Дом в Цибикнуре - Могилевская Софья Абрамовна - Страница 20

— И ещё… — продолжала Клавдия Михайловна, — если для Наташи придёт письмо, написанное не почерком её матери, или письмо из части или из военкомата… Ты понимаешь, о чём я говорю?.. Ты Наташе не отдавай, принесёшь мне.

Алёша кивнул головой. Он понял, что это и есть то самое главное, из-за чего на почту пришла Клавдия Михайловна.

— Я так и хотел… Так Катя мне велела, — сказал он нахмурясь.

— Катя? — удивилась Клавдия Михайловна. — Да, конечно, Катя…

Она не кончила, вздохнула, сказала: «Это всё», и вышла.

Глава 24. Наташа ждёт писем

Первое время после того, как перестали приходить письма, Наташа только удивлялась. Даже слегка обижалась на маму. Что ж это мамочка совсем замолчала? Даже не шлёт ответа на последнее письмо. А ведь пора.

Своим последним письмом Наташа очень гордилась. Оно получилось такое длинное, обстоятельное и, кажется, очень, очень интересное. По крайней мере, Наташа писала в нём про очень интересные вещи. Она писала целый вечер, без отдыха. Как села у окошка, примостилась на подоконнике, так и писала не передохнув. Уже темень спустилась, а она всё писала и писала. Уже совсем ночь стала, еле буквы различались, когда она подписалась: «Наташа». Но она ещё ухитрилась в самом конце приписать: «Пришли, мамулька, статью в стенгазету. Зина Солнцева очень, очень просит. Про самое важное напиши для наших ребят».

Когда она вложила в конверт своё письмо, конверт получился такой пухлый, будто в нём не одно, а три письма. Утром, перед тем как опустить в почтовый ящик, она даже показала письмо Алёше.

— Видишь, какое толстенное письмо! — сказала она. — Может, такое толстое без марок не дойдёт?.. Может, его нужно взвесить на ваших маленьких весах?

Но Алёша только взвесил письмо на своей ладони, а класть на весы не стал. Он сказал, что письма на фронт, пусть хоть какие угодно толстые и тяжёлые, всё равно идут без марок.

И вот на такое замечательное письмо мама всё не отвечала…

Сначала Наташа удивлялась: что это мамочка стала такой неаккуратной?

Потом стала чуточку обижаться: и статью Зине Солнцевой не шлёт и про неё забыла…

Дни проходили за днями, и Наташа уже стала тревожиться. Завтра, или послезавтра, или, в крайнем случае, в воскресенье нужно непременно написать маме — нужно спросить, почему она так долго не пишет. Хоть открыточку бы могла написать мама в ответ на её письмо!

И вдруг Наташа спохватилась. Погодите, погодите, а когда всё-таки было последнее письмо? Какого числа? Ох, кажется, больше месяца! Неужели то, с карточкой? Наташа вытащила из тумбочки мамино письмо, посмотрела на число и ужаснулась. Сколько же дней прошло?

Быстро, палец за пальцем, она принялась отсчитывать дни от того дождливого утра, когда пришло это последнее письмо. Тридцать семь дней…

Тридцать семь дней от мамы не было писем!

Тридцать семь дней?

У Наташи упало сердце.

Неужели тридцать семь дней? Да что же это такое значит?

С этого дня Наташа, взволнованная и обеспокоенная, стала по нескольку раз в день бегать на почту.

Она приставала то к Алёше, то к заведующей Алёне Кирилловне, упрашивала их, молила поискать её письма получше в ящиках столов, в шкафах…

В конце концов, волнуясь и негодуя, она расплакалась и сердито крикнула, что не может быть, не может быть, чтобы за столько дней ее мама не написала ни одного письма…

— Не может быть! — кричала она, задыхаясь от слёз. — Это просто у вас на почте теряются мои письма!..

Алёша даже побледнел от такого оскорбления.

У них на почте теряются письма?

У них на почте…

Значит, это из-за него Наташа перестала получать письма от своей мамы?

Он сказал голосом, полным обиды:

— Может, ты скажешь, что мы теряем и те письма, которые ты опускаешь в наш почтовый ящик? Может, ты и это скажешь?

Наташа вспыхнула: ведь за это время, кроме того ответа, она больше не написала маме ни одного, совсем ни одного письма. Хотя столько раз собиралась.

