Бернарда - Мелан Вероника - Страница 56

Ступая на предательски слабые конечности и цепляясь пальцами за холодные стальные столбы, я осторожно сошла с мрамора. Внутри боролось желание тут же взойти обратно и умолять о продолжении и облегчение от схлынувшей боли. Новая боль пугала. Единственная мысль о ней вызывала панический страх и неконтролируемую дрожь во всем теле.

Дрейк поднял голову, прошелся по волосам ладонями, взъерошивая их, будто одновременно решаясь на что-то.

В этот момент единственное, чего я боялась, — это увидеть его лицо. Только не отрешенность во взгляде, только не страшные слова, пожалуйста…

Он медленно повернулся и подошел ко мне. Уставший, будто разом постаревший. Еще никогда в серо-голубых глазах не было столько пустоты и безжизненности одновременно: будто человек, которого я знала, сломленный неудачей, отрекся от престола и ушел, захлопнув за собой дверь; и тот, что стоял передо мной, был лишь посыльным, готовым сообщить дурные вести.

— Нет… нет… нет… — зашептала я, вглядываясь в любимое лицо сильного некогда мужчины, — не надо…

Он стоял напротив — каменный, далекий, будто неживой.

— Это все, Бернарда.

Я хлопала глазами, как пластиковая кукла, неспособная поверить услышанному. Мой рот открывался и закрывался многократно, прежде чем смог произнести:

— Все? Нет, не может быть… Нет.

— Прости.

— Нет… Дрейк.

— Это все.

— Нет! — я закачала головой, захлебываясь горьким ядом слов, пытаясь отыскать в его глазах намек на неуверенность, лазейку, позволившую бы мне найти нужные кнопки и нажать их, изменяя значение слов. Но ее там не было. Громадная обида смешалась с недоверием: — Все? Вот так просто? Так просто, Дрейк?

Он долго стоял безмолвный, порушенный.

— Просто? — повторил горько.

— Почему ничего не получилось?! Почему должно быть так?! — теперь я кричала от нахлынувшей досады. — Ты ведь всемогущий! Почему же тогда ничего не получилось, почему, Дрейк! Ты ведь мог! Ты ведь все можешь!

Мне показалось, я ударила его наотмашь.

Голова Дрейка качнулась назад, губы сжались, он закрыл глаза. В этот момент я осознала, почувствовала глубину его боли и несправедливость собственных слов. Он делал все, что мог… Он пытался так долго и много, насколько хватало его обширных знаний. Я судорожно прикрыла рот ладонью, чувствуя, как из глаз собираются пролиться слезы. Только не надо слез… только не слезы.

Дрейк открыл глаза — и это был самый болезненный взгляд, который мне когда-либо доводилось видеть. Он принял на себя удар и согласился с обвинением.

— Видимо, я могу далеко не все, Ди, — слова, пропитанные горечью, были сказаны медленно и с расстановкой. — Потому как я не смог сделать главного… Прости, что я не стал для тебя тем, кем хотел стать.

Противные, поганые, ненавистные слезы, символизирующие слабость, все же закапали по щекам. Он не пытался их стереть, не мог, а я не знала, что сказать: слов было слишком много, и их количество обращалось в пустоту, неспособную помочь. Как едко и обидно, меня почти тошнило от собственной слабости и неспособности принять правду.

— Так бывает, да? Неужели так бывает?

Жизнь, конечно, несправедливая штука, но чтобы так? До такого?

Дрейк не отвечал долго, а на дне его глаз решимость стоять на своем боролась с желанием утешить. Мне же хотелось бежать так далеко, как только возможно. Чтобы никогда больше не видеть этой комнаты, этого взгляда напротив, не слышать разрушающих жизнь слов. Одновременно с этим хотелось ломать и крушить: почему мы так долго боролись за счастье, а в итоге пришли к подобному финалу?

— Я останусь твоим другом, Бернарда. И если ты о чем-то попросишь, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе.

— Другом?! — от этого странного слова волосы на голове шевелились: не мог подобный термин относиться к нам — только не ко мне и Дрейку, к двум половинам одного целого. — Ты всерьез веришь, что однажды я начну воспринимать тебя как друга?

