Тим - Маккалоу Колин - Страница 2

Когда Мэри Хортон вышла на переднее крыльцо, она постояла там некоторое время, прищурив глаза от яркого солнца и оглядывая садик перед домом. Траву давно пора было стричь. И где этот чертов мужик, которому она платила за то, чтобы он стриг траву раз в две недели по четвергам? Его не было уже месяц, и гладкая поверхность зеленого ковра начала выглядеть неопрятно. «Вот досада», — подумала она.

В воздухе стояло странное гудение, что-то среднее между звуком и ощущением. Слабое «буум, буум, бум», казалось, проникало до костей, и жителю Сиднея было ясно, что сегодня будет очень жаркий день. Два цветущих эвкалипта по обе стороны ворот поникли своими синими серповидными листьями, как бы протестуя против пульсирующего зноя, а японские жуки щелкали и суетились среди массы желтых цветов на кустах кассии. Двойной ряд великолепных красных олеандров обрамлял выложенную камнем дорожку, ведущую от двери к гаражу. Мэри Хортон, поджав губы, направилась по ней.

Ей предстояла схватка, борьба, которую она вела каждое утро и каждый вечер в течение всего лета. Когда она подошла к первому красивому, усыпанному цветами кусту, он начал вопить и визжать так громко, что у нее зазвенело в ушах и закружилась голова. Бросив сумку и сняв перчатки, Мэри Хортон шагнула к лежащему аккуратными зелеными кольцами шлангу, включила кран на полную мощность и направила струю на олеандры. Постепенно, по мере того, как пропитывались водой кусты, шум стихал, пока не остался единственный басовитый звук «бриик», исходящий из куста, ближайшего к дому. Мэри погрозила ему кулаком.

— Я до тебя доберусь, старый поганец! — сказала она сквозь зубы.

— Бри-и-и-и-ик, — насмешливо ответила цикада-хормейстер.

Опять натянуты перчатки, поднята сумка, и в тишине и спокойствии Мэри направляется к гаражу.

С подъездной дорожки отлично был виден развал, который творился вокруг прелестного домика из красного кирпича ее соседки миссис Эмили Паркер, Когда Мэри поднимала дверцу гаража, она бросила неодобрительный взгляд на этот хаос, потом посмотрела на тротуар.

А тротуары на Волтон Стрит были сделаны великолепно. Они представляли собой узкую цементную дорожку, вдоль которой до самой обочины тянулась широкая полоса идеально подстриженного газона. На расстоянии тридцати футов друг от друга с каждой стороны улицы росли огромные олеандры. Одно дерево цвело белыми цветами, за ним шло розовое, потом красное, потом опять розовое и затем последовательность цветов повторялась. Улица была гордостью ее жителей и обычно получала приз на ежегодном смотре, проводимом газетой «Геральд».

Большущая машина-бетономешалка стояла рядом с олеандром напротив участка Эмили Паркер. Барабан медленно вращался, и из желоба выливался липкий серый цемент. Им были залиты ветки дерева, тяжелые капли падали с окаменевшей листвы. Струйки раствора текли по цементной дорожке, покрывая траву и собираясь лужицами в углублениях. Возмущение охватило Мэри, она поджала губы так, что ее рот превратился в одну белую линию. «Какое помрачение напало на Эмили Паркер, что она захотела покрыть кирпичные стены этой отвратительной кашей?! Вкусы людские необъяснимы, вернее, отсутствие их», — думала Мэри.

На солнце с непокрытой головой стоял молодой человек, равнодушно взирая на осквернение Волтон Стрит. А на расстоянии двадцати шагов, совершенно остолбеневшая, стояла и смотрела на него Мэри Хортон.

Живи он две с половиной тысячи лет назад, величайшие греческие скульпторы лепили бы с него изваяния бога Апполона. Он, изваянный в гладком белоснежном мраморе, обрел бы бессмертие, и его каменные глаза смотрели бы безучастно поверх восторженных лиц поколений и поколений людей.

Но он стоял здесь, среди бетонной грязи, на Волтон Стрит. Он, очевидно, был из бригады строителей, так как на нем были надеты форменные шорты цвета хаки, спущенные до самых бедер и подвернутые снизу настолько, что была видна нижняя часть ягодиц. Кроме шортов и пары толстых шерстяных носок, завернутых на тяжелые рабочие ботинки, на нем не было ничего — ни рубашки, ни куртки, ни кепки.

Он стоял к ней вполоборота, и блестел на солнце, словно отлитый из золота. А ноги у него были такой красивой формы, что она подумала, что он бегун на длинные дистанции. И весь он был удлиненным, тонким и изящным. Когда он резко повернулся к ней, она увидела сначала широкие плечи, а затем узкие изящные бедра.

А лицо! Лицо было безупречно. Нос короткий и прямой, высокие слегка выдающиеся скулы, нежно очерченный рот. В уголке рта с левой стороны была тонкая морщинка и она придавала его лицу печальное выражение, выражение потерянного, невинного ребенка. Волосы, брови и ресницы были цвета спелой ржи под ярким солнцем, а глаза ярко синие, как васильки.

Когда он заметил, что она следит за ним, он радостно ей улыбнулся, и эта улыбка заставила ее задохнуться. Мэри Хортон с трудом ловила воздух. Никогда за всю ее жизнь с ней такого не случалось, она была очарована такой невероятной красотой. Мэри пришла в ужас и, чтобы спастись, бросилась к машине и укрылась там.

Всю дорогу в коммерческий центр северного Сиднея, где находилось сорокаэтажное здание офиса компании «Констэбл Стил энд Майнинг», его образ стоял у нее перед глазами. Как Мэри ни старалась сосредоточить внимание на транспорте и заботах предстоящего рабочего дня, она не могла изгнать его из своей памяти. Если бы в нем было что-то женственное, если бы лицо его было просто хорошенькое или наоборот в нем проступало бы что-то грубое, она забыла бы его легко: самодисциплина помогала ей забывать все, что она приказывала себе забыть. Но он был безупречно красив! Затем она вспомнила: Эмили Паркер обещала, что строители сегодня закончат работу. Она продолжала упорно вести машину, но все вокруг, наполненное зноем дня, казалось, померкло.

Глава 3

Когда Мэри Хортон ушла, а садовый шланг перестал испускать из себя воду, цикада-хормейстер на своем олеандровом кусте издал глубокий, пронзительный звук: «брииик!». И немедленно с куста чуть подальше ему ответила примадонна-сопрано. Один за другим в хор вступили теноры, контральто, баритоны, другие сопрано, пока обжигающее солнце не наполнило их сверкающие зеленые тельца такой энергией, что пытаться разговаривать на расстоянии нескольких шагов от кустов было невозможно. Оглушающий хор расширялся, поднимаясь над верхушками кассий, и звук его долетал до цветущих эвкалиптов, через забор к олеандрам, стоящим вдоль тротуаров Волтон Стрит и до рядов Камфорных лавров позади домов Мэри Хортон и Эмили Паркер.

Строители работали и замечали хор цикад только, когда им приходилось что-то крикнуть друг другу, подходя к большой куче цемента. Его то и дело подвозил Тим Мелвил, а они, захватив полный мастерок, бросали цемент — хлоп! — о кирпичные стены бунгало старушенции. Пристройка уже была закончена, осталась наружная штукатурка. Голые спины в замедленном ритме наклонялись и выпрямлялись, строители методично двигались вдоль дома и вокруг него, солнечные лучи прожаривали до костей, пот высыхал, не успевал собраться в капли на их шелковистой коричневой коже. Билл Несмит бросал сырой бетон на кирпичи, Мик Девин разглаживал комки, превращая их в полосу крупно-зернистой зеленоватой штукатурки, а за ним Джим Ирвин скользил вдоль лесов и легкими полукруглыми движениями мастерка создавал рисунок на ее поверхности. Гарри Маркхэм взглянул на часы и закричал Тиму:

— Эй, парень, зайди в дом и спроси старушенцию, не поставит ли она чайник, а?

Тим поставил тачку в боковом проходе, взял пятилитровый жестяной чайник и коробку с припасами в охапку и стукнул в заднюю дверь, вызывая хозяйку.

Миссис Паркер появилась минуту спустя. За сеткой от мух, на темном фоне она казалась тенью.

— А, это ты, милок, — сказала она, открывая дверь. — Заходи, заходи! Ты, наверное, хочешь, чтобы я вскипятила чайник для этих оглоедов? — продолжала она, закуривая и с удовольствием рассматривая его, а он стоял, моргая и ничего не видя в сумраке после солнца.