Иллюзион - Макушкин Олег - Страница 39

Звякнул лифт, двери открылись. В тесной кабине хотя бы был свет. В компании тусклой лампочки, едва позволявшей читать неприличные надписи на стенках, Мирослав поднялся на шестой этаж. Откуда-то задул сквозняк; дверь Шелестовой квартиры открылась с трудом — замок заедало, хотя петли болтались. С минуту Мирослав постоял на пороге, слушая тишину, царившую в доме. Ни единой живой души, казалось, не было в сотне квартир, как не было никого в квартире Шелеста. Мирослав вошел и аккуратно притворил за собой дверь.

И получил удар чем-то тяжелым и мягким по затылку.

Искры, звездопадом белой окалины рассыпавшиеся по чернильной обложке потускневшего зрения, не подожгли коврик в прихожей. Стоящим на четвереньках на этом коврике себя обнаружил Мирослав, когда способность осознавать происходящее вернулась к нему, медлительно и вяло, как пришедший домой после ночной смены смертельно уставший человек ковыляет к постели.

— Один? Давайте на кухню его, — распорядился чей-то начальственный голос.

Двое крепких ребят подхватили Мирослава под руки, и в одно мгновение он оказался сидящим на табуретке на кухне Шелеста. Обстановка едва угадывалась в отсутствие электричества. Сквозь образованные оконным переплетом полосы призрачного уличного света проступали бесцветные контуры стола, шкафчика с посудой и мойки, двух пустых табуреток и по-холостяцки вместительного холодильника.

В комнате присутствовали еще двое людей. Один стоял у окна, прячась в тени, и наблюдал за происходящим на улице. Второй, тот, что командовал, сел на свободный табурет.

Мирослав вдруг почувствовал обиду и неловкость, будто он присутствовал на каком-то неприличном, унизительном событии вроде прилюдной порки; хотелось, чтобы оно побыстрее закончилось. Он знал, что это сидение в тишине и молчании, похожее на увлекательную детскую игру, на самом деле очень скучное и формальное действо, суть которого ожидание. Вот сейчас произойдет то, что должно произойти, и включат яркий свет; все тени, дающие намек на тайну, исчезнут, оставив голую и жесткую правду: они с Шелестом вляпались, как сопливые мальчишки.

И обиднее всего даже не то, что он, Мирослав, попался просто за компанию, как случайный и почти невольный сообщник Шелеста; а то, что когда Тихона возьмут, он будет держать обиду на Стиха за то, что не предупредил.

А как тут предупредишь — не в окно же высовываться с криком: «Шелест, не ходи сюда!» Да и с какой стати Мирослав должен его предупреждать? Шелест не мальчик, прекрасно понимает, что за игру он ведет. Как раз Стихееву впору обижаться — за то, что Шелестов его все-таки подставил, пусть даже он сам попадется. Хотя попадется ли — еще вопрос, все-таки не лапоть, а серьезный боец, всегда собранный и настороженный. Хоть капелька надежды.

— Кого ждете? — с попыткой взять легкомысленный тон напряженно спросил Мирослав.

— Приятеля твоего, — отозвался мягко, почти приветливо второй из мужчин, тот, что сидел на табурете. В темноте не было видно черт лица, но зато просматривались солидное брюшко и лишенная четких габаритов фигура привыкшего к рабочему столу и удобному креслу человека.

— А почему вы уверены, что он придет? — спросил Мирослав. — Мы договорились об условном знаке. Я его не подал, так что теперь он скроется. Облажались вы.

— Никуда он не скроется, — продолжал тот же спокойный голос. — Он сказал, что поставит машину и придет, так ведь? И никакой условный знак вы не обговаривали.

Мирослав замолчал, подавленный. Если уж их вели и прослушивали, значит, возьмут тепленькими. Скорей бы все это закончилось.

Из прихожей донесся звук открывающейся двери. Мирослав встрепенулся, пульс моментально подскочил на сотню ударов — никогда в жизни он так не волновался. Надо предупредить Шелеста — зачем? — просто надо! Он медлил, не решаясь; в прихожей что-то загремело, послышались звуки борьбы.

— Шелест, здесь засада! — закричал Мирослав, почти физически чувствуя боль разочарования — опоздал, все напрасно!

