Гении и прохиндеи - Бушин Владимир Сергеевич - Страница 48

Но вернемся к пароксизмам злобы и ненависти, накатывающих на Вишневскую. Между помянутыми ужасными сценами с угрозой самоубийства был, по признанию самой Вишневской, счастливейший день, сладчайший час её жизни: они с молодым сталинским лауреатом идут в ЗАГС расписываться. И вот: "Входим в комнату. За письменным столом сидит дородная тетка - как в рассказе Бабеля: "слева фикус, справа кактус, а посередке Розочка". Конечно, на стене - портреты Ленина и Сталина", ненавистных новобрачным. Сразу замечу, что, увы, по такому же поводу мне трижды приходилось посещать ЗАГСы в трех разных районах Москвы, но ни в одном я не помню названных портретов. В памяти остались лишь прекрасные лики моих избранниц, и дух мой витал там же, где дух поэта, потом, в разлуке, сказавшего:

"И вспомнил я тебя пред аналоем..." Но не во мне дело. За что на неповинную сотрудницу ЗАГСа вылито столько желчи? Ведь счастливейший день, сладчайший час! Ну будь подобрей!.. Тем более, что сотрудница восторженно лепечет: "- Ах, Галина Павловна, какая радость видеть вас ! Слушала вас в Большом театре. Я просто вас обожаю!" Но это не смягчает суперзвезду, и дальше она рисует свою поклонницу набитой дурой. А вот совсем другой день, иная обстановка: кладбище. Пришла сюда в 74-м году перед отъездом за границу. И вдруг увидела памятник на одной могиле: "Что за чудище?.. Министра финансов Зверев". Ну что плохого сделал ей покойный министр?

Но и злоба на кладбище для мадам не предел. Рассказывает, что в 69-м году во время общественного прослушивания новой вещи Шостаковича в Малом зале консерватории произошел "знаменательный случай"(!) - умер музыкальный критик А. (в книге имя дано полностью), которого она не любила: "Ему стало дурно, и его вывели из зала. Когда я проходила через фойе, я видела его сидящим на диване, такого ничтожного, плюгавого, маленького человечка... Он поводил вокруг мутными, уже ничего не видящими глазами и отдавал душу...Уж не знаю, кто её принял - Господь или сатана." Подумайте только: глядя на умирающего, она злобно ликует... Не думаю, читатель, что вам приходилось слышать такое, особенно - из/--дамских уст. И ведь не поймет, не поверит, что вопрос тут не о том, кто примет душу умирающего, а её собственную душу, назойливо и громогласно объявленную ею христианской.

И с таким клокочущим черным океаном в груди - всю жизнь: "Плюнуть бы ему в рожу!"... "Снимаю сапоги - да ему в рожу"... "А мы тебя лаптем - по роже, по роже"... "Мне хотелось, чтобы от моего крика обрушился зал и поглотил весь народ, который сейчас я так ненавижу"... "Я смотрела на сидящего напротив негодяя, и мне стоило неимоверного усилия не вцепиться зубами ему в глотку"... Господи, ну словно волчица. И как многозначительно она оговорилась года полтора назад в телебеседе с Урмасом Отто: "Всю жизнь я работала как волк". Вот именно... И после таких приступов бешенства, пронизавших всю книгу, поднялась рука написать: "Спите спокойно, товарищ Сталин, посеянные вами и вашими верными соратниками семена ненависти, злобы и зависти дают пышные всходы..." Да пышней и некуда. Ведь и в старости осталась такой же! В 92-м году после возвращения ей и мужу российского гражданства Большой театр устроил вечер в честь 45-летия её творческой деятельности. Казалось бы, блесни стариной, радуйся, и только! Нет, Вишневская прямо признаётся, что главным для неё было другое: "Мне нужен был этот вечер - чтобы ушла душившая меня ярость. Я не тот человек, который может копить в себе злость и долго жить с ней." Здесь первая фраза опровергает вторую:

ведь ярость она копила и задыхалась от нее почти двадцать лет. И какая ярость! "Когда нас выбросили из нашей страны, во мне была такая ярость, что я готова была взорвать весь мир." Тут мадам превзошла даже товарища Солженицына, который в таком же пароксизме злобы готов был взорвать атомной "бомбой все-таки не весь мир, а только родную Россию... "Эта ярость, продолжает мадам, - мешала мне жить, она душила меня. Эту книгу я должна была написать. В ней было моё спасение". Да, ярость, злоба и диктовали ей книгу. Но надо заметить, что из страны их не выбросили, как, допустим, Александра Зиновьева или того же Солженицына. Наоборот! В 74-м году им разрешили уехать на два года, потом продлили срок еще на полгода, потом стали всеми возможными способами долго уговаривать вернуться. На всё это супруги отвечали отказом и высокомерными заявлениями. Что власти оставалось делать? В 78-м году их лишили гражданства. Конечно, это было не обязательно, лучше было просто начхать. В другом месте Вишневская пишет иначе : "Мы уехали из России нищие, в полном смысле слова без копейки денег." Вот именно уехали и по своей воле, но - нищие? Опомнитесь, мадам. Вы везли с собой огромный уникальный опыт великой русской музыкальной школы, традиции, у вас за плечами была всемирная слава Большого театра, где вы обрели звонкое имя, а также - скандальный антисоветский разрыв с властью, что тогда ценилось на Западе чрезвычайно высоко. Да и вульгарные "копейки" тоже в карманах у вас бренчали.

Но постараемся быть снисходительны. Ведь злобно оклеветанный артист Н. это всё-таки чужой человек да еще и соперник по славе. Чужие и Булганин, и критик А., и сотрудница ЗАГСа... А чем же объясняется запредельная, даже после давней его смерти ненависть Вишневской к родному отцу? Она уверяет, что он бросил её в блокадном Ленинграде. Но в это трудно поверить, зная о многих проявлениях доброго отношения к дочери, о которых речь шла выше. К тому же отец в книге говорит предельно ясно в январе 42 года: "Галька не хочет уезжать." Значит, он звал её с собой в эвакуацию, уговаривал. Мало того, эвакуировались со своими семьями родной дядя, тетя, и Вишневская признаёт: "Родные звали меня, но я отказалась." Сама отказалась, а теперь "Отец оставил меня на верную смерть... И не было в моей жизни человека, которого я ненавидела бы так, как его". А ведь жива осталась. Четыре раза умирала и ни разу не умерла! Первый раз - будто бы в блокаде, второй вскоре после войны - родами, третий - из-за открытой формы туберкулёза, очень похожего на рак Солженицына, наконец - едва не отдала душу Богу от ужасного ^ радикулита правого плеча... Тут нельзя не вспомнить, как она сама-то обошлась с действительно умиравшей от рака матерью. "Положили её в больницу, а я уехала на гастроли, и меня не было несколько месяцев". Неизвестно, кто положил в больницу и, судя по рассказу, укатила дочка и все эти месяцы даже не справлялась о больной. А когда вернулась, увидела: "Мать умирала в страшных мучениях"... Кстати сказать, у матери осталась четырехлетняя дочь да, похоже, и отца нет, о нем не сказано ни слова, выходит, она круглая сирота. И Вишневская пишет: "Как и мне когда-то ей предстояло скитаться по людям". Да когда же сама-то скиталась? Разве жизнь с родной бабушкой, с теткой и с любящим дядей это скитание по людям? А если четырехлетней девочке действительно предстояло где-то у кого-то скитаться, то почему же благоденствующая звезда эстрады не взяла её к себе, - ведь сестра же! Квартира мала? Но нашлось же там место и для домработницы, и для собаки, и для пианино. Скудные средства? Но имелись же деньги не только на домработницу и на пианино, но и на "Победу"... Где она, сестричка, сейчас? Больше о ней - ни слова. Это для суперзвезды неинтересно...

Так в чем же всё-таки дело? Откуда такая лютая ненависть к отцу еще в детстве, еще до блокады, и сейчас, в старости? Оказывается, всё дело в том, - хотите верьте, хотите нет- что отец был коммунистом! Дочь негодует: "Отсидел десять лет в тюрьме и остался коммунистом. Теперь приехал в Москву добиваться восстановления в партии. Сколько же моральных уродов, восклицает ангелоподобная Галина Павловна, - породила советская власть!"