Месть Танатоса - Гавен Михель - Страница 113

— Я никуда не пойду, — твердо ответила Маренн, — пока не передам раненых и больных эмиссарам Красного Креста. Если же они не откликнутся, я буду вести переговоры с русскими.

— Это полнейшее безумие, — возмутился Раух, — я представляю себе эту беседу: слепого с глухим. Лучше уж было эвакуировать этих больных, к черту!

— Уже поздно.

— У нас все поздно: фюрер поздно женился, больных поздно эвакуировать…

— Если хочешь — уходи, — сказала Маренн, — я не держу тебя. Только возьми с собой Джилл и Лизу. Идите вместе с Менгесгаузеном. Вы доставите их в безопасное место. А, Фриц? — она с надеждой посмотрела на давнего сослуживца. — Может быть, ты выведешь Джилл?

— И бросить тебя тут? — насмешливо спросил Раух. — Одну? В таком «красивом» мундире и с личной подписью рейхсфюрера СС на всех возможных бумажках по карманам, в том числе и на фантиках от конфет?

— Потом вернешься за мной.

— Ты не представляешь, что ты говоришь! Нет, бегать туда-сюда у меня не получится, — заметил Раух с грустной иронией. — Большевики не позволят. Если уходить, то всем сразу. У нас остался один-единственный шанс. Сегодня. Я не могу поручиться, что он будет у нас завтра.

— Фриц, уходи с Джилл, я умоляю тебя, — просила Маренн.

— Нет, — адъютант Скорцени решительно покачал головой, — у меня приказ штандартенфюрера: я должен быть с тобой и охранять тебя. Если придется, вытаскивать из любых ситуаций. Но ты сама, Маренн, создаешь такие ситуации, которые не приснятся и в страшном сне. Я останусь с тобой. Я должен выполнить свой долг: вернуться к штандартенфюреру и доложить, что ты жива и здорова и находишься в безопасности. Вместе с дочерью. Если, конечно, мы будем живы: и я, и ты, и штандартенфюрер.

— Спасибо, Фриц, — Маренн с признательностью взглянула на него, — ты настоящий друг. Я неоправданно злоупотребляю твоей преданностью

— Я бы хотел, чтобы ты злоупотребила ей хотя бы раз для себя, — уже мягче ответил Раух, — а ты все стараешься для других. За это тебя все любят. И я тоже. Поспи немного.

— Мне не до того…

Но все же перед рассветом Маренн задремала. Ее разбудил Раух. Над Берлином царило необычное затишье: замолкла артиллерийская канонада, не слышалось стрекота автоматных и пулеметных очередей…

Объявив о смерти Гитлера, Геббельс предпринял попытку по случаю «общего праздника Первомая» договориться о перемирии с представителями советского командования.

Воспользовавшись неожиданной передышкой, Маренн поспешила в фюрер-бункер. Ее сопровождал Гарри Менгесгаузен. Раух на всякий случай остался с Джилл — неизвестно, сколько продлятся переговоры.

Едва спустившись в подземелье, Маренн наткнулась на советского сержанта, который тянул телефонный кабель для переговоров советского командования с Геббельсом. Приземистый, крепкий, украшенный медалями на гимнастерке, он с удивлением и любопытством смотрел на стройную немку в черном мундире СС, с длинной темно-каштановой косой толщиной в руку, переброшенной через плечо вперед и спускавшейся ниже пояса. За ее спиной стоял высокий, молодой и очень интересный немец, так же в эсэсовской форме, на груди его болтался автомат. Это явно не понравилось сержанту — при переходе линии фронта у него отобрали оружие. А эти тут с автоматами… Внезапно немка улыбнулась — блеснули ровные, белые зубы.

— Guten Tag, — поздоровалась она.

— Здрасьте, — ответил сержант, немного опешив. Чего это она веселится? Интересно, кто такая? Ишь, в галифе. Красивая, молодая — кукла. Наверняка сама Ева Браун или кто-то в этом роде.

Пройдя в соседнее помещение, Маренн воспользовалась рацией, но связаться с союзниками ей не удалось: сели батареи и перезарядить их уже не представлялось возможным. К тому же Борман настойчиво пытался выяснить, для чего фрау Ким так внезапно понадобилась рация, и его назойливость раздражала Маренн, хотя она уже и не боялась его.

Размышляя, что же еще можно предпринять, Маренн рассеянно ходила по бункеру. Она успокоила Магду, известив, что жизнь Эльзы Аккерман вне опасности и она благополучно находится в Шарите. «Пока благополучно, пока объявлено перемирие», — подумала про себя Маренн. А что же будет дальше?

