Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Душой наизнанку

Мамочева Юлия

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Душой наизнанку - Мамочева Юлия - Страница 27

Изменить размер шрифта:

«Вижу с балкона: ночь над Москвой…»

Вижу с балкона: ночь над Москвой

нависла, как балдахин.

Ноздри ментолово ширит мороз

(им я дышу взахлёб).

Ты становишься в городе свой,

быть утомившись глухим

(слышь его душу ворсом волос,

впитывай через лоб).

Прошлое точечно щурит в меня

иглы звёздных зрачков;

небовы крылья на плечи легли,

точно густая шаль.

Я отгуляла поминки дня,

нынче мой план таков:

рухнуть ввысь, как во снах могли

те, кому яви не жаль.

Сон… В баламутную благость клонюсь

гривой оттенка «смоль».

Только милее всё-таки жизнь:

я выбираю её.

Вижу с балкона в формате News:

ночь одержима Москвой.

Что ж, как обычно: того держись,

что априори — твоё.

Искренним скопом солнечных искр,

россыпью жарких ос —

душу вышёптывают фонари

в гулкую темноту.

Быть иль не быть, вниз или ввысь —

это глупый вопрос:

если цель тебе выбор дарит —

значит, поставил не ту.

Щурит МОЯ недолунный глаз,

месяцем истончав, —

бежево нежась на Божьем дне,

в звонкой звёздистой глубине,

мной умиляясь над «но» и «не»

(слёзы — по мостовой):

высью влечёт серповидный лаз,

ласков и величав.

Вдох. Захлебнуться хочется не —

бом, смоляной синевой.

Вязким виссоном сгустился газ:

Ночь на моих плечах.

Я на балконе. Небо во мне.

Слепь пустоты над Москвой.

Исповедь

Много (да разного!) Фатум ниспосылал,

Только (по счастью!) прежде хранил от такого:

Мир — мерзопакостно славный салонный зал,

Я в эпицентре — к убогим нарам прикован,

Всаженным в мякоть нутра накалённым колом

К ним пригвождён, не своей несвободы вассал.

Мир — миражом, пьяным морем ржи колосится;

Я — недвижим под надёжною кожей ситца,

Плёночного целлофана, каким закулёман,

Прочно от жизни сладостной защищён…

Клоун, своим обернувшийся бледным клоном,

Пленно клянущийся: «Я не хочу ещё».

Диво! Его бы (меня!) — на потеху выставить.

К этому, собственно, я тебе исподволь — исповедь.

Исповедь, самую сочность, глупую, лакомую,

Вылаканнную особо острой потребностью.

Нет, не пойми превратно порывную плату мою

За неизмерность усопшего нашего «вместе».

Нет, не мечись сердечком, не мучься ревностью.

Лучше — смейся.

Слушаешь, верно, нынче — и страх берёт…

Можешь не лгать, каждый сам себе — самый цензор.

Прежде, поверишь ли, было всё наоборот:

Мир был мне — Рим, я ему — соответственно,

Цезарь…

Так вот и жили. А жизнь посвежей была.

Я, баламут по природе, гулял по балам

(Это, пожалуй, прыжок в ипостась Онегина).

Конунгом книг

конно нёсся я

к ногам неги на

Срок неопределённый. Теперь же срок

Пятиминутный мотаю время от времени

На перепутьях мертвенно ровных строк,

В буквенных клеймах читая бренностность бремени.

Прежде нырял я в чтенье анахоретом,

Что со мной сталось? Когда в него, как в острог,

Стал я вползать? Эх, давай не будем об этом.

Мало-помалу — младость уже немила-с:

Череп ослеп осклабленным склепом хотений.

Мысли в нём тусклою пляской; их плоские тени

Ластятся к стыни стекла незашторенных глаз.

Кажется, нары мои — неразрытый курган.

Окаменелые рёбра — сродни надгробью

Старых страстей. Только сердце дурною дробью

Рвётся зачем-то обратно в постылый гам

Жизни, которая вкруг моего-то ложа

Свой продолжает лживый кружить карнавал.

Парами ложе обходят — и всяк вельможа:

Каждая рожа на ту, что подле, похожа;

Вместе — ни дать ни взять, хоровод подпевал,

О запевале забывших. Смешно: я тоже

Телом и делом (грешным!) — средь них бывал.

Дело былое. Телу не сдвинуться с места,

Телу, что мною звалось и, наверно, являлось…

В нём замурован я, взятый под скорбный арест.

Я похоронен, но, своенравней норд-веста,

Сердце из склепа рвётся, презрев усталость…

Хочется в жизнь ему. Alea jacta est.[4]

Грудь — есть надгробье.

Кол вбит в неё, словно крест.

Душенька бурно — наружу, на странный бал.

Хочется ей баловаться меж пляшущих кукол…

Мир ими полон. Я накрепко кожей укутан:

Рвёт её дух мой, как твердь гордых рёбер сломал.

Грудь оттрещала. В пробоину дух содержимым

Хлещет и кажется встарь заточённым джинном.

Натиск сердечный выдержать ли надгробью?..

Выпорхнул дух с оглушительно бешеной дробью.

Вновь на балу я — и в исступленье ищу

Лик среди масок, которые мне противны…

Не прекращая свой хоровод рутинный,

Пляшут вельможи, подобно злому плющу

Плотным сплетеньем тел запрудив пространство;

Пляшут, как мысли метели, как томные тени…

Я в их собранье — мечущийся неврастеник,

Вынужденный то продираться, то озираться

По сторонам — где ты, где, о единственный лик?

Тело, слепой каземат мой, осталось на нарах.

Здесь только дух — он всевидящ,

как в сказках старых,

Силою чуда, которым в миру возник

Вновь после смерти — во имя чудесных дел.

Дух неустанно ищет. О где ты, где,

Светлых очей свеченье,

какого столь

Жадно желал я, что смог сломать заточенье?

О неужель, неужель я тебя проглядел?..

Чем прогневил тебя, Фатум? Чем я?..