Ледяная бесконечность - Тармашев Сергей Сергеевич - Страница 46

– А отчего ж не знать-то? – негромко ответил тот, не переставая буравить глазами небо. – Звезды на небе всегда путь укажут, смотри на их расположение, и поймешь, где находишься.

– Но я смотрю на них, – Майк приоткрыл одеяло сильнее и посмотрел на небо. Ветер холодный, это ясно четко. Больше ни дьявола не понятно, звезды как звезды, в школе на астрономии ничего не говорили о вычислении точных координат при помощи бестолкового разглядывания созвездий безо всяких приборов. – И не могу определить наши координаты. Как вы сделали это? Тоже усилием своей могучей мысли? – Этот разговор становился занятным. Похоже, у головореза имеется какой-то навигационный прибор. Скорее всего, компас или секстант. – Это как с переводом с языка на язык?

– Не ведаешь ты, как путь по звездам читать, потому и не видишь, где мы, – лениво сообщил варвар, не меняя положения головы. – Иначе бы сам знал, что мы в полутора тысячах вёрст от границы Великого Льда, ежели по прямой. Только нам надобно курс поправить, чтобы до твоей страны добраться, по прямой отклонимся шибко.

– То есть вы изучаете положение звезд на небе, потому что прокладываете курс? – Майк решил подыграть дикарю. – Рассчитываете угол смещения? Поэтому мы сбросили скорость, правильно? А как вы узнали, что впереди нет больше препятствий и мы не разобьёмся в очередном разломе?

– Добрые люди подсказали, – безразлично ответил дикарь и тихо добавил: – Не мешай, человече, дай на Чертоги Предков поглядеть спокойно. Люблю я на звезды смотреть. Они успокаивают и даруют силы. Особенно когда совсем невмоготу становится… – Он мгновение молчал. – Когда-нибудь я обязательно буду там, в Чертоге Лебедя, у Аркольн-Солнца, на Руте-Земле. Обниму старших родичей, увижу прекрасные грады и безкрайние рощи священных деревьев…

Варвар заткнулся, и Майк мысленно хихикнул. Похоже, у примитивного одноклеточного иногда случается меланхолия. И это вызывает в нем острый приступ философии на тему жизни и смерти. Майк посмотрел на небо. Это, кажется, Большая Медведица, варвар таращится именно туда. Видимо, русские дикари считают, что после смерти они переносятся на Большую Медведицу, то-то он бубнил какую-то варварскую молитву про родичей, солнце и землю с употреблением не несущих смысловой нагрузки слов. Пусть молится, не стоит ему мешать, ведь религиозный фанатизм один из самых опасных. Кто знает, как головорез отреагирует, если случайно сказанная фраза покажется ему кощунственной и оскорбляющей религию. Он за гнилой мешок-то на Майка чуть не набросился, так что безопасней дождаться, пока до примитивного болвана не дойдет, что чем быстрее мы едем, тем раньше закончатся наши мытарства. Майк, морщась от холода и недовольства, выглянул из-под одеяла и принялся вглядываться в бегущую навстречу снежную равнину. Облачности не было, Луна почти полная – не гарантия, конечно, но на такой скорости можно попытаться заметить опасность хоть как-то. Это лучше, чем вообще не смотреть на дорогу и тупо таращиться в небо.

Глава седьмая

К полуночи ветер вновь усилился, температура упала до минус девяносто девяти, и дикарь наконец-то вышел из своего «звёздного» ступора. Он выставил парус, изменил курс, и буер помчался через ночь, стремительно набирая скорость. Майку вновь стало страшно. Очень не хочется погибнуть, по-идиотски врезавшись в очередной вулкан или разбившись на дне ещё одного разлома. Головорез делал вид, что внимательно следит за вылетающей из темноты снежной пустыней, но спокойнее Майку стало не намного. Вряд ли дикарь сможет заметить разлом или трещину ночью так же заблаговременно, как заметил её днем. Около получаса Майк пытался следить за дорогой, но озяб и вновь укутался в одеяла. Варварские покрывала не пропускали ветер, и под ними система обогрева справлялась со своей задачей. Всё бы хорошо, но неуклонно уменьшающийся уровень заряда батареи заставлял Майка переживать всё сильнее. Вконец измотанный душевными и физическими страданиями, он закутался с головой и уснул. Во сне за Майком долго гнался косматый головорез, размахивающий огромным топором, испещренным свастиками и изображениями черепов с костьми. Майк пытался убежать, но у него не хватило скорости. Тогда он запрыгнул в буер и помчался с огромной скоростью, но увешанный оружием шовинист успел схватиться за якорный трос и начал взбираться на борт по нему. Майк рубил трос ледорубом, но тот не поддавался, лишь громко звенел, словно натянутый ураганным ветром такелаж. Варвар всё-таки забрался в буер, бросился на Майка и принялся душить его, затыкая руками нос и рот. Воздух перестал поступать в легкие, и Майк судорожно забился, хватая ртом углекислоту. Варвар гулко захохотал и издевательски заявил:

– Сколько раз тебе говорить, не закрывайся целиком! – он убрал ладони, и в лицо Майку ударил солнечный свет. – Задохнешься ведь, кто Америку спасать будет?

