Сын бомбардира - Лезинский Михаил - Страница 15

Офицеры улыбнулись неуставному ответу. Нахимов обхватил Лоика за плечи и, повернувшись к своим помощникам, произнёс:

— Вот кого-с нам нужно возвышать, господа! Учить возбуждать смелость, геройство, ежели мы не себялюбцы, а действительные слуги Отечества. — Адмирал отпустил плечи Евтихия. — Я тебя не задерживаю, голубчик.

Вновь раскрыв список, адъютант громко произнёс:

— Пищенко Николай!

Нужно сделать два шага вперёд, но ноги словно приросли к месту. Наконец Колька оторвал от земли тяжёлые сапоги… Он понимал и не понимал, что происходит. Он видел впереди лишь зелёное сукно мундира с блестящими эполетами и пуговицами.

«У меня будет награда — как у Доценко — вдруг вспомнился юному бомбардиру его дружок.

— За славные действия на пятом бастионе награждается серебряной медалью «За храбрость», — звучал голос Нахимова. — Сын матроса не уронил честь и славу отцову и пронёс храбрость убиенного в сердце своём. Благодарю за добрую службу Отечеству!

Адмирал приколол медаль, наклонился к мальчику и три раза поцеловал его.

Сегодня у нас торжество: Фролова приняли в комсомол. Стас — комсомолец! Не успела оглянуться, как пролетело два года.

На стене комнаты Стаса — портреты генералов и адмиралов первой Севастопольской обороны. Рисунки пушек и литографии морских сражений.

— Совсем помешался мальчишка на истории, — улыбается мама.

— А что в дневнике?

— Похоже, восьмой класс закончит без троек… Жаль, отца нет в такой праздник. Радиограмму прислал — поздравляет.

Фролов–старший сейчас в океане, как раз проходит экватор на своём корабле. Мама продолжала:

— Но подарок отец ему приготовил. Велел в этот день вручить.

И она торжественно вынула из шкафа тяжёлую книгу в кожаном переплёте. Это была старинная лоция Чёрного моря.

— Мы, Стас, тебе тоже приготовили подарок: сегодня закончили главу, где Николку награждают…

— … медалью «За храбрость»! Прочитайте!

Лицо Стаса расплылось в победной улыбке:«Вот теперь правильно!»

Да, эта глава исправляет ошибку в наших статьях, на которую в своё время указал следопыт. Оя оказался прав, хотя не во всём: орден Святого Георгия — высшую, по сравнению с медалью, награду — Пищенко всё же получил, но… значительно позже,

О многом переговорили мы в тот вечер. Уже под самый конец праздника решили полюбопытствовать:

— Станислав Петрович, судя по всему, после школы ты задумал поступать на исторический?

Фролов вздохнул. Взглянул на портрет отца в форме капитана дальнего плавания и после паузы проговорил:

— Я ещё сам не знаю…

С тех пор как разбило матросскую землянку, дядька Евтихий с Николкой достроили себе «фурлыгу» на двоих: выдолбили в каменистой, неподатливой земле углубление, приладили навес. Посреди сложили «грубку» — нечто вроде печи. Помещались здесь только лёжа.

Колька шмыгнул в «фурлыгу» и начал подавать оттуда котелок, ложки, хлеб и прочее. Надо сказать, что на случай, если готовый обед разобьёт снарядом, у Евтихия и Николки были свои запасы.

Лоик установил у входа в «фурлыгу» две коряги с перекладиной и начал раздувать угли.

— Так, — проговорил он, — пока на обед позовут, мы чайком с хлебом побалуемся.

Вылез Николка, взял котелок и пошёл на камбуз попросить у кока воды.

Новый кок, худой и длинный, для батарейцев оказался кладом. С тех пор как он появился на редуте, с питанием заметно улучшилось. Он даже завёл кое–какую живность — по редуту расхаживало полдюжины кур. Правда, в последнюю бомбардировку их не успели загнать в укрытие, и в результате перебило всех, кроме одного петуха.

Петух этот был гордостью кока. Голенастый, рыжий, с оборванным наполовину гребнем, гордец ступал, высоко поднимая растопыренные пальцы, вскинув чёрный, побитый в драках клюв. Батарейцы прозвали петуха по имени французского главнокомандующего Пелисье. Эта кличка так прижилась, что никто даже не замечал в ней иронии острых на словцо русских солдат.

Колька заполучил воду, выскочив из камбуза, успел щёлкнуть по клюву Пелисье и помчался к своей»фурлыге». Вдогонку ему ругался кок:

— Вот пострелёнок, шагу не пройдёт, чтобы Пелисье не зацепить!

