Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 34

С тобой мне было проще, во всяком случае, я имела непосредственное отношение к организации вашего отряда и к твоей засылке в Таллинн. Поэтому имела полное право высказать свое мнение и даже на нем настаивать. Но ты сама видишь, здоровье у меня не «ах» и все время ухудшается. Пока я жива, — ты всегда можешь рассчитывать на меня, — обняв Лизу, она прижала ее голову к своему плечу. — Но когда меня не будет… — помолчав, она добавила, — пеняй на себя. В НКВД не существует срока давности для подозрений. Как только война закончится в нашу пользу, они снова перероют все шкафы и достанут, образно говоря, «скелеты» недоследованных дел, у них ничего не пропадает… Надо же чем-то заниматься и в мирное время. Огромный аппарат надо загружать работой. Кроме того, никто не отменял старой истины: господство зиждется на страхе. И страх надо создавать…

— Катерина Алексеевна, вы знаете, почему отец не уехал во Францию? — спросила Лиза подавленно. — Неужели он надеялся, что ему простят его происхождение? На что он вообще рассчитывал? Я никогда не слышала, чтобы он говорил об этом. Наверное, он считал, что я еще мала, чтобы понять.

— Я думаю, он заботился о тебе. Он не хотел, чтобы ты узнала страх раньше, чем тебе преподадут урок «синие фуражки», как называют нас. А они обязательно сделают это, твой папа был в том уверен, — у «фуражек» под контролем все и вся. Он хотел, чтобы хотя бы в детстве ты испытала счастливую легкость мыслей и чувств, которую обычно дарит неведение. Знание — тяжелый груз, порой невыносим. Хотя возможно, — она усмехнулась, — он надеялся, что тебя минует судьба ровесников непролетарского происхождения. Ведь ты хорошо играешь на рояле. Советской власти нужны одаренные люди, которые достойно представят ее на Западе как вполне цивилизованное государство. Что же касается эмиграции, — Белозерцева оставила Лизу, подошла к окну и долго смотрела на вихрящийся снег. — Твой отец попал на Первую мировую войну юнцом, и довольно поздно. Он был много моложе и Грица Белозерского, и Феликса Юсупова. Он поступил прапорщиком в конногвардейский полк в 1915-м, война шла уже полтора года. В семнадцатом году на железнодорожной станции Молодечное его свалила испанка. В госпитале врачи сразу сказали, что надежды мало, ведь незадолго до того Гриша был серьезно ранен в перестрелке и ослаб. При наступлении его оставили на попечение старой учительницы немецкого языка — Анны Полянской, да, да, родной тетки твоей будущей мамы. Сослуживцы верили, что Гриша переборет болезнь, вернется в полк и они еще встретятся. Но не пришлось.

Это было ранней весной и никто не знал, что случится в октябре. Все думали, что февральские события — венец всяческого беспорядка и с отречением государя жизнь войдет в прежнее русло. Никому даже в голову не приходило, что гегемон возьмет власть в свои руки, и наступят совсем уж темные времена.

Как мне рассказывал твой папа, когда я приезжала к вам на дачу в Лугу, в Молодечном он пробыл почти до лета. Но отступление русской армии и угроза прихода немцев вынудили Полянских вместе с ним двинуться на восток. Поскольку у Полянских не было другого жилья в пределах российской империи, они переехали под Лугу, в имение твоего отца. Папа никогда не говорил тебе, что дача под Лугой — это бывшее имение Голицыных? — Белозерцева обернулась к Лизе.

Та недоуменно пожала плечами:

— Не говорил.

— Понятно. Он был очень осторожный человек. Осенью семнадцатого, когда большевики взяли власть, Гриша все еще был болен. Окончательно он излечился и смог как-то решать свою судьбу только в восемнадцатом году. Конечно, он сразу решил пробиваться к Колчаку. Вместе с Надей, твоей матушкой, которая ухаживала за ним все время, пока он был болен. Они собрались в дорогу, но по пути ему встретился его бывший сослуживец Тележников. Он рассказал Грицу, что сразу после того как он остался в Молодечном, в полку случился пренеприятнейший казус — обнаружилась пропажа денег из полковой казны, и офицерский суд чести постановил, что это сделал он, Гриша. «Сам знаешь, кто отсутствует, тот всегда неправ, — убеждал он Гришу, — Кто-то из них украл деньги, а валит на тебя. Подумай сам, раз уж они приняли решение, станут ли они его пересматривать? Тебя ожидают большие неприятности, если ты отправишься к Колчаку».

