Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 36

Но вот в оркестре все инструменты отступили перед арфами, и это послужилознаком для дам. А чтобы они его не пропустили, первый дворянин короля деМиоссен еще кивнул им. И дамы действительно двинулись с места, впереди обепринцессы. Они едва касались друг друга высоко поднятыми пальчиками, да и ножкиих словно не ступали, а парили над землей. Остановившись со своей свитоймолодых, нежноцветных фрейлин перед обоими королями, жеманницы-принцессы плавноопустились на колени, вернее, почти опустились, ибо все это совершалось толькоусловно, так же как и целование руки у короля Франции, причем благородство егодвижений казалось в этот миг поистине неподражаемым. Он сделал вид, чтоподнимает сестру, а затем подвел к ее повелителю, королю Наваррскому. И на этотраз Карл уже не сказал: «Вот тебе моя толстуха Марго».

Что же касается до самого Карла, то он подал руку Екатерине Бурбон. С нейоткрыл он шествие. И процессия под медлительную музыку чопорного танцадвинулась вокруг парка к птичнику. Здесь можно было полюбоваться причудливымипернатыми «с островов». Они искрились и сверкали в солнечных лучах не хужесамих принцесс. Особой диковинкой была огромная клетка, ее непременно следовалопоказать гостям. И она в самом деле произвела сильное впечатление.

— Эге! — воскликнул один из гугенотов. — Говорящую птицу и я бы завел, датолько если она умеет служить обедню! — Его спутники громко рассмеялись. Нопридворные Карла не смеялись.

Эти птицы «с островов» обладали не только даром речи: иные, особенно самыемелкие и пестрые, так звонко чирикали, что заглушали даже веселый гомон народаза стеной парка. Мало-помалу прибрежные жители все же одолели стену, многие ужесидели на ней и громко восхищались представлением, в котором участвовала всязнать. Однако мужчины, дамы и птицы находились слишком близко к любопытным,поэтому стража стала гнать народ более решительно. Какого-то парнишку, который,видимо, намеревался спрыгнуть в парк, столкнули обратно, но уже не древкомалебарды, а острым концом. Слабо вскрикнув, он свалился за стену и исчез: этовидели и слышали немногие, но в числе их были Генрих и Марго.

— Первая кровь! — сказал Генрих Марго.

А она стала белей своих белил.

— Приятное предзнаменование! — огорченно пробормотала принцесса.

Генрих же вскликнул:

— Все эти пернатые твари напоминают мне о жареных курах и о том, что многиеиз нас давно ничего не ели!

Голодная свита встретила его слова шумным одобрением. А царедворцы Карласмиренно ждали, пока их королю заблагорассудится кончить церемонию.

Когда это наконец произошло, общество, еще не входя во дворец, разделилось.Оба короля, принцессы, принцы — среди них Конде и фрейлина Шарлотта де Сов —воспользовались скрытой в стене лестницей, знаменитой лестницей тайныхпосещений, милостей и злодейств. А свита поднялась по предназначенной для всехширокой лестнице.

За королевским столом

Наверху в замке были накрыты столы — один для королей, в парадной зале, инесколько для их приближенных в вестибюле. Хорошенькие фрейлины из свитыпринцесс исчезли, но до обеда гости это едва ли заметили. Лишь позднее, когданастроение повысилось, они вернулись целой толпой.

Король Наваррский вылил в тарелку с супом целый стакан вина, что весьмаудивило короля Франции и принцессу Валуа, потом стал есть много и торопливо, иво время этого занятия Генриху было не до разговоров. Ему хотелось одного —услышать, о чем там толкуют его люди со здешними придворными. Однако музыкаиграла слишком громко.

Некий господин де Моревер, сидевший в другой зале, выказывал особенноеуважение к видавшему виды колету своего соседа — долговязого дю Барта.Почтительно осведомился этот царедворец, во скольких же походах участвовала сиястоль поношенная часть одежды. Протестант, еще не имевший привычки ни кзубоскальству, ни к бездушной учтивости двора, угрюмо задумался, потомсказал:

— Мы провели много дней в седле. Но если даже человек, хочет объехать вокругвсей земли, он все равно едет навстречу своей смерти. Мы с вами едем врозь,Моревер, но оба умрем. — Тут он выпил, заставил выпить и Моревера.