Проходя по коридору, она заметила, что дверь комнаты, в которой устанавливали связь с русскими, приоткрылась и советский солдат осторожно выглянул наружу, посмотрел по сторонам и снова скрылся. Маренн вошла в комнату.

Русский возился вокруг телефонной коробки, что-то подкручивая, поправляя. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову: вот тебе раз. Опять та же немка. Что ей нужно? Видать, крупная птица, уверенно себя чувствует.

Женщина прошла в помещение и, внимательно глядя на сержанта, села за стол. Глаза у нее были зеленые, «как у соседской кошки», подумал про себя сержант и вообще, в этом черном мундире она напоминала диковинную кошку, которые водятся в дальних странах и которых сам сержант видел только в кино, да и то один раз, в кинотеатре, в Москве, в каком-то зарубежном кинофильме: властная, грациозная пантера, зеленоглазая, красивая, несерьезная…

Маренн, конечно же, не подозревала, какие поэтические сравнения рождались в голове сержанта при взгляде на немецкую офицершу. Она напряженно обдумывала про себя, стоит ли ей воспользоваться этой неожиданно представившейся возможностью и начать переговоры с советским командованием о судьбе больных в Шарите, или все же немного подождать. Нет, надо подождать. Обратиться к русским она успеет. Для этого не надо пользоваться правительственной связью — достаточно сходить на соседнюю с Шарите улицу. Тем более что реакцию их руководства предположить нетрудно: Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию и, следовательно, не подчиняется международным законам. А это значит — делай, что хочешь.

Так и не проронив ни слова, немка встала и вышла из комнаты. «Странная какая-то», — хмыкнул сержант.

Попытка Геббельса договориться с представителями советского командования закончилась неудачей. Русские не согласились ни на какие условия, кроме безоговорочной капитуляции. Их жесткая позиция еще раз убедила Маренн в том, что она правильно поступила, решив не спешить прибегать к их услугам на ниве гуманизма.

Геббельс вызвал своего адъютанта Гюнтера Швегермана н с горечью сказал ему: «Все пропало!» Затем передал адъютанту портрет Гитлера в серебряной рамке и попрощался с ним.

Маренн уже собралась покидать бункер, когда ее остановила фрау Геббельс. Она только что разбудила своих шестерых детей. В бункере оставался только зубной врач Кунц, и Магда полагала, что он не очень искушен в том, как делать уколы детям. Фрау Геббельс хотела, чтобы дети не боялись и им не было больно. Поэтому она просила Маренн помочь Купцу. «Чтобы они не страдали», — сказала мать, в глазах ее стояли слезы.

Стиснув зубы, Маренн пошла за ней. «Дети, не бойтесь, — весело объявила Магда, входя в детскую комнату, — сейчас врачи сделают вам уколы. Это не больно. Сейчас их делают всем детям и солдатам. Солдатам — обязательно».

Вместе с Кунцем Маренн сделала детям Геббельса инъекции снотворного, чтобы они уснули. Она старалась, чтобы рука ее не дожала, но у нее едва хватало сил, чтобы не выдать своих чувств. Закончив процедуру, она отвернулась и, закрыв лицо руками, выронила шприц. Фрау Геббельс сама разбила ампулы с цианистым калием и влила в рот каждому ребенку.

Подойдя к Маренн, Магда положила ей руку на плечо и поблагодарила: «Спасибо. Я знаю, Вы всегда лечили детей, спасали их от бед, доставляя радость матерям. Мне Вы тоже сегодня доставили радость, как бы кощунственно это ни звучало: я умираю со спокойной душой — мои дети никогда не будут мучаться, они не узнают унижения, проклятий и позора отречения. Если Вы когда-нибудь встретите Лену, если она останется жива, передайте ей, что я любила ее, и расскажите, как я умерла. Я надеюсь, Вы спасете ее сестру. И постарайтесь спастись сами. Живите, фрау Ким, долго. За нас, за всех. И берегите Вашу дочь».

Затем она попросила шофера фюрера при случае пере дать привет ее сыну Харальду. Вошел рейхсминистр Геббельс. Обошел детей. Они были уже мертвы. Подошел к жене. Внешне абсолютно спокойный, он взял ее под руку, и они вышли из комнаты. Рейхсминистр поблагодарил немногих из оставшихся своих подчиненных за верность и понимание.