Семьдесят неизвестных - Квин Лев Израилевич - Страница 8

Председателя всё не было.

— Давай махнём к нему домой, — предложил Глеб. — Прождём так до утра.

— Неудобно…

— А маяться здесь всю ночь — тебе удобно?.. Двинули!

Председатель жил неподалёку, — им показал белоголовый пацан в резиновых сапогах, пускавший бумажные кораблики в огромной луже. Она по-хозяйски разлилась посреди проезжей части, омывая с одной стороны улицы тёмные рёбра изб.

Калитка была полуоткрыта. Костя шагнул к ней, но Глеб удержал его:

— Стой! Сначала — огонь на себя.

— Как? — не понял Костя.

— А вот так. — Глеб постучал по забору. — Техника несложная.

Постучал снова, выждал немного.

— Теперь вперёд! Собакобезопасная зона.

Они прошли в дом, походили по пустым комнатам, топая сапогами.

— Эй, живые есть? — крикнул Глеб.

— Давайте сюда, кто там.

В самой дальней комнате спиной к двери сидел полуголый костлявый человек с закатанными до колен брюками и парил ноги в тазу. Рядом, на полу, ровно шумел примус; на нём кастрюля с водой.

— Что вам?

Костя спросил смущённо:

— Председателя можно видеть?

— Можно, если очень надо. Я председатель. — Он так и не повернулся.

— С лёгким паром! — с едва заметными издевательскими нотками в голосе пожелал Глеб и легонько ткнул Костю в бок.

— Ревматизм у меня, так я их горяченькой.

Председатель вытер ноги, отодвинул таз. Встал, посмотрел наконец на них, озабоченно шевеля густыми щёточками бровей.

— А вы уж не практиканты ли? Из школы?

— Они самые.

— Тогда вам к Прасковье Никитичне. У неё будете жить. Скажите — председатель послал, она уже знает, ждёт. От конторы вправо седьмой дом.

— Порядок!.. Костя, за мной!

— А на работу когда, товарищ председатель?

— С работой хуже. — Председатель натянул сапоги, прошёлся, морщась, по комнате. — Ноют, проклятые… Три свинки у нас на ферме заболели. Ветврача из района вызвали, придётся обождать денёк, нельзя вам сейчас туда.

— А что с ними стряслось? — поинтересовался Глеб.

— Похоже — ящур.

— Ну, мы ведь не поросята.

Председатель не ответил на шутку, посмотрел хмуро, всё ещё морща выпуклый, изрезанный морщинами лоб.

— Люди, бывает, тоже заболевают, особенно дети… Приходите ко мне завтра в контору, только не с утра: я сейчас в бригаду поеду, там заночую. Лучше после обеда, часа в три. Тогда, может, будет уже ясно…

Прасковья Никитична, старушка пенсионерка, проучительствовавшая здесь, в селе, в начальной школе, ровно пятьдесят лет, встретила ребят очень приветливо. Маленькая, толстенькая, в старомодных очках со стальными дужками и длинной, до пола, юбке, она не шла, а катилась, словно мячик, из комнаты на кухню, из кухни в комнату, перетаскивала подушки, простыни, одеяла.

— Будете жить здесь, в комнате, — объявила она, постилая большую кровать с никелированными шариками на спинках.

— А вы?

— Я? На кухне, за печкой. Нет, нет, нет! — замахала она руками, видя, что ребята собираются возразить. — Мне там хорошо. Мне там очень хорошо! В комнате я зябну: мне же не двадцать, а уж за семьдесят… Устраивайтесь, а я побегу в сарай. Надо ещё дров наколоть.

— Что вы, Прасковья Никитична, мы сами, — сказал Глеб.

— Ну спасибо, спасибо, раз вы такие услужливые мальчики. — Она взглянула на него с благодарностью. — Я тогда плиту растоплю.

— Костя, наколешь, а? — спросил Глеб, когда Прасковья Никитична вышла из комнаты. — Меня что-то опять на сон потянуло. Сегодня знаешь как рано встал. — Он вкусно зевнул.

Костя наколол дров, потом сбегал с двумя вёдрами за водой: колодец был недалеко, наискосок через улицу.

Когда он вернулся, Глеб спал, раскинувшись на кровати. Проснулся, снова зевнул.

— Просто хамство с моей стороны. Ты вкалываешь, а я дрыхну. Ничего себе разделение труда… А знаешь, богатая кровать! — Он покачался на скрипучих пружинах. — Кто на ней будет спать — я или ты? Кинем жребий, а?

— Да спи ты, если нравится. Мне всё равно. Могу и на раскладушке.

— Премного благодарствую. Запиши на мой персональный счёт дрова и кровать. Отдам с процентами.

Утром Костя проснулся рано. Глеб ещё спал, посапывая и причмокивая, как младенец. Костя поднялся и, стараясь не шуметь, в одних носках прошёл на кухню. Прасковья Никитична разожгла огонь и вскоре поставила на стол шипящую яичницу в сковородке, кофе.

Пришлось будить Глеба:

— Вставай, поднимайся, рабочий народ!

Глеб открыл глаза, улыбнулся:

— Ах, Костик, какое блаженство! Я ещё посплю. Полчасика. Ну, десяток минуточек. Отосплюсь хоть раз за весь год. И читать, читать, читать! У меня с собой куча журналов.

— Завтрак остынет.

— Умну холодным, ничего не случится. — И повернулся на другой бок.

Костя поел в одиночестве — Прасковья Никитична уже куда-то ушла. Постоял у окна, посмотрел на блестящую, словно отлакированную улицу, — перед утром прошёл дождь, и грязь, немного вчера подсохшая, опять раскисла, разжижилась.

Глеб всё ещё спал.

Недалеко от правления колхоза, возле лужи, где вчера белоголовый парнишка гонял свои бумажные флотилии, возился сгорбленный дед в дождевике с поднятым верхом. Что он там делает? Яму какую-то роет.

Костя оделся, вышел на улицу.

Дед, оказывается, рыл не яму, а водоотводную канавку от лужи вниз, к речке.

— Дайте я, дедушка.

Костя поплевал на руки, глубоко вогнал острую лопату в мягкую, податливую землю.

Он поработал, наверное, часа два, пока канавка дошла до поросшего кустарником берега, снял перемычку, и вспененный ручеёк, резво бежавший за ним от самой лужи, влился в шумные вешние воды реки.

Постоял, посмотрел, испытывая радостное, приятное чувство. Появился дед, ушедший на все эти два часа, как он сказал, покурить к соседу.

— Али устал? — осведомился дед с хитринкой.

— Что вы, дедушка! Это же не работа, а одно удовольствие.

— А ещё такого удовольствия отведать не желаешь?

Костя прорыл ещё одну канавку, на этот раз от лужи на самом въезде, там, где вчера буксовала машина, на которой они приехали в село.

Дед опять исчез «покурить к соседу». Костя не стал его дожидаться, воткнул в землю лопату и побежал домой — было уже обеденное время.

Глеб, одетый, лежал на кровати с журналом в руках.

— Ты так ещё и не выходил?

— А что я здесь не видел? Прасковья Никитична! — постучал он в стенку. — Обедать Косте!

— Сейчас, милый, сейчас, — послышалось из кухни.

— А тебе? — спросил Костя.

— Я уже… Давай, брат, хлебай, поторапливайся. Время двигать к тому ревматику.

Костя быстро поел наваристого борща, котлеты, вкусно приготовленные Прасковьей Никитичной, и они пошли в правление.

— Пока ещё ничего. — Председатель сокрушённо развёл руками. — Ветеринар что-то задерживается. Сказали, вроде выехал утром из района, а нет. Дороги…

— А нам что прикажете делать? — Глеб взял у стены стул, вынес его на середину комнаты, прямо против председателя, и сел. — Оторвали от занятий, от дома. Думаете, нам удовольствие здесь бездельничать?

— Дела всегда найдутся. Вот в селе у нас инкубатор. Там людей сейчас не хватает. Самая жаркая пора.

— Премного вам благодарен, но курицы, насколько мне известно, даже в отдалённом родстве со свинообразными не состоят. Не по нашему ведомству, как говорится. — Глеб поднялся, так и оставив стул посреди комнаты. — Пошли, Костик.

— Ты бы с ним… как-нибудь… — начал Костя на улице.

— Повежливее? — подсказал Глеб.

— Ну.

— А он с нами как? Даже сесть не предложил. Видел, как я его?.. Нашёл дураков — на инкубатор!

— Может, в самом деле…

— Ага! Инкубатор нам даже за практику не засчитают.

Вечером посмотрели кино — лента старая-престарая, всё время рвалась. На обратном пути брели прямо по грязи: в темноте нельзя было разобрать дороги. Дома пришлось очищать сапоги. Разостлали газету прямо у себя в комнате, чтобы не беспокоить Прасковью Никитичну — старушка уже спала.