Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 35

— Господи, господи, как же это все? — Лиза с трудом преодолевала смятение, охватившее ее. — Сколько же я не знала! Вы поверите, Катерина Алексеевна, — она подняла к Белозерцевой залитое слезами лицо, — я часто спрашивала себя: зачем папа, как приезжает на дачу, обязательно идет на кладбище, к Параше Головкиной, кто она нам? Да еще берет и нас с Наташей с собой. Однажды он сказал мне, — вспомнила она, — за полгода до ареста, чтобы я не забывала эту могилку, когда его не станет. Как будто чувствовал. Я и подумать не могла, что в ней похоронена бабушка.

— В середине двадцатых годов, когда я встретилась с Гришей после долгой разлуки, — продолжала Белозерцева, — я пыталась помочь им с Надей уехать из Советского Союза. Побывав в Париже, я тайно договорилась с Дмитрием Павловичем, что они с сестрой примут Голицыных и не станут пенять Грише на прошлое. Хотя кто мог отвечать за всю эмиграцию? Конечно, избежать нелицеприятных разговоров не удалось бы, но во всяком случае, они сразу же получили бы моральную опору. В Советском Союзе я тогда еще могла, пользуясь расположением Дзержинского, добиться для них разрешения на выезд. Многие, кто прежде верил в рай справедливости на Земле и разочаровался, познав реальность, тогда уезжали. Я говорила Грише об этом. Он был согласен, но опять насмерть встала Надя.

Я просила Гришу не говорить супруге, что мы были знакомы до революции, что Екатерина Белозерцева и бывшая княгиня Катя Белозерская, урожденная Опалева, — одно лицо. Тут уж Надю как подменили. Ее обуяла совершенно неоправданная ревность. Я полагаю, она знала о том, что Гриц женился на мне, оставив свою прежнюю невесту Машу Шаховскую, и потому почитала меня этакой роковой женщиной, которая одним взглядом разбивает мужские сердца, и потому очень сильно забеспокоилась за свой брак. Она даже вбила себе в голову, что до знакомства с ней Гриша имел со мной роман в Петербурге. Конечно, этому способствовали и ее собственная нервозность, и совпадение, что ее муж носил такое же имя, как и мой погибший супруг. Она настояла, чтобы я не приезжала к вам на дачу вовсе. И уж конечно, слышать не желала, что я могу помочь твоим родителям покинуть Россию. «Для чего? — возмущалась она, — чтобы там, когда блюсти порядок станет некому, ты бы бросил меня?» — спрашивала она надрывно у Гриши. Я уверена, знай Надя наперед, что ждет их обоих в ближайшем будущем, она бы забыла глупую ревность и вперед супруга собралась бы в эмиграцию. Но человеку не дано знать, что случится. Он выбирает вслепую, выбирает сам, и Надежда Арсентьевна Полянская, в замужестве Голицына, сделала свой выбор. Когда же она умерла, Гриша оказался под таким непроницаемым колпаком органов, что и думать было нечего об эмиграции. Он стал пленником большевиков. Кроме того, умер Дзержинский, а новые начальники, еще до Ежова, относились ко мне с прохладцей. Мое заступничество могло сыграть крайне отрицательную роль, особенно, когда к власти на Лубянке пришел Ежов. И я отошла в сторону. А вскоре и вовсе лишилась всяческого доверия. Ты знаешь теперь сама, когда твоего отца арестовали, я находилась в ссылке в Белозерском и ничего не знала о его судьбе. Вернувшись же, сразу попросила Лаврентия узнать хоть что-нибудь. Он сообщил мне то, что я сказала тебе: Гриша расстрелян на Левашовском пустыре через три дня после ареста. Больше ничего.

— Выходит, это мама довела его до смерти? Мама во всем виновата? — спросила Лиза, опустив голову.

