Корабль Древних - Макоули Пол Дж. - Страница 59

Констебль Унтанк шлепнул Йаму по лицу, чтобы привлечь его внимание, потом сгреб его руки и рывком поднял на ноги. На этот раз Йама обнаружил, что может стоять. Томик Пуран упал на землю, и Унтанк до странности мягким жестом поднял его и сунул в карман домотканой туники Йамы.

— Надо было их почитать до того, как пиво ударило тебе в голову, сказал он. — И там, куда ты отправляешься, они тебе пригодятся. Смотрите за ним, парни. И помните, он умеет проделывать разные вещи, так что будьте начеку.

Один из сыновей Унтанка схватил Йаму за руки, вывернул их назад и связал за спиной. Парень тяжело дышал, от него несло пивом.

— У него на руке амулет. Такие носят лягушатники. Очень он ему помог! Он плюнул Йаме в лицо и хотел ударить, но Унтанк схватил его за руку.

— Брось, — прорычал Унтанк. — Сделаем все, как положено.

— За Луда и Лоба, — прошипел в ухо сын Унтанка. Унтанк сплюнул себе под ноги.

— Они не были моими сыновьями. Слишком тупые, чтобы выжить. Наверняка моя первая жена зачала их от дельфина. Они опозорили нашу семью, и любой, кто берется их защищать, будет иметь дело со мной. Но никто из вас, маленькие негодяи, не готов к этому, и Лоб с Лудом тоже никогда не были бы готовы. Стоило им только начать, я тут же перерезал бы им глотки. Это месть не за них и не для них. Для всего нашего народа. Костер за костер.

Внезапно в голове у Йамы прояснилось, и он с ужасом осознал, что они собираются сделать. Он попробовал вырваться из рук сына Унтанка, но тот держал его очень крепко. Йаме приходилось сталкиваться с более страшными опасностями, но никогда он не испытывал такого страха, как в этот момент. Пураны учат, что никто не должен испытывать страха смерти, ибо дыхание Хранителей живет в разуме каждого преображенного человека. Когда при конце света Хранители вернутся на землю, то все, включая и всех мертвых, восстанут и окунутся в свет их милосердия и будут жить вечно. Но хотя Пураны и учат, что смерть это не что иное, как мгновение небытия между последним дыханием и возрождением в вечной жизни в последний, бесконечный момент существования Вселенной, но они не говорят, как встретить процесс умирания. Йама уже встречал смерть лицом к лицу, но никогда не сознавал этого, пока опасность не оставалась позади. Когда Тамора и он попали в засаду у Ворот Двойной Славы или когда они с Элифасом бежали от пса преисподней, Йама был слишком занят, спасая свою жизнь, чтобы почувствовать настоящий страх. Но теперь, в руках неумолимых врагов и перед лицом ужасной смерти, которой они собирались его предать, Йама ощутил, как в груди его бьется такой всепоглощающий ужас, что, казалось, сейчас разорвется сердце.

Сын Унтанка презрительно бросил:

— Он дрожит, как женщина в первую брачную ночь.

— Что ты об этом знаешь, — сказал Унтанк, — и никогда не узнаешь, червяк. Тащи его скорее, пока он не упал в обморок. Надо все сделать и вернуться, пока его не хватились и пока не начался дождь. Не нравятся мне эти тучи.

Тут в Йаме проснулся гнев. Он не допустит, чтобы его считали трусом! Йама не мог унять дрожь в ногах, но выпрямился и пошел со всей возможной твердостью, так что сыну Унтанка пришлось поспешить, чтобы поспеть за ним. У Йамы было такое чувство, что за спиной захлопнулась дверь и за ней осталась вся его жизнь. Был только костер, влажный теплый ветер и шорох трепещущих трав, непрестанный шелест колышущегося зеленого моря, которое в тусклом красном свете Ока Хранителей кажется почти черным.

Йаму привели к утоптанному пятачку вокруг костра. Вокруг толпились люди, отпихивая друг друга, чтобы попасть в первый ряд, тут собралось почти все мужское население Эолиса. Все были голыми, их серая или коричневая кожа, висевшая тяжелыми складками, поблескивала в свете горящих сучьев, которые они держали в руках. Маленькие глазки возбужденно сверкали. Свист дыхания раздавался на сотню различных тонов. Кое в ком Йама узнал друзей своего детства и обратился к ним по имени, но они отворачивались и ничего не отвечали.

