Колесо судьбы. Канон равновесия (СИ) - Плотникова Александра - Страница 68

Через полдюжины дней по главной городской улице с сухим перестуком лап по мостовой пронесся огромный рыжий арахнид — устрашающего вида паук с кхаэльским торсом. Цитадель встала на уши, а Рей схватился за голову: горожане и без того пуганы, а теперь и вовсе невесть что думать начнут.

Это явился братец Мефитерион собственной персоной, а язык у него острее бритвы, да и стишки скабрезные собственного сочинения никогда не переводятся. Тем не менее, объятий с Паучарой — прямо так, не сменив ипостаси, со всем хитином, шипами, хелицерами и прочим, что пауку полагается, — не избежал даже Волк. Меф безумно рад был видеть всех без исключения. Он славный, хотя, и у него немало тайн, по большей части жутких. Он до сих пор переживает о том, что когда-то пришлось поневоле превратиться в ужас всего Кхаалета. Ему не напоминают — зачем? Что было, того уже не вернуть. Но он все равно частенько выглядит так, словно те дни до сих пор давят на него. И языком мелет, наверное, чтобы забыть. Отец только руками разводит. А что еще остается? Чай, князь Хизсар не мальчик, должен сам разобраться, где ошибается. Но его Клан, во времена безумия частью вырезанный, частью обратившийся в Диких, так и не был восстановлен полностью. В Зарим Лари живет всего несколько сотен паучат, и те пребывают в постоянном страхе перед самими собой…

А мы его все равно любим, что бы он там о себе не думал.

Вместе с Мефом в дом Детей Дрейга явилась суматоха. Приближалась Ночь Излома Года, когда грань между мирами становится тоньше а солнце поворачивает на лето. В эту ночь в каждом селении, в каждом городе совершается обряд Поворота Колеса, чтобы пышно цвела и плодоносила Мать-Хэйва. Благословения Духов всегда просит патриарх рода или старейший мужчина города, и он же одаривает всех окрестных детишек во время общего пира. У нас не принято, а вот десмодцы украшают конфетами, ленточками и фонариками высокое дерево мун. Много раз мне доводилось видеть Ваэрдена на главной площади Тореадрима возле корней высоченного исполина. Дети на Волке повисали виноградными гроздьями, не испытывая ни страха, ни благоговения перед регалиями и титулами. Матерый хищник терпеливо сносил присутствие настырных щенков и, несмотря на мученический вид, никогда не позволял себе грубость. Если бы кто-то исхитрился посмотреть глубже привычной маски Эль-Тару, то увидел бы огромное желание воспитывать собственных волчат…

В Дрейгаур Лар эта честь и обязанность принадлежала Рею, как самому старшему кхаэлю Клана. Но ему пришлось пережить несколько неприятных дней, а потом он снова заболел и свое право передал отцу.

Никогда не забуду, как брату пришлось приносить извинения всему городу, стоя на коленях на главной площади. Мы, как могли, отговаривали, но он только обрычал всех и сделал по-своему. Стоял на ледяном ветру, распахнув крылья и чуть не падая лицом в снег, и говорил, говорил… А толпа слушала. Молча.

А он говорил. Перечислял имена убитых с первого до последнего. Вспоминал каждую птаху, сраженную его взглядом. Просил прощения у каждой загубленной души. Позади него стояли побратимы — все пятеро, даже едва успевшие приехать Димхольд с Йиртеком, — про себя матерились и готовы были немедленно подхватить упрямца на руки, если тому вдруг станет плохо. Его амираны переминались с ноги на ногу среди толпы, не смея ослушаться категоричного, принуждающего приказа своего повелителя. Я тоже была в толпе, среди кхаэлей и людей. Ругала брата последними словами, глядя, как выстывают на морозе тонкие перепонки, беспомощно оглядывалась на отца с матерью — но и они ничего не могли поделать с этим трагическим, пафосным, опасным и вместе с тем необходимым жестом смирения.

Он просто выбрал самый действенный способ примирения с людьми, тот, который раз и навсегда запечатлелся бы в их памяти резким ударом хлыста.

