Александр Македонский. Сын сновидения - Манфреди Валерио Массимо - Страница 5

А потом под улыбки присутствующих сам падал на землю.

Но больше всего он наблюдал за отцом, изучал его поведение, его обыкновение двигать руками и обводить всех глазами, тон и тембр его голоса, манеру, с которой он одной силой взгляда подавлял самых сильных и властных людей в своем царстве.

Шаг за шагом мальчик потихоньку приближался к председательствующему на совете царю и, когда тот особенно увлекался беседой или спорами, пытался залезть к отцу на колени, словно думая, что в этот момент никто его не увидит.

Филипп будто бы только теперь замечал сына и прижимал его к груди, не отвлекаясь от дела и не теряя нити разговора. Конечно, он прекрасно видел, что поведение военачальников менялось, их глаза не отрывались от мальчика, и на лице македонского владыки начинала проявляться улыбка, какой бы вопрос он ни обсуждал. И даже Парменион улыбался, вспоминая о считалочке Александра. Порой мальчик удалялся в свою комнату, надеясь, что отец придет к нему. Иногда, после долгого ожидания, Александр выходил и усаживался на каком-нибудь балконе дворца, уставившись на горизонт, и так сидел, безмолвно и неподвижно, зачарованный безграничностью неба и земли. Если в это время легкими шагами подходила мать, она видела, что тень, зачернявшая его левый глаз, медленно сгущается, как будто на душу маленького царевича опускается какая-то таинственная ночь.

Его зачаровывало оружие, и не раз служанки заставали его в царской оружейной палате, когда он пытался вынуть из ножен какой-нибудь из тяжелых мечей царя.

Однажды, благоговейно взирая на гигантскую бронзовую паноплию [2], принадлежавшую его деду Аминте III, Александр ощутил на спине чей-то взгляд. Он обернулся и увидел перед собой высокого сухопарого мужчину с козлиной бородкой и глубокими живыми глазами, который назвался Леонидом и сказал, что будет его учителем.

— Почему? — спросил мальчик.

И на первый же вопрос своего ученика учитель не нашелся, что ответить.

С тех пор жизнь Александра коренным образом переменилась. Он все меньше стал видеться с матерью и сестрой и все больше с учителем. Леонид начал с изучения алфавита и уже через день увидел, как мальчик кончиком стилоса правильно выводит на золе очага свое имя.

Он учил его читать и считать, чему Александр научился быстро и легко, но без особого интереса. Когда же Леонид стал рассказывать ему истории о богах и героях, о рождении мира, о борьбе с гигантами и титанами, то увидел, как лицо мальчика просветлело. Царевич слушал, затаив дыхание.

Душу Александра неодолимо влекло к таинствам и религии. Однажды Леонид отвел его в возвышавшийся близ Ферма храм Аполлона и позволил окурить статую бога фимиамом. Мальчик набрал полные руки благовония и бросил на курительницу, подняв целое облако дыма, но учитель выбранил его:

— Этот фимиам стоит целое состояние! Ты сможешь расточать его таким образом, когда завоюешь те страны, где он растет.

— И где же они находятся, эти страны? — поинтересовался мальчик, которому показалось странно, что можно проявлять скупость по отношению к богу. Потом он спросил: — А, правда, что мой отец — большой друг бога Аполлона?

— Твой отец победил в священной войне и стал главой совета в Дельфийском святилище, где находится оракул Аполлона.

— А правда, что оракул говорит всем, что должно произойти?

— Не совсем так, — ответил Леонид, взяв Александра за руку и направившись вместе с ним к выходу. — Видишь ли, люди, когда собираются сделать что-то важное, просят у бога совета и спрашивают: «Должен я это делать или нет? А если сделаю, что будет?» Что-то в этом роде. И есть жрица, которая называется пифией, и бог отвечает через нее — он пользуется ее голосом. Понимаешь? Но она всегда произносит загадочные слова, которые трудно растолковать. Для этого существуют жрецы — чтобы объяснять слова пифии простым людям.

