Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 22

Будто приняв неожиданное решение, старик встает из-за стола:

— Мне нужно на мостик!

— Тогда желаю хорошо повеселиться! — говорю я. Мне не следует всегда бегать следом за ним.

Женщина-океанограф, примерно тридцатилетнее стройное существо с черными вьющимися волосами, сидит за соседним столом одна. Я спрашиваю:

— Это верно, что вы, как сказал старший стюард, хотите перебраться на корму?

— Да, — говорит она и выжидательно смотрит на меня.

Долго уговаривать ее не пришлось. Она охотно поменяется со мной. «Там, впереди, я слишком изолирована, — если мне что-то нужно, приходится все время носиться туда и сюда». Она все еще не может поверить, что за свои покои в передней надстройке она получит каюту судовладельца.

Новая каюта, в которую я въезжаю, это моя старая каюта, в которой я жил во время первого рейса. Собственно, это каюта второго помощника капитана, но он живет этажом ниже, так как с ним на борту находится вся его семья — жена и двое детей.

Моя каюта расположена как раз под выступом мостика по левому борту. Она в три раза меньше каюты судовладельца и в результате длительного использования пришла в плачевное состояние. Но какая мне польза от роскоши каюты судовладельца, если я не переношу вибраций? Здесь я чувствую себя намного уютнее. От мостика меня отделяют всего две лестничные площадки, а от каюты старика — одна. Я живу как бы на втором этаже надстройки с мостиком. Если же я хочу участвовать в «социальной жизни», то мне приходится совершать паломничество на корму, в том числе и для приема пищи: на завтрак, на обед, на кофе в пятнадцать часов и на ужин. Хороший выгул, а если я добавлю к этому еще и карабкание по узким железным лестницам, то получается более интенсивная физическая разминка, чем та, какую я позволяю себе дома.

Рядом с дверью над оранжевым набитым стиропором спасательным жилетом висит желтый пластмассовый шлем. Боцман выставил также пару морских сапог, но их голенища оказываются слишком узкими для моих массивных икр. Если бы это были мои собственные сапоги, то я бы надрезал голенища, а так я вынужден от них отказаться.

Перед моим окном матрос выполняет гимнастические трюки на подвешенной прямо под выступом мостика подвесной качалке, какие воздушные акробаты используют для упражнений на разновысоких брусьях. Человек, выполняющий эту тяжелую работу, подстраховался с помощью пояса с карабинными защелками. Он красит выступающую часть мостика снизу. Ах, если бы днище моего старенького автомобиля обрабатывали так тщательно, как это делает этот человек.

Я слегка ослабляю закрытые гайки на окнах, чтобы впустить свежий воздух Однако одно из окон так залеплено краской, что я не могу его открыть, даже прилагая большие усилия. Ну и бог с ним! Я собираю свои фотопринадлежности чтобы сделать снимки в контрастном свете.

Уже тогда, когда я переехал в свою каюту, перед моей дверью гремела установленная по распоряжению нового капитана стиральная машина, от которой меня предостерегал старик. Перед ней стояла одна из двух офицерских жен, путешествующих с мужьями. Машина все еще работает под надзором другой офицерской жены. Очевидно, эта стиральная машина выполняет роль игрушки для взрослых. Ведь, в конце концов, на корабле есть два китайца со своей прачечной.

У нас на траверзе мыс Финистере. Мыс Финистере — это одно из названий, неизгладимо врезавшихся в мою память. «Финис терре» — означает «конец света».

Когда из Гибралтара мы «хромали» обратно, то от мыса Финистере начался этап страха: на неспособной к погружению лодке через Бискайский залив, без прикрытия истребителей. От мыса Венсан до мыса Финистере мы передвигались со всей осторожностью, как говорят спортсмены, «подтягиваясь на руках», постоянно держась вблизи побережья. Нам надо было пересечь Бискайский залив. Потом я слышал, как говорил боцман: «Нас всех от страха „пронесло“!»