Унтанк произнес длинную речь. Йама плохо ее слушал. Он ощутил внезапное желание закричать или разразиться диким смехом, чтобы разорвать бесконечное кружево заклинаний Унтанка, но он справился с этим позывом. Здесь не было чар. Нечего было разрушать. Унтанк говорил о чести, о доме и очаге, о мести, возвращении и возрождении, о справедливости для всех, а не только для власть имущих. В словах его слышался плачь всех, кому казалось, что у них меньше власти, чем они заслужили. Йама воспринимал их как бессмысленный шум. Разумом он устремился вовне, стараясь отыскать хоть одну машину, которая могла бы ему помочь. Ничего. Никто, кроме расселенного в миллионах фрагментов разума, который разместился в башнях термитных замков и который объединяли в единое существо медлительные валы мыслей. Йама стал следить за расползающимися связями между замками и понял, что они очень обширны и концы их уходят за пределы его поля зрения — но тут человек, который его держал, кашлянул и велел ему очнуться и слушать.

Око Хранителей заволокло облаками. Столпившиеся высоко держали свои факелы, ветер рвал неровное, мигающее пламя. Вдали что-то загрохотало — гром прокатился по мрачнеющим облакам. Унтанк, стоявший между двух факелов, указал посохом на Йаму. Он уже привел себя в лихорадочное состояние праведного гнева. Ноздри его бешено раздувались. Дряблый хохолок дыбом стоял на шишковатом черепе, дрожали пальцы и кисти, тряслись руки. Он уже кричал, голос стал тоньше и взвизгивал, будто глотка сузилась и не желала выпускать воздух.

— Вот он — причина всех бед! — вопил Унтанк. — Чужак, затесавшийся между нами! Когда его вынули из реки, я был там, и мне стыдно, что я на месте не убил своего слабого, глупого отца! И этого выродка тоже. Из-за него на нашу голову посыпались все несчастья. И вот он попал в наши руки! Мы сотворим месть и очистим свой дом! Мы сами будем вершить суд, ибо никто не сделает это за нас. В нем — наша злая судьба. Сожжем его и начнем сначала! Сжечь его!

Толпа подхватила крик. Йаму подняли, усадили на стул и привязали, трижды обмотав веревкой грудь. С черного неба внезапно рванулся могучий порыв холодного ветра. Он прижал к земле траву и загасил больше половины факелов в руках зрителей. Каждый волосок на теле Йамы стал дыбом, кожа горела. Четверо человек подняли его и задом потащили по неровному откосу костра, поставили в самом верху и поспешно бросились вниз. Другие стали лить керосин и бренди на сучья в основании костра.

Вперед снова выступил Унтанк и почти небрежным жестом швырнул факел к подножию кучи. Раздался хлопок, бренди вспыхнул, голубое пламя лизнуло ветки. Зрители тоже стали бросать свои факелы, они летели из темноты, как кометы, волоча за собой желтый огненный хвост и переворачиваясь в воздухе. Один ударил Йаму в грудь, осыпал его дождем огненных искр и, клубясь, полетел дальше. Ослепительный жар уже хватал его за ноги. Вокруг вились клубы белого дыма: старое дерево чадило, перед тем как отдаться пламени. Йама закашлялся, но так и не смог вдохнуть. Может быть, он задохнется до того, как сгореть. Хоть малое благо.

Но вдруг внезапный порыв холодного ветра разогнал дым, и Йама увидел людей у костра. Кажется, они танцевали. Снова накатил дым, плотный, удушливый. Йама задрал голову, вся животная часть его существа слепо боролась за жизнь, отчаянно требуя хоть глотка свежего воздуха. И тут страшный ливень обрушился на его запрокинутое лицо. Небеса разверзлись, лило повсюду, хлещущие волны дождя налетали одна за другой. В мгновение ока Йама вымок до нитки. Дым кружился у его ног. Он закричал в стену дождя, и ветер унес его крик. Позже он так и не вспомнил, о чем кричал, помнил только, что пел и смеялся, с трудом пытаясь освободиться. Его опьяняла жизнь. В глазах мелькали черные и красные пятна. Внизу, в свете редких молний он видел, как люди тонут в грязи, как будто земля под ними обернулась водой. Они барахтались по пояс в липкой жиже, а она поблескивала вокруг них, словно кипела.