Александр оглянулся на бога Аполлона, выпрямившегося на постаменте, сурового и неподвижного, со странной улыбкой на губах, и понял, зачем богам нужны люди — чтобы говорить.

— Видишь ли, — попытался объяснить Леонид, — боги — это не статуи, которым ты поклоняешься в храмах. Настоящие боги живут в вышине, в невидимом чертоге. Там бессмертные сидят на пиру, пьют нектар и вкушают амброзию. А молнии мечет Зевс собственной рукой. Он может поразить кого угодно и что угодно — где угодно на земле.

Александр, разинув рот, смотрел вдаль, на величественную вершину.

На следующий день один из стражников обнаружил мальчика далеко за городом, на дороге, ведущей в горы.

— Куда идешь, Александр? — спросил он, соскочив с коня.

— Туда, — ответил мальчик, указывая на Олимп. Стражник взял его на руки и отвез к Леониду, который позеленел от страха и уже представлял, какие страшные наказания наложит на него царица, случись что-нибудь с его воспитанником.

В тот год у Филиппа возникли большие проблемы со здоровьем из-за страшных лишений, что он выносил в походах, и из-за беспорядочной жизни, которую вел в остальное время.

Александр был доволен этим, потому что чаще видел отца и проводил с ним больше времени. Здоровьем государя занимался Никомах. Он привез из своей клиники в Стагире двух помощников, которые помогали лекарю собирать лекарственные травы и коренья в лесах и на окрестных горных лугах.

Царя посадили на строжайшую диету и почти совсем лишили вина, отчего он пребывал в лютом настроении, и только Никомах осмеливался приближаться к царю, пока тот находился в таком состоянии духа.

Одним из двоих помощников врача был двадцатилетний юноша, которого тоже звали Филиппом.

— Избавь меня от этого, — велел царь. — Не хочу, чтобы у меня перед глазами торчал еще один Филипп. Лучше уж я назначу его врачом моего сына — под твоим присмотром, естественно.

Никомах подчинился, уже привыкший к капризам своего царя.

— Чем занимается твой сын Аристотель? — как-то раз, поглощая отвар из одуванчиков и кривя при этом губы, поинтересовался у своего врача царь Филипп.

— Живет в Афинах и посещает уроки Платона, — ответил лекарь. — Более того, насколько могу судить, он считается лучшим из его учеников.

— Интересно. И в чем же заключаются их исследования?

— Мой сын — как я. Наблюдения за природными феноменами его привлекают больше, чем мир чистых рассуждений.

— А политика его интересует?

— Да, конечно. К тому же он больше проявляет склонность к различным видам политических организаций, чем к собственно политической науке. Он собирает сведения об общественных устройствах и сопоставляет их между собой.

— И что же он думает о монархии?

— Вряд ли он берется судить о достоинствах и недостатках политических систем. Для него монархия — просто одна из форм правления, подходящая для одного общества лучше, для другого хуже. Видишь ли, государь, я думаю, что моего сына больше интересует сам мир, нежели установление принципов, которым мир должен соответствовать.

Под бдительным взором своего врача, который словно говорил: «Все, все, до конца», Филипп проглотил остатки отвара, вытер рот рукавом хламиды и сказал:

— Держи меня в курсе новостей об этом парне, Никомах, потому что у меня есть для него дело.

— Хорошо. Мне тоже есть дело до него: ведь я его отец.

В этот период Александр заходил к Никомаху чаще, чем полагается, потому что лекарь был человеком приветливым и полным неожиданностей, в то время как Леонид имел характер строптивый и был ужасно строг.

Как-то раз мальчик, войдя в палату врача, увидел, как тот прослушивает спину отца, а потом, держа пациента за запястье, считает удары сердца.

— Что ты делаешь? — спросил Александр.

— Проверяю биение сердца твоего отца.

— А чем движет сердце?

— Жизненной энергией.