Шел ребятам в ту пору… - Харченко Людмила Ивановна - Страница 23

…Володя шел против холодного ветра. Чтобы укрыться от него хоть на минуту, он подставлял ему спину, и тогда перед глазами вставала крутобокая гора. Она слилась с нависшим серым горизонтом. Не рассекал вымощенный булыжником грейдер. Вовка любил смотреть на гору издали. Она переливалась всякими красками: то на нее ложились золотые солнечные блики и трава казалась ярко-зеленой, то от облачка падала тень, и тогда трава становилась темной, почти черной. А вершина натянется чуть не на километр — ровная как стол.

Вовка громко вздохнул: «Вот бы снова прыгнуть на какого-нибудь необъезженного „конька-горбунка“ и понестись на нем по любимой горе туда, где сливается небо с землей!» На этой горе он знает каждый овражек и бугорок, каждую тропку, протоптанную пастухами, каждый камень на дне овражка. На этой горе еще в прошлом году он объезжал жеребят для Красной Армии. Бывало, бригадир Василий Степанович Марков выпишет ему, Владимиру Ковешникову, наряд, чтобы дали жеребят из табуна, ну и идет он на свою любимую гору, довольный, что ему доверяют такое большое государственное дело.

Прыгнет он на резвого жеребенка, ухватится за гриву, ветер свистит в ушах, а тот как скаженный мчит его куда глаза глядят. Вовка только сильнее упирается босыми ногами в упругие бока жеребенка.

Скольких он объездил жеребят — и не счесть. Наверное, на конный взвод хватит, а может, на целую кавалерийскую дивизию. Сколько во взводе, а тем более в дивизии коней, Володя не знал, но, должно быть, хватило бы, если целых триста трудодней он заработал. А теперь вот сиди без работы и без школы. Володя вспомнил свой класс, конопатую Ольгу. Она сидела с ним за одной партой, и он иногда дергал ее за рыжую косу. Вспомнил деда Тихона. Дедушка всегда следил за тем, как он собирается в школу. «Галстук надень!» — напоминал дед и начинал ворчать, что они воевали за Советы, за жизнь свободную, за то, чтобы все стали грамотными. А мальцы вот так разбаловались, что не слушают старших и про свою пионерскую амуницию забывают. «Теперь и галстук не наденешь. Сразу прискипаются: „Маленький коммунист, стрелять!“. Вас бы всех скорее перестрелять!» — думал Ковешников, внимательно глядя на змеиную нитку кабеля.

Володя вошел в лесополосу, остановился, посмотрел на здание вокзала. Завтра он придет сюда, и уже не с пустыми руками. Быстро насобирал сухих веток — для маскировки — и вернулся в село.

…Хрясь! Володя посмотрел на топор, глубоко вошедший в землю. Оба конца разрубленного кабеля скрючились. Ковешников быстро спрятал топор под сухие заранее собранные ветки и припустил домой.

В это время в фашистском штабе СД полковник Эринтруп усиленно дул в телефонную трубку:

— Алло! Алло!

Но там, на другом конце провода, молчали.

Эринтруп выругался и, насупив брови, рявкнул дежурному:

— Вызвать солдат!

Уже у своего двора Володя заметил, как гитлеровцы садились в мотоциклы.

«Успел!» — в серых глазах мальчишки блеснул озорной огонек.

Мать накинулась на него:

— Где тебя носит? Беду ищешь? Толика лучше нянчь.

Молча Володя прошел в низкий сарайчик, обмазанный глиной, отвязал топор и спрятал его в кизяки, сложенные в углу.

Вышел из сарая, посмотрел на набухшее тучами небо. Неожиданно полоснула молния, ударил гром. Полил дождь.

«Дождик, дождик, припусти, немцев в штаб не пусти», — шептал Вовка.

Вечерело. Пришли солдаты, зажгли керосиновую лампу, тускло осветившую комнату, и принялись жарить картофельные оладьи. С русской печи голодными глазами смотрели Витя, Валя и Клава. Володя старался подавить в себе чувство голода, но взгляд помимо воли падал на сковородку с шипящими румяными оладьями.

Рыжий немец ткнул в него веником. Володя вырвал из рук немца не единожды проклятый веник и выбежал во двор. Там он со злостью закинул его в подвал. Тяжело дыша, вошел в хату, исподлобья глянул на фашистов.

— Лезь, сынок, на печку, — испуганно сказала мать.

Но не успел Володя забраться на печку, как услышал гул самолетов. Володя по гулу научился определять свои и вражеские самолеты. Разве мог он усидеть в хате?!