Собиралась, а не собралась ни разу…

Разве у неё не было времени? Или не было бумаги и чернил? Или, может, далеко было сбегать на почту и опустить письмо в зелёный ящик?

Почему же она больше не писала своей маме писем?

Нет, нет, она не забывала маму. Маму она помнила всё время. Каждый день. И каждый вечер. И ночью она видела её во сне. Но она всё поджидала от мамы письма и поэтому сама ей не писала.

Разве она не знала, как ждёт не дождётся мама её писем?

«Дочка моя дорогая, если бы ты знала, как бываю я счастлива в тот день и потом много дней, когда получаю от тебя письмецо! А ты так редко меня балуешь…»

Может, мама потому и перестала ей писать, что очень обиделась? Очень, очень обиделась… Так обиделась, что решила разлюбить свою дочку и не писать ей писем.

Ох!..

Наташа молча перевела глаза с Алёши на Алёну Кирилловну. Снова на Алёшу. Они не смотрят. Значит, тоже так думают…

— Пожалуйста, — тихо сказала Алёна Кирилловна, действительно не глядя на Наташу и что-то теребя пальцами, — просим тебя, не ходи сама на почту за письмами. Если что будет, Алёша принесёт в детдом. Не стоит тебе беспокоиться, а нам ты мешаешь работать.

Молча, не говоря ни слова, только ещё раз бросив быстрый взгляд на Алёшу, Наташа выскочила на улицу.

Теперь она не только перестала бегать на почту — она перестала подходить к Алёше, когда тот являлся с письмами в детдом.

Но часов с четырёх она уже неотрывно стояла возле окошка, прильнув лицом к стеклу.

Она не кидалась, как прежде, Алёше навстречу. Она не визжала на весь дом ликующим голосом: «Алёша, Алёша идёт!» Она не хватала обеими руками Алёшину почтарскую сумку, расталкивая других ребят.

Теперь она молча, не отрывая взгляда сухих блестящих глаз, издали, совсем издали, следила за Алёшей; смотрела, как он у коридорного окна, окружённый всеми ребятами, вынимает из сумки письма. У неё так громко колотилось сердце, когда он выкрикивал ребячьи фамилии, что ей казалось, будто от этого громкого стука она не может расслышать свою собственную фамилию.

«Наташа Иванова…» Кажется, назвал? Нет, нет, никто даже не глянул в её сторону…

Полная отчаяния, Наташа каждый вечер писала длинные письма своей маме.

Каждое утро, вынимая из зелёного почтового ящика эти письма, Алёша хмурился, сердито вздыхал и говорил Алёне Кирилловне:

— Ещё одно письмо на фронт — полевая почта две тысячи восемьсот пятьдесят два, Ивановой.

— Штемпелюй осторожно, не по номеру… Упаси бог, не дойдёт письмо до Наташиной мамы.

Алёша ещё больше хмурился и осторожно пришлёпывал круглым штампом сбоку, чтобы не попасть на номер 2852.

Глава 25. Вечер перед школой

Наступил последний вечер сентября. На следующее утро старшеклассники отправлялись в школу.

Неожиданно у всех оказалось великое множество дел, не выполнить которых было просто невозможно.

Выяснилось, что все пионерские галстуки нуждались в горячей воде, мыле и утюге. А утюг-то был один на весь дом. Да и тот пойди выпроси у прачки Зинаиды Прохоровны!

А угли нужно было брать из плиты. Не очень-то любило кухонное начальство, чтобы ребята бегали на кухню. И тёплой воды нужно было достать и мыло…

— Если каждый будет возиться со своим галстуком, — решительно сказала Мила, — канитель не кончится до будущего года. Кто-нибудь соберите галстуки у всех девчонок и мальчишек, а я пока договорюсь насчёт утюга, воды и мыла… Может, Зинаида Прохоровна позволит в прачечной постирать.

— Мила, — восторженно крикнула Анюта, — у тебя практический ум!

— Знаю, — хладнокровно сказала Мила. — Ты мне тысячу раз говорила! Собери галстуки. Только смотри у всех собери, чтобы не было потом у кого-нибудь нестиранного…

— Бегу! — воскликнула Анюта.

Затем нужно было получить в бельевой у Анны Ивановны новые бумазеевые платья и костюмы, сшитые специально для школы.