— Что за чушь! — одернула ее Белозерцева строго. — Как она может быть виновата? Ведь Надя пострадала первой. Просто она жила, как чувствовала, как ее научили жить, увы, в непригодное для нынешнего положения дореволюционное, царское время. Ведь даже государь Николай Александрович не мог поверить в то, что его лишат жизни в Екатеринбурге. Государыня Александра Федоровна постоянно повторяла княгине Алине, что беспокоиться об их судьбе не нужно. Да, с ними грубо обращаются, но скоро все равно дозволят выехать в Европу. А как же иначе? Ведь их никто не обвинял, суда не было. Они не знали, что в России настали такие времена, что убивают не по суду, а исходя из классовой принадлежности. Так что нельзя винить Надю. Как и всем смертным, ей не дано было предугадать страшные несчастья, которые поджидали ее и твоего отца. Так сложилась их жизнь, — Белозерцева вздохнула. — Конечно, будь на месте Гриши другой человек, он бы не стал слушать жену, сделал по-своему, но твой папа был любимчиком своей матушки, княгини Елизаветы Ксаверьевны, в честь которой тебя назвали. Ему внушили, что мнение матери и жены — это очень важно. И конечно, это было правильно. В дореволюционное время. Но только не тогда, когда власть принадлежит Советам. Пролетарские овцы сбросили кудрявые шкуры и превратились в хищных волков. Надя, конечно же, не ожидала такого поворота, да и кто ожидал? Я тоже не ожидала. Пережила, но не ожидала. А что же Наташа? — спросила Белозерцева, снова приблизившись к Лизе. — В эвакуации? Надеюсь, она не осталась в Ленинграде? — последний вопрос прозвучал напряженно.

— Нет, в конце мая она уехала на каникулы сюда, на Волгу, в станицу Красноармейская, — Лиза всхлипнула, не в силах сдержать своих чувств. — Давно хотела посмотреть на эти места: великая река, столько читано-перечитано у Горького, у Островского. А тут случай представился. В Ленинград к нам приехал бывший заместитель отца по бригаде. Он в академию поступил, наведался, не побоялся, хоть и знал, что папу арестовали. За столом упомянул, будто тесть и теща у него на Волге живут. Вот Наталья и загорелась, уж больно хотелось увидеть — простор, степь, курганы. Он пригласил, договорился со своими стариками, чтобы приняли ее. Кто же знал, что война на пороге.

— А как станица называется, где твоя сестра жила, ты говоришь? — переспросила Белозерцева.

— Красноармейская, — ответила Лиза, — здесь недалеко она. Только кто ж меня туда пустит!

— Красноармейская? — Катерина Алексеевна вздрогнула. — Вот так совпадение. Бывшая Колочовская. Там погиб мой Гриша в девятнадцатом году. Да, Красноармейская — это рядом с Котельниково, — Катерина Алексеевна сдвинула брови, вспоминая, — оттуда только что выбили Манштейна. Туда так просто не попадешь.

— Так, может, там и следа от нее не осталось? — продолжала Лиза с прежней горечью. — Когда отступали к Волге, из окрестных поселений кого эвакуировали, а кого не успели, тот сам бежал. Мы совсем рядом с Красноармейской прошли, я просилась, хоть глазком одним взглянуть, но не позволили: так били с воздуха, головы не поднимешь.

— Ну уж отбились они, — Белозерцева усмехнулась, — нашей каши кушают, без мяса даже, и тому рады. Вот что, Лиза, — решила она, — ты теперь отправляйся спать, я сейчас позову Антонова, чтоб проводил тебя в расположение, а завтра будь готова, я с Никитой Сергеевичем совещание проведу и разузнаю заодно, как нам в эту Красноармейскую проехать. Вместе поедем. Мне бы тоже хотелось на Красноармейскую хотя бы разочек посмотреть. Надеюсь, мне дадут пропуск. А не дадут — опять Лаврентию звонить стану. Он еще пожалеет, что отправил меня из Москвы сюда, я его на Лубянке куда как меньше беспокою, чем отсюда.

— Мы поедем в Красноармейскую? Искать Наташу? — Лиза встала, сжав руки на груди. — Вы думаете, это возможно?

— Конечно, возможно, — ответила та мягко и смахнула слезинку с Лизиной щеки. — Только надо постараться. Я тебе обещаю, что все устрою. Только не проспи, — пошутила она напоследок и, толкнув дверь в сени, крикнула: — Антонов, просыпайся, дружок! Надо Елизавету Григорьевну проводить. И подбрось еще дровишек в печку. А то что-то затухло все и прохладно стало.

— Слушаюсь, Катерина Алексеевна, — Антонов появился, одергивая полушубок. — Это, — он махнул Лизе рукой, — пошли, что ли, товарищ лейтенант?

— Иди, иди, — Белозерцева проводила Лизу до дверей, — скоро уж рассветет.

— Где ж ты все ходишь, Лизонька? — Орлов встретил ее упреками. За Котельниково он получил лейтенанта, уже в третий раз, как сам смеялся.

— Но теперь уж надолго, — уверял он сомневающихся, — мне от Лизаветы Григорьевны отставать не след. Одно дело — санинструктор, а уж переводчик при генерале — это другой коленкор. Ничего не попишешь — интеллигенция. Тут в рядовых ходить стыдно. Надо продвигаться по службе.