Едва Евтихий и Колька уселись возле остывающих углей, как раздался голос сигнальщика:

— Летит! «Лохматка»!

Снаряд пришёлся так близко к землянке кока, что петух от испуга — а может, от взрывной волны — от¬летел единым махом метров на пятнадцать и вскочил на вал. Кок бросился за крикуном, но тот, взмахнуа крыльями, вдруг понёсся в сторону французских окопов.

— Держи! Держи его! — кричал кок.

Матросы и солдаты повскакивали на насыпь. Пелисье метался шагах в тридцати от них, очумев от страха. И тут… все увидели: соскочив с вала, Колька помчался за петухом.

Мальчишка бежал, ловко перепрыгивая через рвы и воронки, прямо к французским траншеям, чтобы отрезать Пелисье дорогу.

— Назад! Николка, назад!..

Раздались выстрелы. Французы, не разобрав, в чём дело, открыли беспорядочный огонь. Петух ошалел ещё больше и уже два раза выскакивал из-под самого носа мальчишки.

Батарейцы, с тревогой смотревшие на окопы противника, увидели, как одна за другой стали показываться головы в тёмно–синих шапочках. Прекратив стрельбу и бурно жестикулируя, французы подбадривали ловца.

Колька, зацепившись за корягу, растянулся на земле. Это вызвало вздох сочувствия с обеих сторон. Но тут же мальчишка вскочил, не на шутку разозлился, сделал обходной манёвр. Резкий бросок и… петух забился в руках у преследователя.

Николка перемахнул через вал, сунул хрипевшего Пелисье коку и, тяжело дыша, опустился на банкет.

С французской стороны послышалось несколько выстрелов.

— Это они для острастки, — сказал один из солдат. Другой добавил:

— Перед офицерами неудобно — вот и пальнули разок–другой.

Возле «фурлыги» Евтихий помог Кольке умыться. Мальчуган был вымазан, как после боя. Лоик всё никак не мог успокоиться, отчитывал его за бесшабашность:

— Я за тебя отвечаю, еретик ты окаянный. Разумиешь?!

— Ага! — улыбался Колька. — Разумию, Евтихий Иванович.

— А то придётся, — продолжал ворчать бородач, — замест тебя сундучок твой Голубоглазке на вечну память нести. Да ще серебряную медаль…

Парень был счастлив, что всё-таки поймал окаянного Пелисье, не опозорился перед своими и перед противником!

А лейтенант Шварц в это время возвратился к себе в блиндаж. Когда началась пальба, Михаил Павлович пошёл к орудиям. Он наблюдал всю сцену и постарался уйти незамеченным.

Нам позвонила библиограф севастопольской библиотеки Евгения Матвеевна Шварц.

— Тут у меня сидит паренёк, восьмиклассник, — сказала она, — уже неделю как приходит и заказывает книги по артиллерии. Говорит, что он красный следопыт и что помогает вам…

— Да, да! Это наш Стасик. Стасик Фролов.

— Понимаете, его интересует почему-то артиллерия прошлых веков. Тут никакой ошибки?

— Никакой, Евгения Матвеевна! Мы с ним книгу о Коле Пищенко пишем.

В трубке раздался весёлый смех:

— Теперь ясно, почему он так допытывался, не родственница ли я лейтенанту Шварцу! У него есть подозрение — это с его слов! — что одна из ниточек родословной командира редута тянется ко мне. Но я же вам рассказывала, что семейный архив Михаила Павловича не сохранился… Но я подарю мальчику портрет лейтенанта.

— Вот спасибо, — обрадовались мы. — А откуда он у вас?

Евгения Матвеевна снова рассмеялась:

— Если ваш следопыт утверждает, что ниточка тянется ко мне, так почему бы не оказаться у меня портрету лейтенанта Шварца? И ещё одно: мальчик берёт тома энциклопедий, справочников и словарей на букву К. Может, я могу помочь?

Мы рассказали, что Стас разыскивает в старых книгах описание маленьких мортирок, из которых стрелял Николка Пищенко. В некоторых источниках их называют «кугорновыми», в других — «кегорновые». А в одном из документов мы встретили написание «регорасовые», что, исходя из смысла фразы, означает то же самое: двенадцатифунтовые мортирки. Что они собою представляли, почему так (и как точно) назывались? Наконец, каково было их прямое назначение в бою? Все эти вопросы очень интересуют нас, потому что Николка вошёл в историю именно с этими двумя мортирками!