Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 74

— Так вот в чем дело, — Лиза была потрясена. — Я ведь зашла сегодня к профессору. Мне открыла какая-то женщина…

— Это новые соседи мои, — объяснила Вера, — дебоширы, пьяницы. Муж на заводе Сельмаш мастером, она — прачкой. Отвратительный народец, как жить с ними дальше — не знаю. Боюсь, выкурят меня из дома, все себе заберут. У них же детей — пять голов, там им тесно. Уже приходили, сваливай, говорят, ты одна, а нам места не хватает. Я вот нынче общественной работой занялась, чтоб хоть какую-то защиту иметь, может, члена бюро комсомола фабрики не тронут, а так ведь пришьет ножом на месте, с пьяных глаз, и ничего ему не будет.

— Это правильно, Вера, — одобрила Лиза, — сдаваться нельзя, особенно таким, — и спросила, вспомнив: — А как же библиотека Никольского? У него ведь была обширная библиотека, он очень гордился ею.

— Я отдала все книги в университет, — ответила Вера с грустью. — Куда мне? Они действительно очень ценные, профессор их любил. Пусть теперь другие люди пользуются. К тому же в университете они сохраннее, а у меня что? Меня мой же сосед ограбит, а потом сбагрит книги за бутылку водки. С него станется. Вот оставила себе несколько штук, «История государства Российского», Карамзина, — Вера кивнула на золотые корешки, поблескивающие из-под тряпки, в которую они были завернуты, на полу. — Когда уж совсем плохо, читаю. Легче становится. Уже задумала в университет поступать на филологический, где Петр Михайлович преподавал, с немецким языком. На вечерний, конечно. Надо только по комсомольской части отличиться, чтоб направление дали. Иначе не примут.

— А почему на немецкий? — удивилась Лиза.

— Так, нравится, — Вера явно смутилась и опустила глаза. — После войны туда недобор, фашистский язык никто учить не хочет. Так что — проще. Ох, извините, совсем забыла, — словно очнувшись от сна, Вера встрепенулась, — я же чайник поставила, сейчас чай пить будем, — она выбежала в соседнюю комнату.

Лиза слышала, как она раздувала печь, как гремела чайником на примусе, стучала ножом по доске. Вскоре заметно потеплело. — Вот чаю, чаю, согрейтесь, — Вера снова появилась в комнате. В руках она несла большой железный чайник. Потом принесла два стакана и белое блюдце, на нем — три куска хлеба, посыпанные сахаром.

— Это все вам, — Вера придвинула блюдце Лизе, — ешьте, я на фабрике обедала, есть совсем не хочу, — она налила чай в стаканы. В нем плавали три-четыре чаинки среди засушенных с лета листьев смородины.

— Нет, Вера, ешьте вы, — Лиза отказалась от угощения, она видела, как Вера нуждается, и ей искренне было жаль девушку. В Ленинграде тоже жили трудно, но все-таки не так.

— Нет, нет, я правда сыта, — Вера настаивала, даже обиделась. Не сдержав слез, Лиза обняла ее, и обе молча плакали.

Все, что рассказала Вера о Никольском, об Авдотье Кирилловне, поразило Лизу настолько, что она никак не могла совладать со своими чувствами. Но главного, ради чего Лиза и приехала в Минск, она пока не узнала.

— Вера, а что Инга Тоболевич, Кузнецов, где они? Инга бывает у вас? — спросила она, немного успокоившись.

— Вы ничего не знаете, — Вера покачала головой и отломила небольшой кусочек хлеба, бережно подобрав каждую сахаринку. — Вам повезло, вы ничего не знаете, — повторила она.

— Они тоже погибли? — догадалась Лиза, боясь услышать ответ.

— Да, еще в сорок четвертом, — продолжала Вера, глядя в стол. — Ингу схватили в Борисове, ее выдал провокатор. Мучили, потом расстреляли. Это случилось всего лишь за неделю до того, как наши освободили Минск, — слезы снова потекли у Веры по щекам, губы дрожали. — А Кузнецов, вы имеете в виду Зиберта? — Лиза кивнула. — Он сам взорвал себя в машине, когда понял, что ему не уйти от эсэсовцев. Погиб на три недели раньше Инги. Мне кажется, она нравилась ему. Да и не только ему. Помните инженера Бахметьева, которого вы сначала испугались. Так он ухаживал за Ингой, они стали друзьями. Приходил сюда, очень был воспитанный, любезный человек.