Он молчал. Все слова, сказанные в этой комнате, были что ядовитые дротики, грозящие навсегда врезаться в память и засесть там, причиняя ежедневную неутихающую муку. От них бы отказаться вовсе, проявить силу, но ее не было, а был лишь последний шанс что-то исправить.

— Мне не нужны другие мужчины, я никогда не смогу посмотреть ни на одного из них. Неужели ты не понимаешь? Касаться кого-то другого? Учиться лгать себе и ему, что все отлично? Ты — идиот, если веришь в мою способность так жить. Плохой ты или хороший, сильный или слабый, но я люблю тебя, Дрейк. Люблю.

Стоило мне сказать это, как Начальник моментально прикрыл глаза, чтобы в них не отразились истинные чувства. Как это похоже на моего не желающего ничего публично афишировать Дрейка! Как глупо и как обидно.

— Давай же, ответь мне! Что ты теряешь? Мне все равно скоро уходить, как ты того хочешь…

(Не хочу уходить, не хочу… пожалуйста…)

Тень негодования, боли и тепла смешались в его взгляде. А вот и он — настоящий живой человек, способный чувствовать.

— Я тоже тебя люблю.

Сказал и улыбнулся, признавая полнейшее поражение по всем фронтам.

Мы стояли друг напротив друга молча — два человека, две судьбы, заплетенные в косичку.

Слова, сказанные Дрейком, проникали в меня медленно, со вкусом… я смаковала каждый произнесенный в этой фразе звук, каждый оттенок, чтобы запомнить навсегда, чтобы пронести через последующую жизнь. Именно их я так долго хотела услышать и, наконец, услышала. Пусть и в самом конце. В безрадостном, фатальном, полном отчаяния конце.

Но ведь услышала.

Я медленно склонила голову в поклоне, счастливая и разрушенная, нашедшая и потерявшая то, что так долго искала.

— Спасибо, Дрейк. Именно это я и хотела услышать.

Что же теперь? Уходить?

Просто выйти за дверь, чтобы навсегда оставить все позади? Чтобы каждый день испытывать страшнейшую боль потери, чтобы жизнь превратилась из сияющего солнца в тусклый ночник у койки больного? Эту любовь мне не вырвать, не утопить, не разорвать на куски. Скорее, она разорвет меня, обернувшись ядовитой подушкой для слез, напоминающей о том, чего никогда не вернуть и не получить. Других мужчин в моей жизни не будет — зачем, чтобы в каждом из них искать тень Его? А Дрейк с этого момента больше недоступен, кончился, вне зоны доступа.

Что ж… Тогда, наверное, самое время кое о чем попросить.

Стараясь выглядеть бодрой и, насколько это возможно, радостной (говорят, уходить надо с достоинством, даже если в душе стоят кровавые слезы), я обратилась к Начальнику:

— Ну, что же… друг, — на этом месте я запнулась — еще ни разу это слово не звучало в моем исполнении настолько фальшиво, — тогда у меня есть к тебе одна просьба.

(Интересно, это больно? Хотя, теперь поздно бояться…)

— Только ты один сможешь мне с этим помочь.

Он смотрел на меня внимательно, готовый положить к моим ногам все, что угодно, кроме себя — какая ирония. А я впитывала черты его лица жадно, проталкивала в горло памяти целиком, рискуя подавиться. Но пусть только останутся… не сотрутся никогда…

— Я не могу попросить тебя стереть мне память. Для этой цели подошел бы и Халк, но, видит Бог, я этого не хочу. К тому же Халк не может помочь с тем, что мне требуется.

— О чем ты говоришь, Ди?

Я снова стала «Ди» — болезненно приятно, почти как примочка со льдом умирающему от лихорадки.

— Я хочу, чтобы ты погасил мою любовь. Ты ведь можешь… Просто изыми ее из меня: жить с ней и одновременно без тебя невозможно. Я не смогу.

— Нет.

Он ответил быстрее, чем успел подумать. И оттого стало еще слаще. Так сладко пахнут только гнилые фрукты в период разложения.

Я укоризненно посмотрела на него, разочарованная и удовлетворенная одновременно. Что ж… почему-то не верилось в другой ответ.

— Тогда другая просьба, — я была решительно настроена забрать с собой из нашей последней минуты все, что смогу, — ты мог бы засунуть свой дурацкий фон себе в задницу секунд, эдак, на тридцать?