Он говорил в потрясенной тишине до тех пор, пока не рухнул лицом в снег, потеряв сознание. Дядька Дим тогда промолчал, хотя одним Стихиям ведомо, чего ему стоило не высказаться прямо там в лица людям и Клану. Он молча поднял Рея на руки, укутал своим плащом и зашагал к цитадели, будто сваи вколачивал. Заступить князю-кузнецу дорогу не посмел никто. «Сунешься — убью», внятно говорил его желтый взгляд. Он сам отогревал в горячих купальнях замерзшую ледышку, в которую превратился брат. Сам растирал его барсучьим жиром, сам же и нотацию читал. Цветистую. С любящими братскими подзатыльниками. К нотации вздумал присоединиться Волк — и тоже огреб тяжелой рукой Хранителя Земли по шее.

Так что, болели они теперь на пару, кутаясь в пледы возле одного камина и косясь друг на друга. Подготовка ритуалов Посвящения затянулась на неопределенный срок.

Ох. не приведи Боги вам когда-нибудь провожать на смерть собственное дитя! Даже если смерть эта освящена ритуалом и обратима. Даже если такова необходимость.

Даже если на кон поставлена сама реальность.

Меня обвиняли в бессердечности. Безрассудстве. Безумии. Даже во взгляде моей собственной жены, прекрасно понимавшей, что такое Хранительская необходимость, я иногда ловил немой укор. Днем еще можно было заставить себя не думать, сохранить хотя бы маску добродушного спокойствия. Ночью… Ночью, забиваясь Лире под бок, я, не скрываясь, выл в голос от собственного бессилия. Хорошо еще, что она не знала, какая цена меня ожидает в конце. Никто не знал. Даже Илленн предстояло стать всего лишь слепым орудием в моих руках. Но дай Стихии, чтобы она прозрела и успела понять, тогда… Нет, я предпочитал не тешить себя глупыми надеждами.

Никому я ничего не говорил. Ни о том, что возможных Наследников Равновесия было четверо. Ни о том, что иду против воли нынешнего лика Вещего, собираясь открыто бросить вызов Предвестникам Поворота, возложив призрачные надежды на любовь и привязанность девчонки, воспитанной совершенно не так, как подобает будущей Опоре Равновесия. Ни о том, что вшитый когда-то в мое тело силовой кристалл-накопитель, скорее всего, не убережет меня на Колесе и даже наоборот, сделает только хуже.

Я иду на смерть, сказал я себе еще в самом начале этой авантюры. Полную и окончательную смерть, без перерождения. Девочку нужно вручить в надежные руки хорошего супруга, и дикарь Ваэрден будет ей прекрасной парой и защитой, Рей поможет справиться с управлением государством. Я же должен завершить свое дело — и ничего более. А лишние надежды на спасение лелеять ни к чему.

Срок неотвратимо приближался. Не стану скрывать, мне было страшно. Еще как страшно! Ожидание вытягивало нервы не хуже, а то и получше опытного палача, заставляло шарахаться своей же тени. Слушая в стонах ветра плач погибающего под собственной тяжестью мира, я понимал, что не справился с возложенным на меня служением. Дело ведь не только в распустившейся нежити. Где я ошибся, в чем? Почему нам грозит война на уничтожение? Почему все вокруг пропитано такой безысходностью? Почему меня не оставляет ощущение, что мы попали в полную и очень глубокую, прошу прощения, задницу, и выход оттуда только один?

Впервые в жизни я не видел в сплетениях вероятностей причин случившегося. Я не знал ответов. Десмод медленно умирал, Хэйва, пресытившись силой, сама готова была превратиться в хищника, жрущего своих обитателей. А я больше не мог танцевать у Колонн, чтобы отпустить в Бездну накопленную и переваренную миром негодную Силу.

Спустя долгие годы бесплодных метаний и размышлений бессонными ночами мне пришла в голову мысль — если тщательный расчет раз за разом приводит к краху, то поможет необузданное, почти слепое желание все изменить. Жажда любящей души, которая способна совершить невозможное. Те, кто век за веком привык принимать решения, опираясь только на холодный расчет сотни возможных вероятностей, попросту не могут желать чего-то с такой силой. Кинуться в омут головой ради близких, не сомневаясь и не рассуждая, а потом выплыть исключительно благодаря удаче? Проделывал и я такое в молодые годы, но жизнь и несколько смертей быстро научили меня прислушиваться к мудрым советам моего пернатого друга. А потом — перестало хватать то ли наглости, то ли прыти.