На самом деле, как выяснилось позже, кассу разграбил Тележников и его подельники, и офицерский суд обвинил именно их, а не Гришу Голицына, который лежал больным и, конечно, был ни при чем. Именно поэтому Тележников бежал от Колчака и примкнул к красным. Я думаю, что, будь Гриша один, он, вопреки уговорам мерзавца, направился бы к белым, чтобы все выяснить самому. Но с ним была Надя, которая ждала первого ребенка, это был сын, к несчастью, родившийся мертвым.

— У меня был брат? — удивилась Лиза. — Я не знала об этом…

— Ты много не знала, как я вижу, — откликнулась Белозерцева. — Отец просто не успел тебе рассказать прежде, а когда увидел, что стало твориться в середине тридцатых, так и вовсе не счел нужным. Надя страшно испугалась, узнав о том, что может ожидать их у белых. Она поверила Тележникову и не хотела слушать доводы Гриши. Пожалев ее, он согласился принять предложение Тележникова и поступить на службу к большевикам. Его приняли, насколько мне известно, радушно. В кадровых офицерах у красных была большая нехватка. Я думаю, что Гриша понимал всю абсурдность своего поступка и рассчитывал впоследствии все-таки вернуться к белым. Он не верил, что его прежние товарищи способны усомниться в его честности, и хотя отдавал себе отчет, что служба красным скорее всего изрядно повредит его репутации, рассчитывал на понимание. Он вскоре понял, кем был на самом деле Тележников. Тот руководил отрядами так называемых реквизиторов, а попросту — бандитов, которые грабили несчастных жителей Ростова и Екатеринослава, не успевших уйти с белыми. Многих убивали без суда и следствия, на месте. Гришу Тележников тоже пытался привлечь к своим походам, но твой отец отказался наотрез. Тогда Тележников подбил одного из своих подчиненных написать на Гришу донос в тридцать седьмом.

Гришу красные привечали до поры до времени. Ему даже прощали идеологическую неподкованность, лишь бы грамотно воевал. Надя познакомилась в Царицыне с семьей Аллилуевых, там ее принимали радушно. К тому же, когда стало понятно, что Белое движение терпит крах, она и вовсе уверовала в то, что сделала в семнадцатом пророчески верный шаг. Надя даже представить не могла, как она покинет Россию, как будет жить в Париже и не иметь возможности вернуться на Родину.

Бесповоротность такого решения удерживала и Гришу. Он похоронил свою матушку, давнюю подругу княгини Алины Николаевны, на сельском кладбище, недалеко от своего лужского имения, куда она уехала от революции. И поставил памятник, поменяв ей имя с Елизаветы Голицыной на Прасковью Головкину, так звали кормилицу Гриши, ради того, чтобы пролетарии не осквернили прах. Он тоже плохо представлял себе, как покинет могилу матери навсегда. Ведь трудно было вообразить, что спустя двадцать лет бывшие покровители, которым они станут не нужны, расправятся с обоими, Надю отравят, а Гришу — расстреляют по обвинению в измене.

— Маму отравили? — Лиза едва выговорила эти слова, потому что в горле у нее встал комок. — Но она умерла от простуды, так сказал доктор.

— Но доктора прислали из ГПУ, — ответила Белозерцева жестко, — да, Надя простудилась. Но ничто не угрожало ее жизни, пока ей не ввели смертельную дозу лекарства, в четыре раза превышающую допустимую. Якобы по недосмотру. Медсестру, которая сделала это, арестовали, но быстро отпустили. Она же действовала по приказу. А приказы отдавались свыше.

— Но зачем? Зачем? — Лиза приподнялась, с трудом сдерживая слезы.

— Они хотели, чтобы комбриг Голицын стал более послушным. У него остались две маленькие дочери, вы с Наташей. Им необходима была мать. Они думали, он быстро женится, и даже приставили некую особу Таню Коровину, служившую агентом ОГПУ. Так комбриг все время находился бы под присмотром. А рано или поздно его склонили бы к сотрудничеству, доносительству то есть. Но они не могли допустить, что Гриша станет хранить верность своей умершей супруге. А то, что нельзя использовать, надо уничтожить — таковы большевистские правила. Осознав, что их трюк не удался, огэпэушники приговорили Гришу. Без Нади он прожил всего лишь пять лет. Потом — арест и расстрел. Благо, и повод нашелся, и верные люди.