Наследница моря и огня - МакКиллип Патриция Анна - Страница 40

– Слишком поздно… – Его голос стал почти нежным. – Ты привела меня в свой дом.

Она услышала сзади шаги и торопливо обернулась. Но это был Руд, раскрасневшийся и растрепанный от быстрой скачки, стремительно влетевший в зал. Он бросил зоркий вороний взгляд на сборище привидений, вызванных из могил мечтой о возмездии и вооруженных так, как ни один король Ана не вооружался несколько сотен лет. Руд замер; Рэдерле увидела, что, хотя лицо его и побелело, в глазах мелькает узнавание. Охрэ Проклятый, стоявший с ним рядом, по лицу которого шел багровый шрам от виска и до челюсти, след смертельной раны, схватил Руда за шиворот и рванул назад. Его рука, тяжелая, в кольчужной броне, крепко обвила горло Руда; в другой руке сверкнул нож. Кончик ножа кольнул висок. Охрэ кратко сказал:

– Давай-ка поторгуемся снова.

Мысль Рэдерле, забившая клокочущим фонтаном от испуга и ярости, полыхнула ослепительной белизной поперек лезвия ножа и ударила в глаза Охрэ. Он разинул пасть и выронил нож. Локоть Руда, ухнувший под окольчуженные ребра, похоже, не произвел должного действия, но хватка, стиснувшая горло, ослабла, так как Охрэ поднял ладонь к лицу. Руд высвободился и понесся через зал, задержавшись только, чтобы сорвать со стены древний клинок, висевший там со смерти Хагиса. Он остановился рядом с Дуаком, который сдержанно заметил:

– Будь добр, опусти меч. Последнее, чего я хотел бы, – это битвы в нашем доме.

Короли, казалось, двигались вместе без единого звука. И среди них – арфист, слегка наклонивший голову, как будто его внимание сосредоточилось на чем-то, не имеющем отношения к окружающему. Молчание его вызывало подозрения. Руд издал какой-то горловой звук. Затем покрепче ухватил рукоять меча и сказал:

– Попробуй их в этом убедить. Когда мы сами станем привидениями, мы хотя бы сможем биться с ними на равных. Кто их сюда привел? Дет?

– Рэдерле.

Руд резко повернул голову. И увидел Рэдерле, стоявшую теперь немного позади Дуака. Его глаза переместились с ее утомленного лица на череп в ее руках, и острие меча, звякнув, ударило об пол. Она увидела, как содрогнулся Руд.

– Рэдерле? Я увидел тебя и даже не узнал… – Он швырнул меч на камни и подошел к сестре. Потянулся к ней, как до того Дуак, но его руки упали, прежде чем он ее коснулся.

Он глядел на нее во все глаза, и она видела, что где-то глубоко-глубоко нечто дремлющее и неведомое ему борется с ощущением ее мощи. Руд прошептал:

– Что с тобой случилось? Что случается с людьми, которые пытаются совершить путешествие к горе Эрленстар?

Она сглотнула комок и убрала с черепа одну руку, чтобы коснуться брата.

– Руд…

– Где ты приобрела такую силу? Это не похоже на то, что ты могла прежде.

– Это всегда было во мне.

– Откуда? Я все гляжу на тебя и даже не знаю, кто ты!

– Ты знаешь меня, – прошептала она, горло у нее пылало. – Я из Ана…

– Руд, – заговорил Дуак. Голос его прозвучал с такой странной и неприкрытой тревогой, что Руд оторвал взгляд от сестры. Дуак уставился в дверной проем. Он ощупью поискал сзади Руда. – Руд, вот… Кто он? Скажи мне, это не тот, о ком я думаю, что он…

Руд резко развернулся. Их порог беззвучно, подобно тени, пересек некто на огромном черном скакуне с глазами цвета провалов Фарровых глазниц. Всадник был смуглым, жилистым и могучим. Голову его венчал обруч с одним-единственным кроваво-красным камнем. Рукояти его ножа и меча были оплетены золотом. На богатой накидке поверх брони был вышит древний символ Ана: дуб, принявший удар черной молнии в свою зеленую крону. Всадник оставил на пороге сопровождающих, которые, безусловно, явились из садов и с полей вокруг Ануйна. Позади них в открытую дверь Рэдерле видела стражей Дуака и безоружных слуг, пытавшихся прорваться в зал. Они с тем же успехом могли бы биться о каменную стену. Воздействие всадника на привидения в зале было немедленным: каждый меч тут же оказался обнажен. Фарр выступил вперед, его плоское, лишенное выражения лицо синевато светилось над разрубленной шеей, гигантский клинок взметнулся в его руке. Царственный всадник, не обращая внимания на Фарра, медленно обвел глазами собравшихся и задержал взгляд на Дуаке. Черный конь остановился.

– Эн.

