Сэр Евгений. Дилогия - Тюрин Виктор Иванович - Страница 137

Судя по всему, юной синьоре понравился мой уверенный ответ, потому что она продолжила уже обычным тоном:

‑ Я хочу знать, что произошло.

‑ Вы могли бы послать слуг, чтобы узнать обо всем. У того же Джеффри. Зачем пришли сами?

‑ Я…. Впрочем, это не важно. Я уже здесь и хочу все узнать от вас.

‑ Хорошо, графиня, но если вы не против, мне бы хотелось привести себя в порядок.

‑ Хорошо, только недолго. Я жду вас у себя!

Наскоро вымывшись и сменив одежду, я отправился на доклад к графине, но, проходя мимо временной тюрьмы своего знатного пленника, решил завернуть к нему на минуту. Измученный вид и темные круги под глазами говорили о том, что все утро тот провел в нелегкой борьбе со своими мыслями.

‑ Мое почтение, господин маркиз.

‑ Скажите, вы дворянин?

‑ Прошу прощения, что сразу не представился. Томас Фовершэм, сын рыцаря и барона Джона Фовершэма.

‑ Хоть это меня как‑то успокаивает. Сознание того, что я попался в ловушку какому‑то грязному английскому леснику, мучило меня все это время! Что вы намерены дальше делать?

‑ Вы отдаете приказ, и ваши солдаты уходят. Иначе вам грозит голодная смерть!

‑ Дева Мария! Если вы собираетесь меня убить, то почему таким способом?!

‑ Вы меня не так поняли! Мне почти нечем кормить своих людей, а значит, пленники для меня ‑ это лишние рты!

‑ Хорошо! Я напишу письмо с приказом для своих людей.

‑ Вот и отлично! Теперь идемте, хочу представить вас графине, хозяйке этого замка. Хотя, подождите! У меня есть к вам один вопрос.

‑ Если он не уронит мою честь, мессир, я готов ответить вам на него!

‑ Что был за знак, по которому вы пошли на штурм?

‑ Как… вы не знаете?! Подождите, Чезаре не мог меня предать! Не мог! Он рос в моем доме с детских лет и был мне предан….

‑ Я спросил про знак! ‑ нетерпеливо повторил я свой вопрос, так как переживания маркиза меня абсолютно не волновали.

‑ Знак? Шлем, сорванный с головы. Чезаре жив?!

‑ Насколько я знаю, среди живых его нет.

Проводив маркиза в кабинет и представив его своей госпоже, я сделал короткий доклад о событиях нынешней ночи. После чего удостоился легкой похвалы и был отпущен небрежным движением изящной ручки. Маркиз остался, так как выяснилось, что у него и графини есть общие знакомые, а значит и общие темы для беседы. Оставив у ее двери охрану, я спустился по лестнице и вышел во двор. Мое появление встретил радостный рев луженых глоток лучников и латников, основательно подогретых вином из подвалов замка. Впрочем, я не возражал ‑ людям надо расслабиться. Звать командиров не было нужды ‑ как только они меня увидели, сразу поспешили ко мне.

‑ Сэр, с победой вас!

‑ Спасибо! На этом праздник закрывается, у нас на сегодня еще одно неотложное дело.

Черный Дик криво ухмыльнулся в ответ на мои слова, а Том Егерь, от которого разило свежим перегаром, непроизвольно икнул и прикрыл рот своей ладонью‑лопатой.

Я спросил, оглянувшись на стоящих за моей спиной Джеффри и Игната.

‑ Джеффри, все готово для казни?

‑ Да, господин.

‑ Сообщите всем, что казнь состоится в два часа пополудни. Теперь доложите, какие у нас потери?

‑ Семеро убито и девять раненых, сэр ‑ ответил Дик, ‑ из них пятеро убитых и трое раненых ‑ мои люди.

‑ Твои люди ‑ отличные бойцы, Дик! Они еще раз показали всем, как умеют сражаться англичане! Но самое главное, что их смерть была не напрасна ‑ она оправдана нашей победой!

‑ Вы хорошо сказали, сэр! Я передам ваши слова моим парням.

‑ Сколько пленных?

‑ Где‑то два десятка, сэр!

Услышав эту цифру, я криво усмехнулся. У меня осталось столько же солдат, способных держать оружие, сколько было захвачено пленных.

‑ Том, держи письмо от маркиза. В нем он приказывает своим людям снять осаду. Пусть один из твоих парней переправит его в лагерь противника.

‑ Будет сделано, сэр!

‑ И еще. Палача нашли?

‑ Среди людей Черного Дика, господин. Джон Милтон. Малый из Суссекса. Одно время он был подручным у городского палача.

‑ Это тот парень, у кого борода лопатой, а в бою предпочитает секиру?

‑ Он, сэр!

‑ Сам вызвался?

‑ Он столько раз хвастался своим ремеслом, что ему сам Бог велел показать, на что он способен.

На небе сияло солнце, но особого удовольствия от хорошей погоды, как и от своей победы, я не испытывал. Настроение было испорчено предстоящей казнью. В отличие от собравшихся здесь людей, сцена казни абсолютно не вызывала в моей душе ощущение праздника. Хотя казни в эту эпоху были своего рода спектаклями, с понятным для всех нравоучением: "будешь убивать, грабить или предавать ‑ с тобой случиться то же самое". К тому же муки и страдания преступника в какой‑то мере возвышали в своих глазах бедный люд, придавленный нищетой, бесправным положением и налогами.

Суть предстоящей процедуры была проста: преступник с петлей на шее, закрепленной другим концом за зубец замка, сбрасывался с крепостной стены, которая выступала в роли своеобразного эшафота. Предателей, со связанными сзади руками, сначала выстроили в ряд, а затем поставили на колени. Весь простой народ ‑ старики, женщины и солдаты, сейчас теснились толпой на крепостной стене по левую сторону от преступников, в то время как правая сторона была предоставлена благородной части населения замка. Отдельно стояла графиня в окружении служанок и камеристки. Недалеко от них, с несколько потерянным видом, стоял ее возлюбленный. Чуть дальше находился я, со своими телохранителями и офицерами.

На лицах зрителей был написан живейший интерес к происходящему. Некоторые из солдат с нездоровым любопытством вглядывались в лица смертников, хотя знали этих людей не один месяц. Если с нашей стороны слышались, время от времени, отдельные реплики, то солдаты и челядь, сбившись в толпу, говорили громко, иные грубо шутили, не стесняясь и не боясь задеть чувства осужденных. Но как только палач закончил надевать петли на шеи обреченным на смерть и отошел в сторону, чтобы освободить место лучнику, взявшему на себя обязанности священника, наступила тишина. Парня выбрали на эту роль из‑за того, что он когда‑то был служкой в деревенской церкви. С торжественным выражением лица тот стал медленно обходить одного смертника за другим, читая короткую молитву о спасении души, а заканчивал фразой по‑латыни, видно оставшейся в его памяти с того времени: