Король замка - Холт Виктория - Страница 26

Я мало говорила, в основном — о картинах и замке, хотя чувствовала, что все это довольно скучно и граф разочарован. Возможно, он хотел услышать остроумные ответы на свои колкие замечания.

Как только ужин закончился, я с радостью ретировалась к себе, где принялась обдумывать свои дальнейшие действия. Надо урезонить Женевьеву, объяснить, что чужое горе еще никому не приносило счастья.

Вдруг в комнату вошла мадемуазель Дюбуа.

— Мне надо поговорить с вами, — сказала она. — Я потрясена!

— Успели узнать о моем платье?

— Об этом знают все в доме. Жозетта пошла к дворецкому, а тот — к графу. Мадемуазель Женевьева слишком многое себе позволяет.

— Так значит… ему все известно?

Она с недоумением посмотрела на меня.

— Разумеется.

— А где Женевьева?

— В своей комнате, прячется за нянькины юбки. Ее накажут, и она этого заслуживает.

— Не понимаю, какая ей радость от таких поступков.

— Она злая, вредная девочка! Она ревнует, потому что вас приглашают на семейный ужин, и граф проявляет к вам интерес.

— Естественно, раз его интересуют картины.

Она усмехнулась.

— Лично я в замке никогда не теряла бдительности. Конечно, приехав сюда, я понятия не имела, что это за дом. Граф… замок… звучит, как в сказке. Но когда мне рассказали все эти страшные истории, я испугалась. Уже была готова собрать чемоданы и уехать, но решила положиться на удачу, хотя знала, как это опасно. Такой человек, как граф, например…

— Не думаю, что вам грозит от него какая-нибудь опасность.

— Его жена умерла страшной смертью! Вы слишком доверчивы, мадемуазель Лосон, но я-то последнее свое место оставила из-за домогательств хозяина дома.

Она порозовела — от натуги, цинично подумала я. Видимо, ей самой стоило большого труда представить себя желанной. Я была уверена, что все эти похожие одна на другую истории обольщения — плод ее воображения.

— Затруднительное положение, — заметила я.

— Приехав сюда, я поняла, что мне надо проявлять особую осторожность, принимая во внимание репутацию графа. О нем вечно ходят какие-нибудь слухи.

— Слухи будут всегда, пока есть те, кто их разносит, — вставила я.

Мне многое в ней не нравилось: оживленность, с которой она принимала известия о чужих неприятностях, глупое жеманство, претензии на роль роковой женщины, даже длинный нос, делавший ее похожей на землеройку. Последнее обстоятельство было просто необъяснимо! Не могла же она изменить свою внешность! Но в тот вечер у нее на лице отражалась вся скудость ее души, и мне стало неприятно. Ненавижу сплетников.

Когда она ушла, я вздохнула с облегчением. Мои мысли занимала Женевьева. Наши отношения сильно пострадали, и это меня огорчало. Потеря платья была не так важна, как утрата доверия, которое я только-только начала завоевывать. Странно, несмотря на то, что она сделала, я чувствовала к ней еще большую нежность, чем прежде. Бедная девочка! Ей нужна забота. Она мечется во мраке, не зная, как привлечь к себе внимание. Я хотела понять ее, помочь ей. Мне подумалось, что в этом доме она ни в ком не находит понимания — презираемая и отвергнутая отцом, избалованная няней. Надо было действовать. Обычно я не поддаюсь минутным порывам, но в тот раз я не удержалась.

Я пошла в библиотеку. На мой стук никто не ответил. Тогда я вошла в комнату и дернула шнур звонка, а когда появился лакей, попросила передать графу, что я хочу с ним поговорить.

Дерзкий поступок! Я поняла это по лицу слуги, однако отступать было некуда. Скорее всего он вернется и скажет, что граф жалуется на занятость и просит отложить встречу до завтра. К моему удивлению, когда дверь распахнулась, в комнату вошел сам граф.

— Мадемуазель Лосон, вы за мной посылали?

Услышав насмешку, я вспыхнула.

— Я хотела поговорить с вами, Ваша Светлость.

Он нахмурился.

— Ах да, эта постыдная история с платьем. Я должен извиниться за поведение моей дочери.

— Я пришла не за извинениями.

— Вы очень снисходительны.

— Нет, когда я увидела платье, я очень рассердилась.

— Естественно. Убытки вам компенсируют, а Женевьева попросит у вас прощения.

— Мне это не нужно.

Недоумение на его лице вполне могло быть притворным. Мне, как всегда, казалось, что он наперед знает все мои мысли.

— В таком случае, будьте любезны, объясните, зачем вы меня… вызвали?

— Я вас не вызывала. Я пришла сюда, чтобы поговорить с вами.

— Ну что ж, я вас слушаю. Во время ужина вы были молчаливы — из-за этой дурацкой истории, конечно. Выдерживали национальный характер, демонстрируя полную невозмутимость и ничем не выдавая вашего негодования. Теперь все стало известно, и вы не рискуете раскрыть тайну. И поэтому… хотите мне что-то сказать.

— Я хотела поговорить о Женевьеве. Возможно, это не мое дело… — Я замолчала в надежде услышать, что это не так, но мои чаяния не сбылись.

— Продолжайте. — Он выжидательно смотрел на меня.

— Я тревожусь за нее.

Знаком пригласив меня присесть, граф сел напротив и вновь посмотрел на меня. Затем откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, так что на мизинце было видно кольцо — печатка с нефритовой инкрустацией. В ту минуту я с готовностью поверила бы всем слухам о нем. Орлиный нос, гордая посадка головы, сжатые губы, холодный взгляд — все это выдавало человека, рожденного, чтобы править, уверенного в своем священном праве делать все по своему усмотрению.

— Да, Ваша Светлость, — повторила я, — я тревожусь за вашу дочь. Как вы думаете, почему она так поступила?

— Она не желает давать объяснений своему поступку.

— Как она может объяснить то, чего сама не знает? В ее жизни было тяжелое испытание.

Что это — мое воображение или он действительно насторожился?

— Какое испытание? — спросил он.

— Я имею в виду… смерть ее матери.

Я поймала его взгляд — тяжелый, безжалостный, надменный.

— Это случилось несколько лет назад.

— Но именно она нашла мать мертвой.

— Я вижу, вы хорошо информированы о нашей семейной истории.

Я вскочила и шагнула к нему. Он тут же поднялся — хотя у меня достаточно высокий рост, он был значительно выше — и посмотрел на меня сверху вниз. Я попыталась разгадать выражение его глубоко посаженных глаз.

— Она совсем одинока, — не сдавалась я. — Разве вы не видите? Пожалуйста, будьте с ней немного помягче. Если бы вы были добры к ней… Если бы только…

Но он уже меня не слушал. Его лицо выражало откровенную скуку.

— Мадемуазель Лосон, — сказал он, — я думал, что вы приехали реставрировать картины, а не приводить в порядок наши семейные отношения.

Я почувствовала, что потерпела поражение, и сказала:

— Сожалею. Мне не надо было сюда приходить. Я должна была бы предвидеть бесполезность нашего разговора.

Он подошел к двери, открыл ее и слегка кивнул, давая мне пройти.

Я вернулась к себе, погруженная в мысли о том, что я наделала.

На следующее утро, по обыкновению придя в галерею, я ждала вызова графа: мне казалось, что он не допустит такого вмешательства в свои личные дела. Ночью я часто просыпалась. В моей памяти воскресала вечерняя сцена, утрированная до такой степени, что порой он мне представлялся самим дьяволом, глядевшим на меня из-под своих тяжелых век.

Принесли обед. Я как раз села за стол, когда ко мне поднялась Нуну. Она выглядела старой и усталой. Думаю, она почти не спала.

— Его Светлость все утро провел в классной комнате, — выдохнула она. — Ума не приложу, чтобы это значило. Он смотрел тетради и задавал вопросы. Бедная Женевьева от страха на грани истерики. — Она внимательно посмотрела на меня. — Это так на него не похоже. Он спросил одно, другое, третье и сказал, что, по его мнению, она почти ничего не знает. Бедная мадемуазель Дюбуа, она в обмороке.

— Думаю, он почувствовал, что ему пора заняться дочерью.

— Что бы это значило, мисс? Хотела бы я знать!

На прогулке я не пошла ни к Бастидам, ни в город. Я не желала никого видеть, мне хотелось побыть одной, подумать о Женевьеве и ее отце.