали целиться в худенькую Вовкину фигурку.

Застрочили автоматы. Фашист подошел почти вплотную и несколько раз выстрелил из пистолета в голову Володи.

Ежов и Подзолко побежали к Алексею Тихоновичу. Тот бился в нервном припадке, закрыв шапкой голову. С трудом уговорили его не выдавать себя и втроем пошли к месту казни.

— Снять со столба! — командовал офицер.

Трое мужчин принялись развязывать веревку. «Сынок мой! Сынок мой! Прости! Не спасли тебя! — шептал Алексей Тихонович. — Прощай, сынок!» — и он крепко поцеловал Володю. Мужчины закрыли Алексея Ковешникова от вражеских глаз.

— Бросить в яму!

Все трое начали засыпать труп Володи.

Уехали фашисты, а потрясенные мужчины отошли от места казни, остановились у грейдера. Комкая шапку, состарившийся и сгорбившийся Алексей Тихонович смотрел куда-то вдаль. За лысой вершиной горы все было серым от низких туч.

— Это же Вовкина гора. Вы видели, как на ней он объезжал колхозных жеребят? А теперь нету Вовки Ковешникова! — Алексей Тихонович вытер шапкой лицо, поднял кулак и погрозил вслед машине: — Будьте вы прокляты, убийцы! За сына я вам отомщу!

На сутки опоздали части Красной Армии. Но их приход Алексей Ковешников уже не воспринимал. У него помутилось сознание. Шесть месяцев его лечили в больнице, а когда выздоровел, опять ушел в армию. Как солдат Ковешников дрался, с фашистской поганью, рассказывают его ордена и медали

После многодневных боев Берлин пал. Над рейхстагом заалело советское знамя. Запрокинув голову вверх, смотрел на него Алексей Тихонович Ковешников, смотрел и думал: «На нем есть и капля Вовкиной крови».

Я с тобой, отец!

Солнце задержалось на кромке горизонта, посылая прощальные лучи в безбрежную желтую пустыню, по которой тяжело шагал босой мальчик. Ботинки, связанные шнурками, он перекинул через плечо. Когда песок станет холодным, он наденет их.

Ноги по щиколотку вязли в песке. Желтые, выгоревшие на солнце волосы мокры от пота. Штаны дырявые на коленях, рубаха с заплатами на локтях. Шел босой мальчишка на серьезное, рискованное дело, опасливо оглядываясь. Разные думы бродили в голове.

Три дня назад с ним произошло вот что…

— Партизан Владимир Шеманаев явился по вашему приказанию, — лихо козырнул Володя комиссару партизанского соединения Золотухину.

— Садись, — мягко сказал Михаил Иванович и провел ладонью по своей бритой голове.

— В разведку пойдешь? Не струсишь?

— Кто трусит, того в партизаны не берут, — вскочив, четко ответил Володя.

— Однако ты находчивый, — улыбнулся комиссар. — Да садись же! Что ты, как мяч, подскакиваешь?! Слушай меня внимательно.

Володя покорно сел, не сводя с комиссара внимательных глаз.

— Я хочу, чтобы ты подумал. Дело серьезное. В разведку придется идти одному. В Терекли-Мектебе расположилась вражеская часть. Надо узнать о численности противника, наличии боевой техники.

— Я выполню задание! — опять подскочил Володя.

Комиссар задумался.

— Ты какой изучал в школе язык?

— Немецкий.

— А как изучал? Для учительницы или для себя?

— Для себя, товарищ комиссар! — засмеялся Володя.

— Хорошо. Вот словарь, вызубри его за трое суток, — и Золотухин протянул ему тоненький немецко-русский разговорник.

— Когда прикажете идти?

— Прыткий какой! К этой ответственной разведке тебя будут готовить несколько дней.

— О-о-о! — недовольно протянул Володя.

— Не окай, не в лес за цветочками идешь.

…Устал Володя, ночь надвигается, а он все идет и идет по песчаной степи. Улыбнулся — вспомнил партизанку Любочку Некрасову. Она на три года старше его, но это не мешает им дружить. Когда они возвращаются из разведки и коротают вечера вместе с партизанами, то только и слышится Любочкин смех. А как она танцует! Словно вихрь! Сейчас, наверное, беспокоится о нем.

Ночь. Мальчишка все шагает и шагает. Спать хочется. Кажется, лег бы в эту зыбкую постель и уснул. Но надо идти. Задание.

Наконец на востоке занялась заря. Впереди показалось село с маленькими хатками-мазанками да редкими деревьями акаций. Володя постучался в первую хату. Вышла средних лет заспанная женщина, зевнула сердито спросила: