Увертюра ветра (СИ) - Элер Алиса - Страница 83

   Когда-то, в стародавние времен, вдруг вспомнила Иришь, и слова жриц имели силу, не были пусты. И те, кто хотел соединить свои судьбы в одну, должны были испить из чаши не вересковый, а солнечный мед - не обласканный солнцем, а рожденный, сотканный из него.

   Сейчас такого не встретишь. Говорят, жрицы забыли, как творить настоящие чудеса. Но Иришь не могла поверить в этом. Чудеса остались. Просто больше никто не хотел менять свою судьбу.

   Приближались сумерки. Солнце садилось за горизонт, и его косые лучи, еще недавно расцвечивающие пол, перебежали на стены. Время тянулось патокой - вязкой, густой. Ждать было не выносимо.

   Девушка незаметно переступила с ноги на ногу. Стоять было невыносимо - так она устала за этот безумный день. Ну, когда же?

   Иришь, хоть и не любила светские мероприятия, не раз бывала на свадьбах. И Ритуал проходил всегда одинаково, но длился по-разному. Она каждый раз внимательно неотрывно следила за жрицей, вслушивалась в тишину зала - и всегда пропускала момент.

   И пропустила сейчас, вздрогнув, когда жрица резко воздела руки с чашей. Букет лилий, который так отчаянно шел к ее волосам и платью, едва не выпал из ослабевших пальцев. когда туманная дымка ушла глаз жрицы, а сами они вспыхнули зеленью.

   Чаша налилась светом, став на мгновение полупрозрачной. И угасла вместе с враз потускневшим, выцветшим небом. "Солнце зашло", - с неожиданной ясностью поняла Иришь. Зашло не сейчас, раньше. Когда жрица только воздела руки.

   Последние отсветы солнца погасли, унося с собой расцветившее зал золото. В хлынувшем из окон сумраке тускло мерцал только обласканный солнцем кубок. Иришь невольно поежилась: ей показалось, что с поздним вечером в бальную залу пришел и холод.

   Жрица опустила руки с чашей - так, чтобы она оказалась на уровне груди - и протянула им. Эрелайн принял ее, склонив голову в знак благодарности. Поднес кубок к губам, и, слегка наклонив, сделал несколько глотков. И передал ей.

   Иришь, от волнения забыв, куда нужно было деть злосчастный букет, в нерешительности замерла. Передать матери нельзя - она в пяти шагах, слева. Пристроить тоже некуда.

   Поколебавшись, но ничего не придумав, она приняла чашу. Измученные лилии вжались в граненый кварц.

   Руки тряслись.

   ...Какая-то неясная тревога витала в воздухе, звенела в напевах флейт и скрипок. Тревога нависала над ней чьей-то пугающей тенью, стояла за спиной.

   Иришь поднесла чашу к губам и вдохнула тонкий, дрожащий цветочный аромат, горько-сладкий. "Не вересковый", - с удивлением поняла она.

   Уверенность уходила - неумолимо неотвратимо, безвозвратно. И она, зная, что еще немного, и ни за что не решится, резко прижала чашу к губам, наклонила ее, расплескав - и, захлебываясь, сделала глоток. Пролитая капля пробежала до подбородка - и, на секунду замерев, сорвалась, разбившись о ворот.

   По залу пробежал порыв теплого ветра. Ласковый, игривый, он закружил платья, растрепал прически, огладил плечи мягкими прикосновениями - и, набирая силу, сорвался ввысь. Зазвенели хрусталем окна, и одно из них с грохотом распахнулось.

   Чаша выскользнула из рук Иришь. Подпрыгнула, отскочив от пола и плеснув золотистым медом. Белоснежные лилии, несвязанные в букет, рассыпались по полу.

   Ветер затих, и в тишине, опустившейся на зал, голос жрицы - спокойный и как будто улыбающийся - разнесся по залу.

   - Теперь вы вместе. Навсегда.

   И для Иришь вдруг все стало ясно.

   - Ритуал... - потрясенно прошептала Иришь, едва способная сейчас говорить или думать. Она не хотела, нет - просто не могла поверить в случившееся!

   Со смесью ужаса и отчаянья взглянула на Эрелайна. Сжала пальцы, зажмурилась, не давая уже блестящим на глазах слезам сорваться вниз. Резко повернулась к жрице и уже вернувшимся, срывающимся голосом, воскликнула:

   - Ритуал был настоящим! N'orrin est!

