Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Плотин. Единое: творящая сила Созерцания - Султанов Шамиль Загитович - Страница 56


56
Изменить размер шрифта:

…Наступила тишина, внезапная тишина Все стихло. Я услышал, словно кто-то вошел в зал. Евстохий? Я напрягся и хотел повернуть голову, но мне не удалось это сделать. Но зато я почувствовал, как быстро усилился жар. Ко мне никто не приблизился… Жажда, как я хочу пить… Но я опять словно куда-то лечу… Глаза Аммония… И я явственно слышу его тихий, прерывающийся, но по-прежнему ясный голос… Когда это было… И было ли…

— …Божественный Пифагор — величайший мудрец Эллады и искуснейший маг — первым принес эллинам знание о бессмертии души человека. Когда тело разрушается, душа вселяется снова в нарождающееся тело человека. И такое круговращение совершается в течение трех тысяч лет…

Но почему я не помню этого? Аммоний не говорил этого… И откуда вновь этот голос, и эти глаза… но лицо другое… И ночь…

— Все происходящее в этом мире снова и снова повторяется через определенные промежутки времени. Так говорю я, Пифагор из Самоса, сын Мнесарха из Тира. Некогда был я Эфалидом и почитался сыном Гермеса Трисмегиста. И Гермес предложил мне на выбор любой дар, кроме бессмертия, и я попросил оставить мне и живому и мертвому память о том, что со мной было. Впоследствии времени я вошел в Евфорба, был ранен Менелаем. И Евфорб рассказывал, что он был когда-то Эфалидом, что получил от Гермеса его дар, как странствовала его душа, в каких растениях и животных она оказывалась, что претерпела она в Аиде (пробыв там 216 лет) и что терпят там остальные души.

После смерти Евфорба душа моя перешла в Гермотима, который, желая доказать это, явился в Бранхиды и в храме Аполлона указал на щит, посвященный богу Менелаем, — отплывая от Трои, говорил он, Менелай посвятил Аполлону этот щит, а теперь он уже весь прогнил, оставалась только отделка из слоновой кости. После смерти Гермотима я стал Пирром, делосским рыбаком, и по-прежнему все помнил, как был сперва Эфалидом, потом Евфорбом, потом Гермотимом, потом Пирром. А после смерти Пирра я стал тем, кого знают как Пифагора из Самоса.

И благодаря этой памяти, дарованной мне мудростью Гермеса, и в зрении моем, и в слухе, и в мышлении заключалась и заключается чрезвычайно большая сила, способность усматривать живые сущности в вещах. Сила поразительная и странная для людей, не имеющих такой памяти. А потому-то и слышать я мог бесконечно божественную музыку Вселенной, воспринимая всеобщую гармонию движущих сфер и движущихся в них светил.

Но не только поэтому, ибо только эта память и позволяет правильно созерцать. Ведь жизнь словно игра: иные участвуют в ней ради состязания, иные для торговли, и только самые счастливые — ради созерцания. И большинство людей — рабы, рождающиеся жадными до славы и наживы в своей жизни, и только немногие жадными до единой только истины.

Бог открывает истину лишь тем, кто стремится к ней, кто готовит свою душу для принятия истины. Бог делает все, чтобы блага сияли для всех, но Он не может их открыть всем лишь потому, что у большинства людей очи совсем закрыты для благ, предлагаемых их созерцанию и восприятию, будучи заняты созерцанием всего низменного и дурного…

Не допускайте закланий богам и поклоняйтесь лишь бескровным жертвенникам, ибо все живое родственно друг другу. Не только воздерживайтесь от животной пищи, но и сторонитесь поваров и охотников. Не клянитесь богами, но воздавайте им почести, непременно в благом молчании, одевшись в белое и освятившись. Освящение состоит в очищении, омовении, окроплении, в чистоте от рождений, смертей и всякой скверны, в воздержании от мертвечинного мяса, от морской ласточки, чернохвостки, яиц, яйцеродных тварей, бобов. И старайтесь, чтобы вера была вашим собственным делом и словом. Чтите старейших, ибо всюду предшествующее почтеннее последующего: восход — заката, начало жизни — конца ее и рождение — гибели. Богов чтите выше духов, духов выше людей, а из людей выше всего — родителей. В общении держитесь так, чтобы не друзей делать врагами, а врагов друзьями. Ничего не мните своей собственностью. Боритесь с беззаконием и пособляйте закону. Не повреждайте и не губите растения, а спрашивайте и разговаривайте с ними, равно как и с животными, будьте на равных и наставляйте их. Скромность и пристойность — в том, чтобы не хохотать, не хмуриться. Тучности избегайте, память упражняйте, в гневе ничего не говорите и не делайте, гадание всякое чтите.

