Месть Танатоса - Гавен Михель - Страница 112

При аресте рейхсфюрер СС покончил с собой, приняв яд.

Гибель богов

Попрощавшись с Хелене Райч и ее летчиками, Маренн не собиралась долго задерживаться в бункере фюрера. Она спешила вернуться в Шарите, где осталась Джилл, — кольцо наступающих советских войск неумолимо сжималось вокруг правительственного квартала.

Но она обещала Хелене позаботиться о ее сестре, Эльзе Аккерман. Кроме того, нерешенной оставалась главная задача — ей необходимо связаться по рации с командованием союзных войск, чтобы предупредить через них эмиссаров Красного Креста об оставшихся в клинике Шарите больных. Она не могла допустить, чтобы ее пациенты попали в руки безжалостного сталинского режима.

Узнав от военных, что русские части находятся уже в опасной близости от клиники, Маренн заторопилась. По, войдя в помещение для совещаний, она с удивлением увидела, что здесь идут приготовления к какому-то торжеству: стол накрыт скатертью с инициалами «АГ» — Адольф Гитлер. На столе — парадный серебряный сер виз и бокалы для шампанского. Вокруг суетилась прислуга.

Стоя на обычном месте у стола с картой и уставившись пустыми глазами в его полированную поверхность, фюрер диктовал распоряжения молоденькой секретарше Траудль Юнге. Не желая мешать фюреру, Маренн в недоумении вышла из зала и направилась к Еве.

Она нашла фрейлейн Браун в большом волнении — та перебирала свой гардероб, выбирая подходящий наряд. Увидев Маренн, радостно улыбнулась.

Как хорошо, что Вы пришли, фрау Сэтерлэнд, — воскликнула она, — мне так нужен Ваш совет, — но тут же вспомнила о сестре: — Как Гретель? Ей лучше? — спросила встревоженно.

— С ней все в порядке, она заснула, — успокоила ее Маренн.

— Я так благодарна Вам, — со слезами признательности на глазах Ева обняла ее и, смущаясь, попросила: — Пожалуйста, помогите мне, я, право, не знаю, что выбрать. Сегодня такой день! Я выхожу замуж…

Воспользовавшись помощью Рауха и адъютанта Гитлера Гарри Менгесгаузена, которого фюрер, по просьбе Евы и Магды Геббельс, отпустил для сопровождения, Маренн забрала Эльзу Аккерман из бункера и отправилась в Ша рите. Она надеялась, выдав девушку за пациентку своей клиники, передать ее с остальными в распоряжение эмиссаров Красного Креста.

Когда они подошли к Шарите, здесь все еще было спокойно — русские не появлялись. По словам эсэсовцев, охранявших здание, они остановились на соседней улице.

Это известие обрадовало Маренн. Одновременно огорчило то, что и от Красного Креста до сих пор не поступало никаких сообщений. Несмотря на ее многократные обращения, эмиссары не давали о себе знать. Мысленно Маренн уже готовилась к тому, что придется вести переговоры с русскими.

Войдя в палату, Маренн увидела, что Джилл сидит на кровати, а у ее ног лежит верный Вольф-Айстофель. Вместе они бросились навстречу Маренн.

— Мамочка! — воскликнула Джилл. — Я думала, тебя убили…

— Что ты, что ты… — успокаивала ее Маренн, целуя в лоб, в щеки. — Милая моя. Как ты могла такое подумать? Просто накопилось много дел. Ложись. Тебе нельзя вставать. — Она проводила Джилл до кровати, поддерживая ее за локоть.

— Ну, а ты как? — потрепала по загривку пса. Овчарка с восторгом подпрыгивала, вставая на задние лапы, и лизала Маренн в щеку.

— Молодец, молодец, — похвалила она его. — Бережешь молодую хозяйку…

Кроме Айстофеля, по приказу Маренн рядом с Джилл постоянно дежурили два эсэсовца — они получили четкие инструкции на тот случай, если русские захватят клинику и Маренн не сумеет прорваться к дочери. По пока у них не было повода для беспокойства.

Странно, но факт: захватив почти всю центральную часть города, русские пока обходили Шарите стороной. Наверное, клиники их не интересовали. Хотя такое предположение выглядело неправдоподобным — упорные бои шли даже в зоопарке, среди перепуганных обезьян и слонов.

В палату вошел Гарри Менгесгаузен — он спросил, куда отнести фрейлян Аккерман. Маренн ничего не оставалось, как поместить Лизу в одну палату с Джилл. Взглянув на дочь фрау Ким, Менгесгаузен с трудом сделал вид, что ничего не заметил, — поседевшие волосы Джилл произвели на него удручающее впечатление. Он быстро вышел, чтобы не травмировать девушку никчемным удивлением или сожалением. Теперь удивляться уже не приходилось ничему. Да и сожалеть — тоже.

— Кто это, мама? — тихо спросила Джилл. Она приподнялась в кровати и с испугом смотрела на раненую.

— Лиза Аккерман, — ответила Маренн, наклоняясь, чтобы поправить для Лизы постель.

— Лиза Аккерман?! — ужаснулась Джилл. — Я даже не узнала.ее. Господи, где же это ее так?…

— В уличных боях. Она здорово пострадала.

— Хочешь, я сделаю ей перевязку? — с готовностью предложили Джилл.

— Нет, не нужно, — строго ответила Маренн, — я же сказала, тебе необходимо лежать. Я сама перевяжу ее. Отдыхай.

Позвав Рауха, которому предстояло выступить в не привычной для себя роли медсестры, Маренн снова обработала рану и наложила Лизе свежую повязку. Сняв с девушки обмундирование ведомства Геббельса, облачила ее в больничную пижаму — теперь она просто пациент клиники.

Обратившись к Джилл, Маренн строго-настрого приказала ей в случае, если придут русские, забыть о том, кем она сама и Лиза были еще совсем недавно. Теперь они друг друга не знают, и никогда не встречались прежде. Просто лежат в одной палате. Никаких документов у них нет, все было отдано врачам — и все пропало.

Эсэсовское обмундирование Джилл, висевшее на стуле рядом с кроватью дочерью, а также мундир Эльзы Аккерман Раух сжег в ту же ночь.

Свою форму Маренн пока менять не стала — она могла ей еще пригодиться. Воспользовавшись тем, что Джилл заснула, Маренн вышла в ординаторскую. Сев за стол, закурила сигарету…

— Маренн, — Фриц Раух устало опустился в кресло рядом с ней, — нам надо выбираться отсюда, — проговорил он серьезно. — Сегодня ночью. Сейчас. Думаю, завтра будет поздно. Джилл уже вполне может двигаться. Я думаю, даже сможет идти сама, с нашей помощью…

— Я не могу, Фриц, — отрицательно покачала головой Маренн, — если бы я была уверена, что Красный

Крест прибудет завтра… А от них никаких известий, полная тишина. Не могу же я бросить на произвол судьбы больных людей. Завтра я попробую из фюрер-бункера снова связаться с союзниками. Гарри мне поможет.

— Гарри поможет, — саркастически передразнил ее Раух. Маренн с удивлением взглянула на него: похоже, он не на шутку на нее рассердился. — Тебя там сразу арестуют. Впрочем, — он махнул рукой, — конечно, там уже никому ни до чего нет дела. Там остались смертники, у которых нет никаких шансов. Но я никак не пойму, — спросил он, — с какой стати ты хочешь присоединиться к ним? Ты смертельно рискуешь, Маренн. Рискуешь не только собой, но и жизнью своей дочери. Я уже не говорю о том, что ты могла бы уехать из Берлина еще в феврале или марте, когда ситуация не была такой безнадежной. Вместе с Ирмой, кстати. Нет, вы упорствовали. Результат? Ирма — мертва. Ты же едва не лишилась дочери, пока спасала чужих детей. Ты жертвуешь самым дорогим, единственно дорогим, ведь Джилл у тебя одна. И все — ради бог знает кого. Какое тебе дело до этих калек? Их давно уже надо было отправить к родственникам…

— У большинства из них уже нет родственников, — возразила Маренн, — у них уже ничего и никого нет. И они не могут защитить себя сами. Я понимаю, ты прав, Фриц, — она кивнула. — Тысячу раз прав. Но сейчас я не могу их бросить: я должна позаботится об их судьбе. Я обещала де Кринису и Зауэрбруху. Именно потому они и уехали, что понадеялись на меня.

— Хорошенькое дело, — усмехнулся Раух. — Мужчины уехали,оставив тебя здесь умирать с этими больными. Тем более что больным уже все равно. Очень мило. А ты знаешь, что завтра тебе будет не пробиться к фюрер-бункеру? А если пробьешься туда — назад уже не вернуться? И что тогда будет с Джилл? Русские сегодня на соседней улице — завтра они будут здесь. Это вопрос нескольких часов. Что будет с Джилл, если большевики захватят ее здесь, без тебя? А если даже и с тобой? Некогда нам заниматься всякой ерундой, Маренн, нужно немедленно уходить, собирай дочь.