Дю Плесси-Морней не нуждался в вине, чтобы довести до белого калениясидевшего против него де Нансея. — А ведь мы могли бы взять вашу столицу! —крикнул ему Морней через стол. — Однако мы так добры, что решили жениться наней!

Капитан де Нансей вспылил, схватился за кинжал, однако господин де Миоссен ид’Обинье удержали его.

— Хоть бы вы даже закололи меня, а все-таки моя вера самая правильная! —заявил Морней, перегнувшись через стол. И только после этого основательнопринялся за еду, ибо, несмотря на свою пылкую неустрашимость, принадлежал кчислу тех, чьих жертв господь бог, очевидно, не требует. Такого родадобродетельным людям в жизни везет. Это было ясно каждому, ибо сократовскоелицо Морнея расцветало и распускалось при вкушении обеденных радостей, и деМиоссен, чтобы обелить себя, указал на поглощающего яства героическогоревнителя веры, когда Агриппа д’Обинье упрекнул первого дворянина за холодностьи двоедушие: — Нас гнетет владычество нечестивых, и суд над нами творят врагигосподни. А вы, Миоссен, хотя вы один из наших, служите им. Разве можновступать в сделку со своей совестью? — продолжал поэт, глядя поверх головыохваченного яростью де Нансея, который не слышал его слов. Первый дворянинтолько пожал плечами. Перед непосвященными он не станет говорить о том, каковоу него на душе. Будучи протестантом и в то же время первым дворяниномкороля-католика, он старался, используя свое положение при дворе, оказыватьпомощь единоверцам. Но он знал, что они все-таки будут нападать на него.

Агриппа ясно высказал свое мнение: — Есть такие люди, которые предают бога ипродают нас. Мы же теряем все, что у нас есть, даже свободу исповедовать нашуверу. И нам остается одно: полное слияние со Христом и с ангелами. Только этодает радость, свободу, жизнь и честь!

Даже для умеющего владеть собой царедворца это было уж слишком. Неизвестно,что задело де Миоссена сильнее — обвинение в предательстве или та небеснаяпобеда, какой похвалялся Агриппа. Во всяком случае, первый дворянин тут жепоменялся местами с де Нансеем и сел рядом с Агриппой.

— Гугеноты только и умеют проповедовать, — прорычал взбешенный де Нансейнекоему господину де Мореверу. А тот ответил:

— Погодите! Погодите! Они еще и кровь свою проливать научатся! — У него былзадранный кверху острый нос и близко посаженные глаза.

В этом углу собрались только придворные. Пока длился банкет, гости, сначаласидевшие вперемежку, сами собой разделились на два лагеря. На нижнем концестола тесной кучкой собрались ревнители истинной веры. Между ними и католикамиобразовалось пустое пространство.

Де Миоссен вдруг увидел себя окруженным своими старыми друзьями иразлученным с новыми. Сначала он побледнел, затем чувство чести победило; оностался и начал так:

— Кто долго проживет здесь, невольно начинает колебаться, и под конец егоохватывают сомнения: верно ли, что мы одни правы перед господом? Радуйтесь, —добавил он, торопясь, чтобы Агриппа не прервал его, — с вами этого не случится,но может случиться с вашим молодым королем, он, как мне сдается, любит в жизнине только слияние со Христом и святыми ангелами.

— Мы не должны бояться смерти! — Агриппа не дал так легко сбить себя столку. — Смерть — наше прибежище в житейских бурях. И если бы мы сгорели вогне, его пламена взвились бы, опережая нас, к вожделенному престолупредвечного.

Это было красиво сказано, но вызвано вовсе не жаждой смерти, а, наоборот,глубокой убежденностью в том, что сам он, Агриппа, проживет еще очень долго. Акак раз в этом молчаливый Миоссен отнюдь не был уверен. Он смотрел на Агриппузадумчивым взглядом до тех пор, пока тот не почувствовал, что разговор ужедавно перестал быть просто застольной беседой.

— А что бы вы сказали, д’Обинье, если бы те факелы, которые должны осветитьнам путь к вечности, вспыхнули не через двадцать лет, а завтра же, и не вневедомой точке земли, а в замке Лувр?