   От ее высокого сопрано зазвенели стекла. Еще не затихли последние его отголоски, как потрясенные, оглушенные новостью гости загалдели.

   Иришь, тяжело дыша, едва не срываясь на слезы, спросила:

   - Но... как? Тысячи свадеб, и только наша... как? Почему?!

   Взгляд жрицы заледенел, и приглушенная зелень ее глаз теперь походила на колкие осколки льда.

   - Если в чаше будет мед, солнце лишь позолотит его. Чуда не случится, слова не обретут силу. Но если чаша будет пуста, последние лучи солнца, зачерпнутые в нее, станут медом. Медом, одного глотка которого достаточно, чтобы изменить судьбу.

   - То есть вы... знали? - севшим голосом пошептала Иришь, едва помня себя. И повторила с бессильной злостью: - Вы знали! Но как, зачем?! Почему?!

   - Я не понимаю причины вашего негодования. Вы сами дали согласие на ритуал, - с холодной сдержанностью ответила жрица.

   - На свадьбе?! - воскликнула Иришь. - Да это же... это же... просто ничто! Пустые слова! Их повторяют на каждой свадьбе, не задумываясь о смысле слов! И...

   - Не сейчас. Раньше, - оборвала ее жрица. Прежние мягкость и нежность исчезли. - Вы сами просили о n'orrin est.

   - И вы согласились, - раздалось справа.

   В негромком, обманчиво спокойном голосе Эрелайна звенела ярость. Не то безумие, которое обуяло его тогда, после их разговора, а жгучая, пылающая ярость под маской обманчивого спокойствия. И это испугало Иришь гораздо больше.

   Она повернулась к нему - и тут же отшатнулась, столкнувшись с его взглядом: бездонно черным, бесконечно злым.

   - Согласились, зная, кто я, - продолжил Эрелайн.

   Жрица нахмурилась. Сейчас она казалась не милой, исполненной наивных помыслов девушкой, а девой-воительницей из старых сказок. Обманчивая юность ушла, обнажив сталь. И в ее глазах Иришь с ужасом, от которого зашлось в испуганном беге сердце и перехватило дыхание, прочитала понимание.

   Жрица увидела тьму Эрелайна.

   Повелитель понял это. И, не теряя хладнокровия, продолжил, расставляя акценты:

   - Согласились, зная, что я Хранитель сумеречных дорог. Как я могу исполнять долг, рискуя еще и чужой жизнью?!

   - Я согласилась на просьбу, - окатив его ледяным спокойствием взгляда, отчеканила жрица. - Как всегда соглашаюсь, если это не противно Воле.

   - Интересно, чью просьбу вы исполняли, если ни я, ни леди Ириенн не знали о ритуале?

   - Леди Айори.

   Зал, еще мгновение назад бурливший, пенящийся голосами, - утих, словно кто-то сбросил на него полог безмолвия.

   - Простите?..

   - Я исполняла просьбу леди Айори. Написанную ее рукой и заверенной печатью дома вьер Лиин, - сказала aelvis, предельно ясно, исчерпывающе.

   - Вот как...

   Эрелайн медленно повернулся к стоящей чуть позади Айори. Она побледнела под его тяжелым, давящим взглядом, впервые утратив самообладание, но почти сразу взяла себя в руки.

   - "Моей рукой"? Заверенная печатью?! Я ничего об этом не знала и ничего не писала! - раздраженно отрезала она. И, опережая Иришь и болезненно-выпрямившегося, пугающе бледного Эрелайна, веско добавила. - Клянусь.

   И, не удержавшись, зло закончила, не сводя с него ненавидящего взгляда:

   - Я бы никогда, ни за что в жизни не отдала ему свою дочь.

   Жгучее пламя ненависти матери разбилось о холод Эрелайна. Он проигнорировал ее оскорбление. И, переведя взгляд на жрицу, вернулся к прежнему разговору:

   - "Написано рукой леди Айори"? Вы знаете ее почерк?

   - Знаю. Как и то, что почерк можно подделать. В отличие от родовой печати. Она была настоящей, в этом я могу поручиться. Поэтому в почерк я не особенно всматривалась.

   - То есть это вполне мог сделать кто-то из ваших доверенных лиц? - резко повернувшись к Айори, спросил он.

   - Доступа к печати нет ни у кого из слуг. И пустых листов с оттиском печати - тоже. В этом я могу поклясться.

   - А в чем не можете? - подловил ее Эрелайн. - И у кого, в таком случае, есть доступ?