Голос Руда на миг привлек к нему внимание короля, но тут же взгляд Эна вернулся к Дуаку. Голова Эна слегка наклонилась, и он произнес голосом бесстрастным, но непреклонным:

– Мир всем живущим в этом доме, и да не падет на них бесчестье. На тех, у кого есть честь. – Он замолчал, все еще не сводя глаз с Дуака, ибо признал в нем вечное чутье землезакона. Он испустил короткий смешок, в котором было мало веселья. – У тебя лицо того, кто из моря. Но твой отец более удачлив. В тебе чуть больше от моего земленаследника, нежели память о нем…

Дуак, вконец измученный, наконец обрел голос.

– Мир… – Это слово задрожало, и он прочистил горло. – Ты принес мир в этот дом и оставишь его нам, когда уйдешь?

– Не могу. Я дал обет. Он сильнее смерти.

Глаза Дуака закрылись. Губы шевельнулись в неслышимом кратком проклятии. Лицо Эна оборотилось наконец к Фарру; два взгляда пересекли зал и встретились – впервые за шесть столетий въявь, а не в грезах.

– Я поклялся, что, покуда в Ануйне властвуют короли, Фарр из Хела будет властвовать над их кухонными отбросами.

– А я поклялся, – проскрежетал Фарр, – что не сомкну глаз в моей могиле, пока те, кто властвует в Ануйне, не лягут в землю.

Брови Эна приподнялись, сверкнул обруч.

– Ты уже однажды лишился головы. Я слышал, что женщина из Ануйна принесла твой череп из Хела обратно в этот дом и, к своему позору, отворила двери этого дома мертвецам Хела. Я пришел, чтобы очистить его от вонючих отбросов. – Эн взглянул на Рэдерле. – Дай мне череп.

Она стояла, огорошенная презрением в его голосе, в его глазах – темных, оценивающих, устремившихся на башню с железными решетками на окнах, которую он выстроил близ моря для своего земленаследника.

– Ты, – прошептала она, – который принес в этот дом пустые слова, что ты знаешь о мире? Ты, скудоумный правитель, которому лишь бы рубиться на бранном поле, ты, когда умер, оставил в Ануйне загадку, которая была куда больше, чем просто лицо морского цвета. Вы с Фарром готовы драться из-за этого черепа, точно два пса из-за кости. Ты думаешь, что я предала свой дом, что ты знаешь о предательстве? Ты восстал для возмездия, что ты знаешь о возмездии? Ты думал, что справился с непонятным тебе могуществом Илона, когда заточил его в этой башне – так надежно, со столь малым пониманием и столь малым сочувствием. А тебе бы следовало знать, что ты не можешь связать ни скорбь, ни гнев. Ты шесть столетий ждал битвы с Фарром. Что же, прежде чем ты поднимешь меч в этом зале, тебе придется сразиться со мной.

Она выбила свет из щитов, из наручей и украшенных каменьями венцов, из пола – и заключила Эна в сверкающий круг. Затем поискала в зале хотя бы один источник огня – но там не оказалось даже горящей свечи. И она удовольствовалась тем, что извлекла его из памяти – бесформенный, колышущийся, первозданный – такой же, какой создала в ночи под недобрым взглядом Фарра. И облекла этим наваждением мертвецов. Раскрыв ладонь, она показала им, как может играть жаркой стихией, то заставляя ее взметнуться высоко в воздух, то рассыпая брызгами, точно волны, разбивающиеся о твердыню ее духа. Она окружила их мнимым пламенем, как прежде, дабы защититься от них, окружила им себя и наблюдала, как они смыкаются, отстраняясь от языков огня. Она воспламенила щиты и следила, как новые огни падают на пол, бесшумно, словно вешний цвет. По ее воле запылали их венцы, и она любовалась, как призраки запускают в воздух вращающиеся огненные колеса. Она слышала голоса, далекие и неясные: голоса птиц и прерывающийся голос моря. А дальше она слышала только море.

Его эхо вплывало в ее образы и выплывало из них. Она узнала медлительные удары о берег и плавные откаты волн; унылый стон ветра, пролетающего мимо сломанных железных прутьев. Музыка арфы затихла, башня была пуста. Ее внимание возвратилось к Эну; полуослепленная мыслью об огне, она видела короля лишь как тень, немного ссутулившуюся в седле. И ярость – не ее, но его земленаследника – стала собираться в ней, точно единый могучий вал, который мог бы с корнями выворотить башню из прибрежных скал и швырнуть ее в море. Ярость дала ей темное озарение, нашептавшее, как расколоть надвое толстую каменную плиту, как придать узкой черной трещине вид разверзшейся пропасти, безымянной, беспамятной, которая поглотит призрак Эна. Ярость подсказала ей, как заклясть окна и двери ее дома, заперев в нем и живых, и мертвых; как сотворить в доме мнимую дверь, неизменно открытую и ведущую на мнимую волю. Подсказала, как отделить безнадежную горечь, которая снедала ее, от моря, ветра и воспоминания о музыке арфы, и так напитать скорбью камни и стены дома, что никто в нем никогда не рассмеется, ее собственные печаль и гнев шевельнулись в ней, когда она зажигала свет, и смешались с более древними отчаянием и яростью против Эна, и вот уже она не могла их различить; едва ли она помнила теперь, что Эн для нее – просто воспоминание об Ане, а не живой, грозный и безжалостный человек из воспоминаний Илона.