В школе я был не особенно внимательным на уроках географии. Наверное, я не смог бы с ходу ответить на вопрос, где расположены оба этих мыса. Но вот позднее сверху, совсем сверху, мне дали необходимые дополнительные уроки, уроки за столиком с картами на центральном пункте управления подводной лодкой U-96. Чертовски основательные уроки. Стоит мне только закрыть глаза, и я могу прочитать литографированные надписи на морских картах. Надпись «Финистере» стояла на нижнем краю последней морской карты, которую мы разложили на столике.

На ярком свету чайки, которые подлетают, размахивая крыльями, выглядят серыми. Оказавшись над мостиком, они парят на раскинутых крыльях, отдыхая в воздухе. Время от времени одна из чаек с выпущенными когтями и сложенными крыльями с криком падает вниз. «С выпущенным шасси» называет это шеф. Откуда они появились? Как далеко чайки могут летать над морем?

Тут я призываю себя не думать ни о чем — только о будущем! А в будущем меня ожидает большое африканское приключение.

Мне нужна новая пленка. Перед моей каютой грохочет снова — или все еще? — стиральная машина. Обе офицерские жены, вероятно, соревнуются друг с другом в поддержании этой игрушки для взрослых в рабочем состоянии. Ничто не доставляет им большего удовольствия, как наполнение барабана, шум отпаривателя и заполнение паром всего лестничного пролета до самого мостика.

Я включаю настольную лампу — не включается, лампочка не загорается. Я щелкаю выключателем раз, два раза — ничего! Штекер вставлен в розетку. Я поворачиваю лампу — лампочки в ней нет. Кому-то, очевидно, понадобилась лампочка, когда в связи с переездом каюта какое-то время стояла пустой.

В дверь стучат. Молодцеватый первый помощник просовывает в дверь свою голову. Вот и отлично, пожелание заполучить лампочку я могу высказать компетентному человеку.

Первый помощник выслушивает просьбу со спокойной серьезностью и входит в каюту. И тут я становлюсь свидетелем действий человека на службе, должным образом осматривающего мою настольную лампу. Он даже поднимает ее, чтобы проконтролировать снизу. Ведь может статься, что лампочка вовсе не отсутствует, что я просто проглядел ее, так как у этой конструкции лампочка, возможно, ввинчивается в донышко.

Этот человек мог бы сделать карьеру на таможне или в пограничной полиции. Мысленно я дополнил его портрет немецкой овчаркой, которая могла бы обнюхивать мою настольную лампу на предмет обнаружения спрятанного гашиша: «Хассо, фас!»

На лице первого помощника появляется выражение изумления и озабоченности. Это выражение усиливается, когда он видит мою софу. Он осматривает ее детально. И делает при этом шаг назад, чтобы сменить угол зрения. Он что — хочет сделать стереоскопический снимок моей софы?

Наконец он начинает говорить. Из его запинающегося, витиеватого заявления я понимаю, что каюту следовало бы отремонтировать. Эта обивка софы действительно никуда не годится! Звучит это так, как будто он вынужден высказать мне упрек по этому поводу. Но тут же следует утешение: он позаботится о приличной обивке.

После исчезновения первого помощника мне пришло в голову, что заодно я мог бы поведать ему, что одно окно не открывается, так его прихватила засохшая краска. И тут же я обозвал себя идиотом: какую бессмыслицу я несу. Лампочки наверняка не будет. Я поступлю проще — сопру ее, и сделаю это как раз в столовой.

Какое счастье: сегодня в обед из-за плохой погоды стюардесса отказалась от своей блузки без рукавов. Я облегченно вздыхаю, когда она появляется в столовой в блузке с длинными рукавами. Необходимость взирать на ее волосатое пятно меня миновала. Аппетит у меня сразу улучшился. Поразительно, что и старик заметил перемену. Он говорит:

— Испытываешь большое искушение пожелать плохую погоду на оставшуюся часть пути.

Четверть часа мы едим молча, затем старик говорит:

— Возможно, третья замена активной зоны реактора все же будет осуществлена.