Майк открыл глаза, жадно вдыхая морозный воздух, и увидел головореза, сжимающего в руке край его одеяла. Судя по бьющему в глаза Солнцу, близился полдень, и смертельно опасных ураганов поблизости не было. Даже такелаж не звенел под ветром, да и парус сложен…

– Мы остановились? – подскочил Майк, сообразив, что буер не двигается. – Разлом? Вулкан?!

– Штиль, – успокоил его варвар. – Не думал, что на поверхности ледника такое бывает. Покуда ветра нет, я огонь развел, так что пойдем трапезничать, раз так повезло. Чувствую я, это ненадолго.

Майк выбрался из вороха одеял и подсел к железной миске, в которой был разложен небольшой костерок. Над ним уже шкворчал котелок с кашей, и громила, протянув ему деревянную ложку, велел есть прямо оттуда, чтобы пища не успевала остыть на морозе. Термометр показывал минус семьдесят семь, и Майк решил, что варвар прав. К тому же как только нос почуял запах горячего мяса, желудок едва не свело судорогой, сообщая об остром чувстве голода, и стало не до брезгливости. За минуту Майк полностью опорожнил свою половину котелка и с грустью посмотрел на оставшуюся часть пищи, неторопливо поглощаемую головорезом. Хотеться есть меньше не стало, и Майк со вздохом полез за борт – стоило заняться системой отвода отходов жизнедеятельности. Пока он возился с застежками и шлангами, по бескрайней снежной поверхности вновь заскользила позёмка. Торопливо застегивающийся Майк оглянулся на наветренную сторону и увидел облачный фронт, темнеющий на горизонте. Шкала термометра медленно поползла вниз.

– Ураган идет! – заявил он, влезая в сани. – Надо убираться отсюда!

– Испей отвара целебного, покуда время есть, – косматый громила протянул ему дымящуюся кружку. – Мороз перетерпеть легче будет. – Он посмотрел на темнеющий на глазах горизонт: – Гонка нам знатная предстоит, буран идёт свирепый. Пей, да в одеялах хоронись.

Первый удар стихии догнал буер спустя десять минут. Закутавшийся в варварские накидки Майк невольно вздрогнул, когда сани содрогнулись, едва ли не подпрыгивая над поверхностью, и рванулись вперед с бешеной скоростью. Снасти взвыли, начиная ставший привычным звон, мачта выгнулась дугой, парус с громким хлопком раздулся, и его поверхность застыла, будто изготовленная из матового хрусталя искусным стеклодувом. Подхваченный бушующим воздушным потоком буер мчался сквозь несущийся вдаль хаос из снежной пыли, и Майк предпочел укрыться с головой, чтобы максимально сократить теплопотери. Он оставил в недрах одеял лишь узкую щель для притока воздуха, но вскоре похолодало настолько, что казалось, будто весь Холод планеты тянется к Майку именно через эту чертову щель в складках меха.

Около часа система обогрева справлялась с натиском ледяной стихии, потом похолодало настолько, что термометр даже под двумя одеялами показывал минус сто двенадцать по Цельсию. Тело охватил озноб, быстро переросший в крупную дрожь, и Майк тихо взвыл, чувствуя, как внутри арктического снаряжения медленно разливается колючая студеная купель. Ему опять предстоит испытать жуткую боль от Холода, стискивающего тело ледяными тисками, а после, если повезет выжить, жестоко страдать от мучений нервных окончаний, возвращающих себе потерянную от переохлаждения чувствительность. Но вскоре Майк уже не думал об этом. Он окоченел настолько, что легкие с трудом сокращались при выдохе и едва расширялись при вдохе, несущем внутрь заледеневающего организма лютое дыхание Холода. Сознание поплыло, в глазах помутнело, завывания ветра и звон такелажа слились в однородный вой затухающими ударами натужно бьющегося сердца. Казалось, что окоченение ломит жестокой ледяной болью уже не кожу и даже не мышцы, а кости, вымораживая их насквозь, и Майк потерял ощущение реальности.