Крикнуть что-либо еще ему не дали — человек у окна метнулся к Стихееву и слегка сдавил ему запястье. Мирослав перестал чувствовать руку, зато очень отчетливо почувствовал желание грызть зубами доску стола и молить о пощаде из-за проснувшегося глубоко в плече, почти в груди крохотного, но впивающегося в самое сердце буравчика ядовитой боли.

— Не надо сопротивляться, — одними губами сказал тот, кто здесь командовал.

«Все равно не поможет», — продолжали фразу несказанные слова, и Мирослав, к стыду своему, был с этим согласен.

— Не двигаться! Руки за голову! — раздались крики в прихожей.

Свет зажгли, и электрическая белизна затопила глаза слезоточивой волной. Отовсюду раздавалось шарканье подошв, суетливое движение множества человек. Толстый начальник поднялся с табурета и вышел из кухни. Мирослав дернулся было следом, но рука второго службиста сжала ему плечо.

— Сидеть!

Но Мирослав все же ухитрился развернуть табурет так, чтобы видеть висящее в коридоре зеркало, в котором отражались искривленными черными свечами фигуры бойцов спецназа, — в усыпанных карманами бронежилетах и переливающихся мультивизионных очках под надвинутыми шлемами, — взявших в кольцо оружейных стволов стоящего с поднятыми руками Шелеста. На полу лежали трое одетых в штатское сотрудников спецслужб, вышедших из игры после контакта с Шелестом.

— Не двигаться! Встать на колени! — несколькими ударами оперативники добились от Шелеста выполнения приказа.

Одни из них ткнул шоковым разрядником в шею Тихону, и тот упал лицом на пол. Упершись коленом в спину лежащего, спецназовец застегнул наручники. В прихожей стало тесно от лежащих тел, но все же Мирослав разглядел, что Шелест еще в сознании и через зеркало ловит взгляд Стихеева. Славе стало больно и досадно — никому не нужны теперь эти многозначительные взгляды.

— Ну что, ребятки, похоже, все? — спросил обладатель ласкового голоса.

Толстенький, как помидор, с красными лоснящимися щеками и цепким взглядом, не соответствовавшим добродушной внешности, он стоял в коридоре, глядя то на сидящего Мирослава, на плечах которого лежали руки стоящего рядом спеца, то на распластавшегося в прихожей Шелеста, подметавшего грязный пол дорогим пальто. Стоял, глядя победителем.

— Что, мои дорогие, думали, вот так можно себя вести? Через закон перешагивать, чужие деньги лопатой отгребать, «Формулу-1» на улицах устраивать? И думали, вам все с рук сойдет? Нетушки, не выйдет. Ответить придется. Майор Сысоев и не таких обламывал, тем более теперь уже не майор, — усмехнулся он.

Сысоев повернулся к Мирославу.

— Про вас нам все известно. Вы, Мирослав Владимирович, еще имеете шанс свою вину, так сказать, искупить. Это сейчас вам не по себе и, прямо скажем, плохо. А вот приедете на Лубянку, сядете к следователю за стол... Следователи, я вам скажу, бывают и девушки, и очень даже симпатичные девушки, в элегантной форме сотрудников госбезопасности — где надо, с разрезом, где надо, в обтяжку. Сядете и расскажете чистосердечно, что по глупости исключительно и неведению, так сказать. Глядишь, и обойдется условным сроком. А вот ваш друг — это совсем другое дело.

Он оглянулся на Шелеста.

— Что же вы, господин Шелестов, молодого человека не ознакомили со своей биографией выдающейся? Не рассказали про то, сколько лет в бегах провели, скрываясь от законной власти; про то, что были объявлены в федеральный и международный розыск; что правительства сопредельных государств назвали вас террористом номер один и назначили цену за вашу голову; что в благополучной во всех отношениях республике Люксембург вашим именем детей малых пугают? А? Побоялись, что молодой человек, узрев чудовище в человеческом облике, помогать вам не захочет? И правильно. Таким гадам, как вы, место в террариуме!

Толстый гэбэшник вытащил платок и вытер красную шею. Мирослав молчал, пытаясь понять, что делать ему — думать о возможности отделаться условным сроком или... или что? Ужасаться тому, что шел рука об руку с Шелестом, все более походившим на падшего ангела — благородного, но жестокого героя антимира, скрывавшегося под счастливой маской мира настоящего?