И пусть те, кто уже совершил очищение, медленно и постепенно, всегда одним и тем же образом, начиная от все более мелкого, переводят себя к созерцанию вечного и сродного ему бестелесного. Вот почему для предварительной подготовки душевных очей к переходу от всего телесного к истинно сущему нужно обращаться к математическим и иным предметам рассмотрения, лежащим на грани телесного и бестелесного (эти предметы трехмерны, как все телесное, но плотности не имеют, как все бестелесное), — это как бы искусственно приводит душу к потребности в настоящей ее пище.

Ведь первообразы и первоначала не поддаются ясному изложению на словах. Ведь и учителя грамматики, желая передать звуки и их значение, прибегают сначала к начертанию букв, а потом уже объясняют, что буквы — это совсем не звуки, а лишь средство, чтобы дать понятие о настоящих звуках. Так же, как и учителя геометрии, не умея передать на словах телесный образ, представляют его очертания на чертеже и говорят: «Вот треугольник», имея в виду, что треугольник — это не то, что сейчас начерчено перед глазами, а то, о чем этим начертанием дается понятие. Вот потому-то обращаюсь и я к числам, чтобы показать бестелесные образы первоначал.

Понятие единства, тождества, равенства, причины единодушия, единочувствия, всецелости, то, из-за чего все вещи остаются самими собой, называется Единицей. Единица эта присутствует во всем, что состоит из частей, она соединяет эти части и сообщает им единодушие, ибо причастна к первопричине. А понятие различия, неравенства, всего, что делимо, изменчиво и бывает то одним, то другим, называется Двоицей. Все, что в природе вещей имеет начало, середину и конец называется Троицей. Все, что совершенно, — троично; все совершенное исходит из этого начала и им упорядочено. Четверица есть образ воплощенности этой троичности. Но суть Бога для человека воплощена во взаимосвязи, в проявлении первых четырех чисел — 1+2+3+4, то есть в Десятерице. (1+2+3+4=10). И поэтому десять — это совершеннейшее число, совершеннейшее из всех, ибо в нем заключено всякое различие между числами, всякое отношение их и подобие. В самом деле, если природа всего определяется через отношения и подобия чисел и если все, что возникает, растет и завершается, раскрывается в отношениях чисел, а всякий вид числа, всякое отношение и всякое подобие заключаемы в Десятке, то как же не назвать Десятку числом совершенным?

…Затем появился образ Малха, который рассказывал, находясь в очерченном на песке круге, то, что вычитал однажды у Филолая: «В давпийской земле, где жителей разоряла одна медведица, Пифагор, говорят, взял ее к себе, долго гладил, кормил хлебом и плодами и, взявши клятву не трогать более никого живого, отпустил. Она тотчас убежала в горы и леса, но с тех пор не видано было, чтобы она напала даже на скотину. В Таренте он увидел быка на разнотравье, жевавшего зеленые бобы, подошел к пастуху и посоветовал сказать быку, чтобы тот этого не делал. Пастух стал смеяться и сказал, что не умеет говорить по-бычьи. Тогда Пифагор сам подошел к быку и прошептал ему что-то на ухо, после чего тот не только тут же пошел прочь от бобовника, но и более никогда не касался бобов.

А на Олимпийских играх, когда Пифагор рассуждал с друзьями о птицегаданиях, знамениях и знаках, посылаемых от богов вестью тем, кто истинно боголюбив, то над ним, говорят, вдруг появился орел, и он поманил его к себе, погладил и опять отпустил. И, повстречав однажды рыбаков, тащивших из моря сеть, полную рыбы, он точно им сказал заранее, сколько рыб в их огромном улове. А на вопрос рыбаков, что он им прикажет делать, если так оно и выйдет, он велел тщательно пересчитать всех рыб и тех, которые окажутся живы, отпустить в море. Самое же удивительное, что все немалое время, пока шел счет, ни одна рыба, вытащенная из воды в его присутствии, не задохнулась.