Пернатые артисты - Дуров Владимир Леонидович - Страница 6

Что вороны умны — это неоспоримо; я удивляюсь людям, которые этого не понимают и ставят пугала-палки с тряпками или с картузом и развевающейся по ветру старой кофтой. Ведь ворона великолепно знает, что нечего бояться безвредных чучел, и учит этому своих молодых воронят.

В жизни мы видим на каждом шагу, что птица не боится даже движущихся живых существ, если они не приносят им вреда. Разве воробушки под ногами коров и лошадей не клюют беззаботно зерна, а вороны не чистят свой хвост на дуге над лошадью после сытного обеда? И только появление человека, большею частью шалунов-детей, заставляет их искать спасения.

Может-быть, читателям покажется странным, как это ворона учит своих детей или старые воробьи — молодых. Понаблюдайте хоть немного, но терпеливо, за птицами, сидящими на крышах домов.

Я не раз из своего окна бросал на низкую крышу крошки хлеба, оставшиеся после обеда, и наблюдал, как воробьи клевали их. Между ними я старался отличить старых от молодых, что было нетрудно: если проходил мимо человек, то первыми слетали с крыши старые, а молодые уже вслед за ними, по их примеру.

Я видел в зоологическом саду ворону на спине у дикого, сильного тура. Тур стоял, гордо подняв голову с закинутыми назад рогами, и, видимо, наслаждался тем, что ворона храбро сидит у него на спине и ищет паразитов.

Я много читал небылиц про ворон. Существует немало рассказов о том, как устраивается вороний суд над провинившейся товаркой, как вороны собираются где-нибудь на поляне, строясь в правильный кружок, головами друг к другу, а в середине помещается обвиняемый. По общему приговору вся стая разом нападает на виновную птицу и тут же убивает ее.

Мне захотелось самому проверить эти рассказы и изучить жизнь этих интересных птиц, но мне не удалось это полностью, хотя я терпеливо и долго наблюдал за поведением ворон на воле.

Качающиеся от ветра верхушки деревьев часто скрывали своими листьями гнезда и влетающих туда ворон.

Мне все-таки удалось подметить, как ворона кормит своего птенца. Мать летит в гнездо, а вороненок уже широко открывает клюв и кричит во все свое воронье горло: «ка!» Он получает из клюва матери прямо в горло принесенную пищу. Голос вороненка, не успевшего проглотить принесенное, изменяется в глухое, сдавленное «ка», и мать моментально пропихивает своим клювом пищу в самое горлышко маленькому обжоре.

Между прочим, мне удалось заметить, что ворона, садясь близ гнезда на сук, долго долбила его своим длинным крепким клювом, как стамеской, по одному месту.

Никогда не видел я, чтобы вороны, как голуби, объяснялись друг другу в любви.

Замечал я, как вороны сзывают друг друга, улетая и прилетая обратно, как бы приводя за собой других товарищей.

Я выпустил в сад свою мартышку Гашку. Первым долгом, почуяв себя на свободе и далеко от меня, обезьянка бросилась в кусты, к молодым деревцам китайских яблонь. Я, понятно, позвал ее обратно, боясь, что она поломает деревца.

Гашка, очевидно, понимала, что лазить на яблоньки ей запрещено, но она не желала итти домой и быстро влезла на соседнее дерево. Прыгая с сучка на сучок, она добралась до самой верхушки.

Ловко снимала Гашка с листьев дерева пауков, которых очень любила. Тут я увидел быстро пролетевшую ворону; она круто повернула и скрылась с моих глаз.

Через каких-нибудь десять минут птица уже вернулась назад с подругами, которые в свою очередь разлетелись в разные стороны, но скоро вороны появились еще в большем количестве.

Садясь на соседние деревья, окружающие дерево с обезьянкой, они тревожно, с криком, все ближе и ближе подлетали к Гашке.

Обезьянка как-будто не обращала внимания на надвигающегося врага и продолжала поспешно класть себе в рот насекомых.

Вороны, каркая, то улетали, то вновь налетали на Гашку. Они защищали верхушки деревьев со своими вороньими гнездами.

И чем больше слеталось ворон, тем они становились смелее.

Мне кажется, Гашка притворялась, что не видит птиц. Вот уже одна из ворон успела, долбанув клювом в самый кончик висящего хвоста обезьяны, моментально отлететь. Пришлось вступиться мне. Гашка, наверное, поняла опасность своего положения, и на мой призыв быстро спустилась по стволу вниз.

Чем больше я наблюдал ворон, тем больше мне хотелось узнать их жизнь.

Проходя как-то по саду, я услышал тревожное карканье и увидел, что две — три вороны, — должно-быть, самки, обладательницы гнезд в моем саду, — с громким карканьем перелетали с дерева на дерево. Казалось, они со мной заигрывают, манят за собой. Приглядевшись внимательно, я понял, что ворона отвлекает меня от дерева, где находилось ее гнездо с детьми. Я же нарочно делал вид, что боюсь вороны, и, как только она или ее подруга перелетали с ветки на ветку по направлению ко мне, я удалялся от них.

Проделав это несколько раз, я подумал о том, не удастся ли мне приручить к себе ворону. Ведь есть закон природы, что все удаляющееся заставляет животное преследовать и нападать, а все приближающееся к животным заставляет их удаляться и защищаться. Кошка бросается на убегающую мышь; собака — на проезжающую телегу; цыпленок — на червя. Этот закон природы много помогает мне в моей дрессировке, когда я обманываю инстинкт трусости и заставляю трусливое животное переходить в наступление. Я называю это трусообманом и применяю этот прием в дрессировке.

Я не ошибся. На пятый день моей «дрессировки на свободе» я достиг того, что ворона смело летала над самой моей головой, задевая крыльями мою шляпу, когда я близко проходил мимо дерева с ее гнездом.

При этом я пригибался и убегал, как бы боясь вороньего движения.

В следующие дни я принес с собой мясо и хлеб и на глазах у ворон бросал на землю, желая примирить их с собой, но мне это не удавалось.

Кучка воробьев моментально подбирала корм с земли и разлеталась во все стороны. Так и не удалось мне поближе познакомиться с воронами.

А еще через несколько дней я встретил в прилегающем к моему саду Екатерининском парке мальчика. Он крепко держал в шапке вороненка, видимо, только-что вынутого из гнезда.

— Что это у тебя?

— Вороненок.

— Где взял?

Он мотнул головой в сторону деревьев.

— Эва!

— Слушай, — сказал я мягко. — Отдай мне эту птицу, ты ее только замучаешь. Ведь не сумеешь вырастить!

Он крепко прижал к груди шапку, видимо, решившись не расставаться с птенцом. А у меня при мысли о том, как он замучает вороненка, больно сжалось сердце. Ведь, в самом деле, редко можно встретить детей, умеющих разумно подойти к животному, а особенно к такому нежному, как детеныши птицы. Как часто я видел ребят, воображающих, что они ласкают птенчика, тогда как они причиняли ему невыносимые страдания, прижимая к себе и целуя.

— Отдай мне вороненка.

— Не отдам.

— Послушай, — сказал я. — Ты не умеешь кормить птенца, и он у тебя непременно умрет. А я выкормлю, и ты можешь увидеть его потом у меня и сам научишься, как нужно ухаживать за птицами.

Он молчал.

— У меня много птиц и всяких животных. Есть и медведь. И лисы. И волки. Хочешь, я покажу тебе? Только отдай мне птицу. А кроме того, получишь от меня вот что.

И я показал ему деньги. Все соблазны разом подействовали. Мальчуган не выдержал и отдал мне вороненка, а я повел его в свой музей.

У мальчугана разгорелись глаза от всего, что он увидел, и он стал рассказывать товарищам, что на Божедомке живет дедушка Дуров, у которого видимо-невидимо всякой твари, а кроме того, музей с чучелами и бабочками, похожими на пестрые цветы, и этот Дуров покупает воронят.

С тех пор у меня не было отбоя от мальчуганов с воронятами.

Едва я раскрывал утром глаза, как служащие мне говорили:

— Там вас мальчик дожидается…