Запрокинув голову, глядел на темный купол неба, который прошивали красные огоньки.

«Бомбите! Бомбите! Вот же их штаб!» — молил Володя.

Солдаты выскочили, чтобы закрыть ставни. За ними Анна Свиридовна. Обычно сдержанная, она дала Володьке затрещину.

— Ты чего в беду лезешь? — и с силой потащила в хату. Загнала его на русскую печь, окинула взглядом младших. Уснули, бедняги. Шершавая рука ее мягко прошлась по белесой голове Вовки. Сдавленным голосом проговорила:

— Потерпи еще чуток, сын. Должны же нас освободить?!

— А мы так и пролежим на печке? Дедушка Тихон на смех бы нас поднял, сказал бы: «Палец о палец не ударили, лежебоки!» — Володя отвернулся от матери.

— Фашиста пальцем не убьешь, сын! Видел, каким твой папанька вернулся? Так разве он один был в ихнем лагере? Там же их тыщи.

— А я не буду сидеть, я…

— Не лезь. Малый ты еще. Спи! Без тебя их покарают.

— А я тоже хочу, — горячо выпалил он. — Вот дедушка Тихон что-нибудь бы придумал. А вы: «Без тебя! Без тебя!»

— Спи уж! Вояка…

Утром Володя надел новые ноговицы с галошами, шапку и вышел.

— Куда? — спросила мать вдогонку.

— По делу. Я быстро, — уже со двора крикнул Володя.

Но прошло порядком времени, а Володя не возвращался. Анной Свиридовной овладела тревога. Накинув на плечи пальтишко, она вышла, заглянула в сарай, в подвал, но Вовки не было нигде. Может, на улице? И только она вышла за калитку, как услышала:

— Нюсь, смотри, твоего Вовку ведут! — и соседка закрыла от ужаса лицо.

Кинулась Анна Свиридовна наперерез двум фашистам, обхватила сына и страшно закричала:

— Не да-а-ам!

Рыжий немец двинул ее прикладом так, что она отлетела в сторону. Анна Свиридовна вскочила и, обезумевшая, бросилась вслед за сыном. Но его уже ввели во двор штаба.

Переступив порог хаты, Анна Свиридовна едва могла вымолвить:

— Алексей! Вовку в штаб повели. Скорее иди, придумай, как выручить.

— Плохо дело, Нюра! Ты забирай детей и уходи к брату Лазарю, а я что-нибудь придумаю…

Ушла Анна Свиридовна к родственникам и от бездонного горя всю ночь не сомкнула глаз.

А Володю допрашивали в штабе.

— Ты есть маленький партизан? — пыхтя сигарой и прищурив водянистые глаза, спрашивал Эринтруп. — Ты и за селом перерубил кабель?

Молчание.

— Кто тебя послал портить нашу связь?

Молчание.

— Отвечай, щенок, когда с тобой разговаривает офицер! — и крепкий кулак фашиста ударил мальчика со всего размаха.

Володя свалился на пол.

Его окатили холодной водой. Володя открыл глаза: над ним стоял фашист с ведром. В голове шумело. Володю подняли. Вытирая рукавом и размазывая по лицу кровь, Ковешников с испугом смотрел на фашистов.

— Если твой папа придет сам, мы отпустим тебя! Слышишь?

Молчание.

— Ты будешь отвечать, свинья? — кричали фашисты.

«Кричите сколько влезет. Наверное, провод был важным, раз так орете из-за него, — думал Ковешников. — Если бы я на этот раз не попался, я бы еще сто раз вам его перерубил. Был бы живой дедушка Тихон, похвалил бы».

И снова Володю били. Он терял сознание и приходил в себя. А Эринтруп все кричал и кричал:

— Мы стреляй тебя, слышишь? Будешь молчать — мы стреляй!

Володя еле держался на ногах, откуда-то издалека до него доходило: его собираются расстрелять. Расстрелять должны мать, отца, сестер, братишек.

— А их за что? Я же сам! — только и сказал он, тихо всхлипнув.

На другое утро жена старосты сообщила Анне Свиридовне, что Володя находится в их доме.

— У нас никого нет. Патруль на улице вышагивает. Скорее беги к Вовке. Я постерегу.

Через дворы и огороды Анна Свиридовна прибежала к своему сыну. Мать целовала опухшее от побоев, в кровоподтеках лицо Володи.

— Что ты наделал, Вовка!

Володя сначала потупился, потом смело посмотрел на мать: