Семьдесят неизвестных - Квин Лев Израилевич - Страница 4

Он смотрит на меня с улыбочкой.

Я сразу тот наш спор, в машине, вспомнил, всё понял. Вон ведь он какой, чижик!

— Ну и что? — спрашиваю, хотя и так уж для меня ясно. — Получается?

— Да вроде. Мы тут три команды ребят организовали, соревнование между ними. Кто больше машин застрявших выручит. И ещё дорогу чиним. Шофёры нам помогают. Пустые обратно едут, щебёнку сюда подвозят.

— Вас понял, — говорю. — Три машины щебёнки считай за мной. А время будет — ещё подкину. Сверх плана.

— Спасибо. Ну, я побегу, надо ещё мне с третьей командой разобраться.

— А что там, в третьей, стряслось?

— Комбинаторы! — смеётся. — Охота им в соревновании победить, так они вот что придумали: роют ямы под водой, а как попадётся машина — они выручать. Один шофёр даже благодарность им написал.

— Уж не рыжий ли у них там заводила, конопатый такой, нос пуговкой?

— Точно, он, — удивляется. — А вы откуда знаете?

— Да так, считай, не зря всё-таки свои полста на белом свете прожил…

Он попрощался, пошёл, и тут я вспомнил.

— Слава! — кричу ему вслед. — Фамилия мне твоя нужна. Обучаться у меня будешь. Говори, как фамилия.

— Кротов, — кричит в ответ.

— Как?! Кротов?!

— Ага.

— Так ты же Слава, а он Борис.

— Не Борис, а Бронислав. Сокращённо — Слава.

И только теперь я понял, почему директор совхоза Иван Викентьевич надо мной смеялся.

Инструкцией не предусмотрено…

Этот день начался обилием света. Солнце было необыкновенно тёплым для конца ноября, и недавний, ещё не успевший почернеть снег быстро покрылся скользкой прозрачной корочкой, которая искрилась и радужно переливалась под яркими совсем по-весеннему лучами.

Девочки работали на ферме последний день. Они накормили свиней, сменили соломенную подстилку в клетках. Работа спорилась; животные слушались как никогда, и от этого, а может быть, оттого, что погода выдалась замечательная, песни не умолкали ни на минуту.

А потом, когда все дела были переделаны, они вышли к воротам, на солнышко, и, посматривая на дорогу, вилявшую между холмами, — по ней должны были прийти к ним на смену девочки из параллельного класса, — стали, хохоча, вспоминать, как две недели назад они неумёхами заявились сюда, на ферму; как боялись подойти к огромным, неповоротливым, как бегемоты, свиноматкам; как воевали с упрямым хряком Васькой, который никак не хотел выходить из своей клетки, а потом, выдворенный наконец общими усилиями с помощью палок, грозно скаля клыки, носился взад и вперёд словно угорелый и ни за что не давал загнать себя обратно. Только когда Света Добросердова, старшая их группы, со свойственной ей решимостью вспрыгнула на его круглую спину и так, верхом, как на лошади, проехалась по всему проходу, Васька вдруг покорился, стал смирным и, подчиняясь наезднику, тяжело протрусил в клетку.

И так они вспоминали и смеялись до тех пор, пока в глазах у Ии Суховой, самой маленькой и хрупкой из троих, вдруг не показались слёзы.

Света понимающе переглянулась с краснощёкой хохотуньей Верой Хилько.

— Ты что опять, Ийка? Неужели свинтусов этих покидать жалко?

— Не всех — поросяточек. — Ия виновато улыбалась сквозь слёзы. — Стиляжечек моих. Кто их теперь ячменём жареным баловать будет?

Поросяток этих Ия сама приняла у заболевшей свиноматки со странной кличкой «Стиляга», сама выходила их; и теперь они, окрепшие и голосистые, носились за ней, как собачонки, кучной стайкой, выпрашивая подачки. Позади всех бегал, ковыляя, хроменький, со сбитым копытцем на задней ножке.

— Какая драма! — Света, словно утешая, легко притянула подругу к своей груди — она была выше Ии на полголовы. — Но не всё потеряно, ещё натютюшкаешься с ними. Окончишь школу, поступишь сюда, на ферму. К тому времени они подрастут…

— …И станут порядочными свиньями, — смеясь, закончила Вера.

Так же как и Света, которой она незаметно для себя подражала во всём, Вера частенько подтрунивала над чувствительностью подружки. Её удивляло и забавляло, что Ия может вдруг разрыдаться над старой выбракованной свиньёй, предназначенной к убою, умилиться какой-нибудь разноцветной букашкой, может перепугаться до смерти, когда из-за ограды кладбища, мимо которого им приходилось по вечерам возвращаться с фермы, поднимется чёрная фигура и затянет скорее смешное, чем страшное «у-у», хотя все, в том числе и сама Ия, прекрасно знали, что это не какой-нибудь там покойник или призрак, а самый настоящий и живой Яшка Шелестов из их класса, по уши влюблённый в Свету, и к тому же безнадёжно влюблённый: Света не обращала на него никакого внимания и ему только и оставалось, что мычать по вечерам из-за кладбищенской ограды.

Но в то же время не было в их классе девочки, душевнее Ийки, умевшей лучше, чем она, хранить все тайны, которые ей, единственной на свете, вверяли подруги. А уж чтобы дать тебе списать тригонометрию, подежурить за тебя в школе тёмным зимним утром, когда так не хочется раньше вставать, пойти вместе с тобой домой после уроков и сказать матери, что ты всё-всё знала, только в последнем предложении чуть запуталась, а Валерий Кузьмич — сразу двойку! — во всём этом Иины подруги никогда не знали отказа. Ию любили, принимая её доброту как должное, само собой разумеющееся, и, вероятно, здорово удивились бы, если на какую-нибудь просьбу она вдруг ответила бы отказом.

Впрочем, таких случаев никогда ещё не было…

Девочки простояли у ворот, наверное, не меньше часа: не хотелось возвращаться со свежего воздуха в свинарник.

— Надо ещё подогреть сыворотку, — с сожалением произнесла наконец Света.

И тут Вера заметила на одном из витков дороги быструю чёрную точку. Она мелькнула и вновь исчезла за холмом.

— Девочки, внимание! Митяй мчит на мотоцикле.

— Бегом в свинарник! — скомандовала Света. — Ещё увидит нас здесь, напишет, что прохлаждались в последний день.

С зоотехником, молодым парнем, окончившим в прошлом году ветеринарный техникум, у них с самого начала практики шла непрерывная война. Зоотехник требовал, чтобы практикантки величали его по имени-отчеству — Дмитрий Константинович. Девочки же упорно называли парня не иначе, как Митяем, — он был лишь чуть постарше их, а выглядел, малорослый и хилый, ещё моложе. Парень злился, краснел и, считая, что девчонки умышленно подрывают его авторитет, придирался к ним по работе. То он находил грязь в какой-нибудь из клеток, то обнаруживал, неожиданно примчавшись на своём мотоцикле, что вода или сыворотка недостаточно подогреты, и неизменно отмечал эти нарушения соответствующими пометками в дневнике, который вели девочки. Им приходилось потом выдирать и переписывать заново целые страницы.

Но на сей раз Митяй приехал совсем с другим. Ещё торопливо молотил во дворе мотор его мотоцикла, а он сам взмыленный, с вытаращенными глазами, уже вбежал в свинарник.

— Девчонки! — Голос у него был какой-то необычный: высокий, взволнованный.

— Что тебе, Митяй? — Света, демонстративно повернувшись к нему спиной, убирала или, вернее, делала вид, что убирает в клетке.

— А ну, все сюда! — Митяй пнул носком сапога опилки в проходе. — Чтобы свежих насыпать, понятно! А то как нагрянут…

Девочки сбежались к нему с разных концов свинарника.

— Кто нагрянет? Зачем? Да скажи толком, Митяй!

— Иностранец. Венгр. Воевал здесь когда-то за Советскую власть. А сейчас министр или ещё кто-то там у них.

— И к нам приедет? Сюда, на ферму? — с удивлением спросила Света.

— Ой, мамочки! — Ия испуганно ойкнула.

— Я почём знаю: приедет — не приедет. Сказало начальство, чтобы всё в ажуре.

— А смена когда? — спросила Вера.

— Сказано же: митинг будет в школе, там все… Ну, я побежал — ещё надо в Осямовку, предупредить… Опилки, девки, опилки! Имей в виду, Светка, с тебя первый спрос.

Он погрозил на прощание своим немощным детским кулачком и затрусил к выходу. Поскользнулся на обледенелом пороге, едва удержался на ногах, ухватившись за дверной брус, скомандовал: