Звездный десант - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 36

Он говорил дело. Пока война продолжается, «срок» не кончается — по крайней мере не у пехотинца. Разговоры о сроке сейчас — показатель настроения. Те, кто на срочной службе, чувствуют себя людьми временными; мы всегда можем сказать: «Все, вошебойка окончена». А кадровые так не говорят, они никуда не уходят — служат до отставки или покупают место на небесах.

С другой стороны, мы тоже никуда не денемся. Но если стать кадровым, а свою двадцатку не оттрубить... с правом гражданства может получиться неувязка. Кому нужен человек, который не захотел остаться?

— Ну, может, не один срок,— признал я.— Но война не будет длиться вечно.

— Да ну?

— Ну как же...

— Будь я проклят, если знаю. Мне не докладывают. Но знаю, что заботит тебя вовсе не это, Джонни. Тебя девушка ждет?

— Нет... да, ждет...— я помешкал с ответом. — Только у нее со мной — «Дорогой Джонни», и все.

Тут я соврал. Просто выдумал, потому что Ас, похоже, ждал чего-то подобного. Кармен не была моей девушкой и никого никогда не ждала, но письма ко мне начинала со слов «Дорогой Джонни».

Ас понимающе кивнул.

— Они все такие. Скорее выйдут замуж за штатского, чтобы был под рукой, когда вздумается задать взбучку. Не печалься, сынок, отыщешь целую толпу, сами будут на шею вешаться, когда выйдешь в отставку... и тогда выберешь себе нужную. Женитьба для молодого — сущее наказание, а старику — утешение,— он посмотрел на мой стакан — Тошнит меня, когда я вижу, как ты хлебаешь эти помои.

— А мне от твоей дряни, думаешь, лучше? — сообщил я ему.

Он пожал плечами.

— Говорю же, о вкусах не спорят. Ты подумай.

— Ладно.

Ас пошел играть в карты, а мне одолжил немного денег, и я пошел погулять. Мне нужно было подумать.

Пойти в кадровые? Если забыть о шумихе вокруг повышения, то сам-то я хочу ли в бессрочники? Слушайте, я вроде прошел всю эту бодягу, чтобы получить гражданство, не так ли? А если я стану кадровым, то окажусь так же далеко от привилегии голосовать, как будто даже в армию еще не записывался. Потому что, пока носишь форму, голосовать не ходишь. Конечно, так оно и должно быть. Сами посудите, позволь Разгильдяям голосовать, какой-нибудь идиот может проголосовать за то, чтобы больше не ходить в десант. Так нельзя.

Но я же записался, чтобы иметь право голосовать.

Или нет?

Заботит меня это право голоса? Нет, это престиж, вопрос гордости, положения... быть гражданином.

Или нет?

Даже ради спасения собственной жизни я не мог точно вспомнить, зачем пошел на службу.

Все равно, право голосовать еще не делает из тебя гражданина... Наш лейтенант был гражданином в самом высшем смысле этого слова, пусть прожил не настолько долго, чтобы хоть раз проголосовать. Он «голосовал» каждый раз, когда шел в десант.

И я тоже!

Я услышал в голове у себя голос полковника Дюбуа: «Гражданство — это отношение, состояние сознания, эмоциональная уверенность в том, что целое больше части, и эта часть должна скромно гордиться тем, что приносит себя в жертву, чтобы целое могло жить».

Я все еще не знал, стремлюсь ли заслонить своим одним-единственным телом «родной дом от опустошения войной»... меня по-прежнему трясло перед выброской, а «опустошение» выходило очень уж опустошительным Но я, по крайней мере, понимал, о чем говорил полковник Дюбуа. Мобильная пехота — это мое, а я принадлежу мобильной пехоте. Что делает вся пехота, то делаю и я. Патриотизм для меня — метафизика, слишком велико, чтобы увидеть. Мобильная пехота — моя банда, я ей принадлежу. Это единственная, оставшаяся у меня семья, они — мои братья, которых у меня никогда не было, они мне ближе, чем был Карл. Если я брошу их, я пропал.

Так почему бы не стать кадровым военным?

Отлично, отлично... а как быть со всей этой чушью об училище? Это же совсем другое дело. Я мог представить, как отслужу двадцать лет, а затем буду прохлаждаться, в точности как описывал Ас, с «фруктовым салатом» на груди и тапочками на ногах... а по вечерам я ходил бы в клуб ветеранов, вспоминал бы прежние времена с боевыми товарищами. Но училище? Я уже слышал Эла Дженкинса на одном из споров, где подняли этот вопрос: «Я — рядовой! Им и останусь! Если ты рядовой, спросу никакого. Кому это надо — быть офицером? Или сержантом? И так ведь дышишь тем же воздухом, верно? Ешь то же самое. Идешь туда же, делаешь то же самое. А забот — никаких».

Эл попал в точку. Что мне дали лычки, кроме шишек и синяков?

И все же я знал: я стал бы сержантом, если бы предложили. Не откажешься, пехотинец ни от чего не отказывается, он идет и принимает все как есть. Повышение, думаю, тоже.

Но неужели так можно? Разве я смогу стать таким же, как лейтенант Расжак?

Мои ноги принесли меня к училищу, хотя я вообще не собирался идти в ту сторону. На плацу гоняли рысью роту кадетов, и выглядели они точь-в-точь, как салаги в учебном лагере. Солнце жарило, и учения не были столь же привлекательными, какими казались во время трепа в бросковой «Роджера Янга». Да с тех пор, как учебка осталась позади, мне не приходилось маршировать дальше тридцатой переборки. Вся эта чушь в прошлом.

Я смотрел на бедняг, взопревших в униформе; я слушал, как их костерят — тот же сержант, между прочим Дом, милый дом... Я покачал головой и пошел прочь...

...в казармы, на офицерскую половину, где нашел комнату Джелли.

Он сидел внутри, задрав ноги на стол, и читал журнал. Я постучал по дверному косяку. Джелли поднял голову и рыкнул:

— Ну?

— Сарж... то есть, лейтенант.,.

— Дальше!

— Сэр, я хочу стать кадровым военным.

Он спустил ноги со стола.

— Подними правую руку.

Он привел меня к присяге, полез в ящик стола и достал мои бумаги.

Он будто знал заранее и подготовил бумаги на меня, те только и ждали, когда я появлюсь, чтобы их подписать. А я ведь даже Асу еще ничего не сказал. Каково? 

12 

«Роджер Янг» опять возвращался на базу — за капсулами и за личным составом, Эл Дженкинс получил свое место в раю, прикрывая отход,., тот, в котором мы потеряли и падре. Кроме того, меня ждал перевод. Я носил новенькие сержантские лычки (вместо падре Мильяччио), хотя было у меня предчувствие, что как только я уйду с корабля, лычки достанутся Асу. Мне их дали из чистой вежливости, прощальный подарок от Джелли перед поступлением в офицерское училище.

Но все это не мешало мне ими гордиться. С космодрома я вышел, задрав нос, и зашагал прямиком к пропускному карантинному пункту, чтобы поставить штамп в бумаги. Именно тогда я и услышал вежливый, полный уважения голос:

— Прошу прощения, сержант, но тот катер, что только что сел... он с «Роджера»...

Я повернулся взглянуть на говорящего, посмотрел на рукав. Небольшого росточка, сутуловатый капрал, несомненно, один из наших...

— Папа!

И тут капрал меня обнял

— Хуан! Хуанито! Мой маленький Джонни!

Я поцеловал его, обнял и заплакал. Наверное, штатский клерк за конторкой впервые в жизни увидел двух целующихся младших офицеров. Ну если бы я заметил, что он хотя бы бровью повел, размазал бы по стене тонким слоем. Но я ничего не заметил, я был занят. Клерку пришлось напомнить мне, чтобы я забрал у него бумаги.