Кавказская война - Фадеев Ростислав Андреевич - Страница 7

Хватает у генерала-писателя и практических советов. «Нейтралитет азиатского правительства есть только пустое слово… Средство приобрести азиатский союз состоит если не в прямом употреблении, то, по крайней мере, в действительном присутствии силы». А вот эти слова имело бы смысл высечь на мраморе в помещении Секретариата Договора о коллективной безопасности, непосредственно работающего с нашими восточными союзниками — Арменией, Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном.

После обращения к проблеме Азии вполне естественным был переход к еще одной великой геополитической проблеме России — проблеме славянства. Но прежде мы отметим одно примечательное свойство Фадеева как геополитика — он является первооткрывателем геополитических проблем. Он первый раскрыл геополитическое содержание кавказского вопроса и точно так же первым раскрыл геополитическое значение вопроса славянского. Это подробно и обстоятельно изложено в «Мнении о восточном вопросе».

Восточный вопрос в то время уже был хорошо рассмотрен со многих сторон, прочно вошел в российскую публицистику, но понимался в ней как проблема российско-турецких отношений. Геополитический подход дал Фадееву возможность определить его сущность как вопроса славянского — с того времени этот термин и стал общеупотребительным. То, что данная методика была верной, мы можем видеть хотя бы из того набора сбывшихся предсказаний, который мы встречаем в этом труде. Главное, пожалуй, из них — то, что победа Германии во Франко-германской войне устраняет опасность выступления против России европейской коалиции, но делает совершенно неизбежным будущее столкновение России с Германией, точнее, с германским союзом (Германия и Австро-Венгрия). И почвой для этого столкновения Фадеев определяет именно славянский вопрос. Вспоминал ли кто-нибудь в 1914 году эти предсказания? В связи с этим и другое предсказание — о неизбежности союза с Францией против Германии (что и повторилось, притом дважды).

Предсказал он и повторяемость этих столкновений — что ж, и Великая Отечественная война началась после (и во многом вследствие) германского завоевания Балкан. Его мнение о переходе Чехии из состава слабой Австро-Венгрии в сферу германского контроля как окончательном переходе западного славянства (Чехии, Польши, Словакии) в состав западной цивилизационной общности оправдывается на наших глазах. И окончательный вердикт — Россия будет политически приемлема для Запада только в случае оказания содействия Западу в подавлении славянства. Сказано, как припечатано.

В современных условиях может показаться фантастичным выдвинутый Фадеевым проект славянской федерации, но прочтите в «Русском геополитическом сборнике» (2000, № 4) работу польского радикала Болеслава Тейковского — и увидите фактически тот же самый проект, хотя Тейковский нашего автора наверняка не читал (он вообще не знает русского языка). Мечтания, скажете вы? Что ж, в XVI веке, например, о выходе к Черному морю в Москве никто даже и не мечтал.

В геополитике Фадеев, как ни странно, использовал методологию системного анализа, разработанную к этому времени его врагом Милютиным. Должно быть, годы службы под начальством Дмитрия Алексеевича были для него не только годами совместной работы, но и годами ученичества у отца российской геополитики. И, как мы могли видеть, ученичество оказалось плодотворным. Из всей плеяды российских геополитиков, воспитанных в милютинской школе, Фадеев оказался не только самым первым, но и самым ярким, талантливым и самобытным.

Социология, одно из излюбленных научных поприщ Ростислава Андреевича, разрабатывается уже в его первых трудах — в частности, в «Шестьдесят лет Кавказской войны». Он хочет уяснить сам и разъяснить читателю природу кавказского мюридизма и в результате уходит с головой в религиоведческий очерк, детально разбирая сложное явление ислама, и в особенности влияние западной цивилизационной модели на исламский мир.

Нельзя сказать, что все его мнения верны. Так, например, в «Кавказских письмах» он решительно отрицает наличие живых общественных сил в Азии, не предвидя ни появления панисламизма, ни «исламской революции», начало которой было положено как раз во время написания Фадеевым его трудов. Но в рамках своего понимания он делает поразительно верные наблюдения о поглощении исламом национального начала, которое наш генерал (поначалу, скорее всего, интуитивно) считает единственным реальным источником развития. Отсюда вывод, что для мусульманина государство — иностранное или свое — всегда чуждая сила. И другой вывод очень важный для нашего времени, в котором мы переживаем наступление очередной исламской секты (ваххабизма): «мюриды <…> грозят страшными потрясениями, разумеется, совершенно бесплодными в результате, как все внутренние движения исламизма». И Фадеев предсказал подобное явление — да и трудно было не предсказать при подобном понимании социологической сущности ислама.

Там же, в «Кавказских письмах», он достаточно верно предсказывает и будущее азиатских обществ: «азиатский деспотизм, хотя несостоятельный для действительного управления, тем не менее располагает материальными силами страны. Когда европейцы налагают руку на такое правительство, они становятся неограниченными повелителями государства, могут организовать его силы на его же счет и распоряжаться им произвольно».

Но он видит достаточно ясно под исламским покровом и собственно горское общество (если оно заслуживает такого названия) и сразу же указывает на его главный устой — работорговлю, низведшую «понятия горца на последнюю степень растления». В «Кавказских письмах» читаем: «Треть народа была в рабстве <…> Богатство значительных фамилий мерилось исключительно числом рабов». Отбрасывать это мнение не приходится, поскольку работорговля процветает в кавказских ущельях и до нынешних дней. Фадеев же заявляет, что хищничество вошло горцам в кровь, «образовало из них хищную породу, почти в зоологическом смысле слова». Отсюда и главная особенность горца — автоматическое определение всего мира, кроме собственной долины, законной добычей. Отсюда же и характеристика кавказского общества, как сборища отдельных лиц, которые терпят друг друга только из страха кровной мести. И в то же время он напоминает, что под покровом этого растления скрывается богато одаренная яфетическая (арийская) натура, которая и обусловила весь тот пламень, самоотвержение, религиозность, проявленные в годы мюридизма, спаявшего горское общество единой идеей.

«Религиозный заговор» — так определяет Фадеев начало кавказского мюридизма. Фактически мюридизм — один из многочисленных толков ортодоксального ислама, которыми основатели этих толков приспособляли универсальное учение к племенным психологическим основам (то же мы видим и в христианстве). Фадеев описывает, как мюридизм произвел революцию в горах, со всеми сопутствующими явлениями — вплоть до истребления традиционной элиты. Сущность мюридизма — именно революция, общественный переворот, возглавляемый крайними максималистами, своего рода исламский большевизм. Как всегда, революция высвободила скрытые энергии племен и людей и, израсходовав их в бурном взрыве газавата, ушла, оставив после себя прах и пепел. «И теперь еще, проезжая по Дагестану, видишь всюду каменные остовы деревень самой прочной, вековой постройки, совершенно пустые…» Фадеев внимательно прослеживает этапы преобразования идеологического учения в государство и делает вывод о превращении населения Восточного Кавказа в воинствующий мусульманский орден.

Он только бегло касается причин разрушения теократического государства Шамиля, но главное ясно — оно рухнуло потому, что потребовало от народа непосильного напряжения. Нам на собственном опыте знаком феномен распада государства, использующего свое население как инструмент достижения некоей сверхзадачи, и мы вспоминаем август 1991 года, когда ни одна рука не поднялась в защиту власти КПСС, читая у Фадеева: «Общества спешили принести покорность, чтобы избавиться от погрома и опеки бывших начальников… Из нескольких тысяч горцев, занимавших берега Койсу, только несколько десятков человек последовали за Шамилем… Каратинцы, несмотря на свою крепкую местность, отказались защищаться. Все средства сопротивления разом иссякли для Шамиля». И, наконец, как в 1990–1991 годах известный секретарь обкома, против Шамиля начинает сражаться один из его наибов, его честолюбивый соперник Кибит-Магома.