Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 37

Никто уже не прерывал Миоссена; он мог спокойно продолжать свою речь средибряцания цимбалов и звона кубков.

— Мне известно слишком многое. Тяжесть фактов труднее нести в себе, чемверу. Решение в Лувре почти принято, но еще не окончательно. Какое? Этого я неоткрою даже самому себе. Во всяком случае, сначала должна состояться свадьба.Ваш король и наша принцесса — такая прелестная молодая пара, что их чувствомогло бы смягчить даже злодея. Скажите своим людям: пусть не смеют большеникого задирать — ни придворных, ни народ. Дело дошло до крайности, близокпоследний час. И как бы кое-кто из нас весьма скоро не вознесся к вожделенномупрестолу предвечного!

Миоссен встал и докончил, все еще склонившись над столом: — Чуть было несказал лишнее.

Только виски у него были седые; но сейчас, когда он возвращался к придворнымфранцузского короля, стало заметно, что и плечи его сутулятся больше, чемследует в таком возрасте. Встретил Миоссена некий господин де Моревер — острыйнос, близко посаженные глаза, сначала он посмотрел на Миоссена сверлящимвзглядом и потом уже сказал:

— Все-таки дорвались до своих гугенотов, Миоссен, и все-таки сказалилишнее!

Оба господина стояли, друг против друга, выпрямившись во весь рост, яркоосвещенные, перед коротким коридором, соединявшим вестибюль с парадной залой.В вестибюле пировала свита, а в зале — оба короля. Генрих сидел как разнапротив этого коридора, почему оба придворных были ему хорошо видны. Миоссенстоял несколько боком, король Наваррский заметил лишь его седеющие волосы исутулые плечи; другой же был повернут к Генриху прямо лицом, и то, что Генрихувидел на этом лице, заставило его призадуматься. Юноша даже прервал наполуслове свою беседу с королем Франции. Карл последовал за его взглядом и,когда понял, на кого Генрих смотрит, нахмурился.

— Кузен Генрих, — торопливо сказал он, — рядом с вами сидит кое ктопокрасивее тех, кого вы так пристально разглядываете.

Это было, конечно, правдой, ибо подле Генриха сидела Марго, и если не своейчарующей внешностью — она могла бы околдовать его одним только грудным ипевучим голосом, которым принцесса произносила в данную минуту весьма ученые ивместе с тем двусмысленные тирады. В учености и в остроумии они были с Генрихомдостойными соперниками. И то, что они говорили друг другу, подражая древним, теслова, которые принцесса беспечно роняла своими розовыми губками, потребовалибы от другой, столь же гордой и утонченной дамы, немалого усилия над собой, ноМарго этим ничуть не затруднялась. Она говорила настолько громко, что то и делокто-нибудь из сидевших рядом вступал в беседу и подчеркивал ее смысл. Немалуюотвагу и изящество проявила также мадам де Сов — вздернутый носик, лукавыеглаза, круто изогнутые, очень тонкие брови, чересчур высокий лоб, хрупкаяфигурка — хотя это было одной видимостью. По всему было заметно, что в любвиона весьма вынослива, на этот счет она с Генрихом уже столковалась — с помощьюслов и без них.

О! Конечно, он любил Маргариту Валуа! При звуках ее голоса — грудного и,когда она хотела, лениво-томного — в недрах его существа вспыхивало волнение,горло сжималось, взор становился влажным. Он нередко видел предмет своих чувствсловно сквозь дымку, как видят счастье, которое все еще остается землейобетованной. Не раз был он готов соскользнуть со своего кресла и пасть переднею на колени: но он боялся людей. Ибо Карл Девятый был пьян, и ему взбрело наум — «продернуть дружка толстухи Марго», а его братья — герцоги Анжуйский иАлансонский, устав от долгого сидения за столом, начали ссориться. Да и ответыГенриха королю Франции уже становились вызывающими. Кузен Конде толкнул его вспину, чтобы предостеречь. Что касается двух королевских братьев, то различиево мнениях побудило их перейти к действиям: принцев пришлось разнимать.

Лицо герцога Анжуйского было в крови. Он отступил по ту сторону стола исказал своему кузену, Генриху Наваррскому:

— Ты хоть был честным противником, когда мы с тобой сражались, и чаще всегоя тебя побеждал.

— Причиной тому были только твои письма, д’Анжу, язык в них такой деревянныйи напыщенный, будто их писал испанец, меня обращал в бегство твой стиль.Вернее, у меня делалась лихорадка, и я уже не мог сражаться. Если бы ты в самомделе победил меня, я бы не сидел здесь, не сидел рядом с твоей сестрой.