— Он жив? — спросила Лиза с надеждой.

— Не знаю, — Вера пожала плечами. — Его арестовали сразу после освобождения. Все обещания, которые, якобы, ему давали, оказались обманом. Я слышала, что его осудили за сотрудничество с немцами и отправили в лагерь. Его мать и без того серьезно болела, а уж как случилось все, вовсе занемогла. В день суда умерла, не пережила приговора. Мы с тетей ходили, ухаживали за ней, но помочь уже было нельзя. Ни ей, ни ему. Петр Михайлович пытался хлопотать по инстанциям, но ему ответили так жестко, что он долго не мог прийти в себя, не ожидал.

— А что же Катерина Алексеевна? — спросила Лиза осторожно. — Она не вступилась за Бахметьева? Ведь она лично получала для него гарантии в Москве?

— Катерину Алексеевну я в последний раз видела, когда вы еще были здесь, в день покушения на Кубе, — неожиданно ответила Вера. — Больше она к профессору не приходила. Инга приносила от нее распоряжения, и мы выполняли их. Но я не знаю, почему она не вступилась за Бахметьева.

— Вера, а что случилось во время подготовки покушения на Готтберга? — Лиза, понизив голос, наклонилась к ней. — Что вам известно о письме, которое подписали пятеро партизан Савельева, о чем оно? Вы его читали?

— Нет, — Вера вздрогнула, — о письме я ничего не знаю. Что же касается покушения, то его готовили в очень сложных условиях. После убийства Кубе в Минске яблоку негде было упасть, — везде эсэсовские патрули, караулы. Несколько связных попали в лапы гестапо и выдали немцам план. Так что второе покушение не состоялось. Я помню, что профессор был очень огорчен. И еще он говорил Инге, я слышала, что Савельев с ума сошел, сам не понимает что делает, и он, Петр Михайлович, категорически с ним не согласен.

— А вы не помните, о чем шла речь? — насторожилась Лиза.

— Не могу сказать, — Вера отрицательно покачала головой: — Когда я вошла, они замолчали и больше уже не возвращались к этой теме. Я только видела, что все они, Зиберт тоже присутствовал при разговоре, были очень взволнованы, даже встревожены.

— А Мужиканов, эта фамилия вам ничего не говорит?

— Ну, как же, — Вера усмехнулась, — это заместитель Савельева по подрывной работе. Подрывной в прямом смысле, он отвечал за подготовку мин, взрывателей, за организацию операций такого рода. Насколько я помню, ему очень не понравилось, что Катерина Алексеевна привезла с собой Сашу Антонова, который все это дело сразу взял в свои руки, а Мужиканова отстранил. Когда провалилось сначала покушение на Розенберга, а потом на Готтберга, Мужиканова подозревали в предательстве. Зиберт выяснил, что он знается с одной женщиной в Минске, по фамилии Соколка, она промышляла торговлей крадеными вещами и была хорошо знакома с Кулишом, тем самым провокатором, которого партизаны ликвидировали с вашей помощью. Более того — выяснилось, что она была любовницей Кулиша и, возможно, тоже сотрудничала с гестапо. А Мужиканов к ней хаживал, ласки от нее добивался, баба она видная была, и добился.

Неспроста Катерина Алексеевна подозревала, что Кулиш — не единственный провокатор, а, возможно, даже не главный, так, мелкая сошка, на него указали для отвода глаз. Она это поняла, когда 20 сентября на площади операция сорвалась. И, видимо, вычислила врага. Ведь сначала предполагалось, что для проведения подготовительной работы по покушению на Готтберга здесь, в Минске, снова появятся Зиберт и Тоболевич. Мы с Петром Михайловичем ждали их. И вас ждали. А потом Катерина Алексеевна поменяла весь план. Она послала каких-то второстепенных лиц, которые и попались гестапо. Как говорил Никольский, их даже не допрашивали, убили на месте, сразу, словно все было ясно заранее. Но гестапо рассчитывало на иной, более крупный улов. Катерина Алексеевна тогда приказала Мужиканова арестовать. Его поместили под охраной в маленьком, огороженном частоколом загоне, как рассказывал Петр Михайлович, а утром обнаружилось, что охранники мертвы, а Мужиканов бежал. Кто его отпустил, кто был его сообщником, может, Петр Михайлович и Инга знали, но мне не говорили, — Вера вздохнула и опустила голову.