Тогда герцог Анжуйский притих и даже струсил, хотя в нем все еще говорилхмель.

— Видишь, Наварра, у меня на щеке кровь. Но это вздор. Мой братец д’Алансонненавидит меня, как ненавидит тот, чья очередь наступит еще не скоро. Нострашное дело — как меня ненавидит мой царственный брат, а ведь я его ближайшийпреемник. Наша мать хотела бы, чтобы на престоле сидел я, а Карл знает, какопасно становиться ей поперек дороги, Он боится, вот и бесится. Выпей со мной,Наварра! Мы честно поднимали меч друг на друга, и я тебе доверяю наши семейныетайны. Вхожу я вчера к своему венценосному брату и вижу: он бегает по комнате,точно зверь в клетке, а в руке у него обнаженный кинжал. Смотрит на меняискоса, ты ведь знаешь его взгляд. Ну, думаю, конец мне, дело ясное. И толькоон повернулся спиной, я шмыг за дверь, беззвучно, словно мышь, и, уходя,поклонился ему уже не так низко, как кланялся, когда входил, можешь мнеповерить.

— Я всему готов поверить, — отозвался Генрих, а про себя вспомнил еще раз отом, что его мать отравлена.

Затем он сказал: — Ваша семья опасна, ее чар нужно остерегаться. Я неуберегся. — Тут Генрих обернулся, и сердце у него екнуло и неистово забилось,так ослепило его лицо Маргариты Валуа; а ведь это было лицо принцессы изчерного дома.

Она же продолжала вести ученую и двусмысленную беседу с кем придется. Егобросило в жар, уже он готов был потребовать объяснений от Конде и герцогаАлансонского. Вдруг он увидел у нее на платье цвета своего дома. Маргосговорилась с подружкой, и они выткали на своих юбках, не слишком заметно, егоцвета: синий, белый и красный. «Цвета дома Бурбонов. Значит, она давно обо мнедумала, давно уже ее тянуло ко мне, как и меня к ней, она носит мои цвета, и,когда она отказывалась выйти за меня, это был на самом деле только искусныйприем, чтобы я полюбил ее еще сильнее. Да, Марго меня любит!»

От этой мысли он потерял голову и потребовал: — Пойдемте отсюда! — Он хотелее увести, чтобы остаться с нею наедине. Однако Марго притворилась, будтоничего не слышит. А его сестра Екатерина наклонилась к нему и сказала:

— Не забывай: ведь мы в Лувре!

И Генрих тотчас опомнился и кинул быстрый взгляд вокруг себя: парадная зала,на резном потолке столько золота, что ее принято называть «золотая комната».Она выходит окнами на две стороны. С юга, с реки, уже широко надвигаютсяфиолетово-сизые сумерки. «Вот как мы засиделись за столом! С другой стороны,через западное окно, в золотую комнату льется золотой луч уходящего дня, онискрится и сверкает вокруг пьяного короля и вокруг влюбленного, а влюбленный —это я. Посмотри-ка на Катрину! Моя сестренка повернула ко мне своерассудительное личико, оно не похоже на лицо нашей дорогой матери, но говоритмне то же, что говорило когда-то только ее лицо. Ты права, сестра, мы в замкеЛувр, где у нас нет друзей, мы здесь с тобой совсем одиноки».

Маргарита Валуа снова одарила его звуками своего богатого грудного голоса, ион опять чуть не поддался ее обаянию, какими бы ни были ее речи — скромными илинескромными. Но, к сожалению, Генрих уже не мог не прислушиваться к спору,разгоревшемуся в вестибюле. Заглушая цимбалы и литавры, оттуда давно доносилиськрики и угрозы, и, видимо, каждую минуту готова была вспыхнуть драка. МаргаритаВалуа уже не заслоняла от него происходившего — ни ее голос, ни ослепительноелицо, ни пьянящее благоухание. Ему вдруг открылось, что все это лишь соблазн инаваждение, а там его призывает действительность и требует, чтобы он исполнилсвой долг. Ведь его мать отравлена! О, эта мысль, от которой останавливаетсясердце! За его спиной и дальше за стенами золотой залы, начинались покоиубийцы. А между той, которая подстерегала его там, притаившись, и врагамиздесь, в любую минуту готовыми напасть на его людей, находится он, и он любит,любит Маргариту Валуа, а старая королева подглядывает за ними через дырку встене.