Бернарда - Мелан Вероника - Страница 35

Больше мы не говорили.

А дальше была запорошенная снегом лесная поляна — белая, упирающаяся неровными краями в деревья, в конце которой застыли мишени. Здесь, за городом, никому не могли помешать ни звуки, ни голоса. А звуков было много: отрывочные плевки пистолетов, рваные дроби автоматных очередей, властный грохот дробовиков.

В моих подстывших без перчаток руках один вид оружия сменял другой с невероятной быстротой. Я нажимала на различной формы курки, пытаясь попасть туда, куда указывал Дэйн, поначалу промахивалась, целилась вновь, слушала советы, которые поочередно давали коллеги, оттачивала правильную позу, училась сдерживать ходившие ходуном от отдачи руки.

Горько-сладкий запах пороховой гари плотным сгустком, словно пыль в фильтре пылесоса, засел в горле.

— Попробуй вот это…

— А теперь вот это… Что больше нравится?

Голоса через натянутые на мою шапку толстые наушники казались глухими и далекими. Я невнятно качала головой.

Отлеживал бока на еловых ветвях тяжелый снег, замерзшие неловкие пальцы учились менять патроны и магазины. Хотелось горячего кофе.

Неподалеку, безо всяких очков и наушников, расстреливал одну обойму за другой Аарон Канн. Только облачка пара равномерно вырывались из его рта да чуть вздрагивали сильные ладони. Справа сосредоточенно стрелял по мишеням Мак Аллертон.

Рен отошел к машине, чтобы выбрать из ящика с оружием, хранившимся в багажнике, новую «игрушку». Такой ящик был и у Дэйна в джипе.

— У этой большой разлет… Она плоха на длинных дистанциях, — Дэйн указал пальцем на то, что выбрал Декстер — короткоствольный автомат, какими плохиши часто пользовались в американских фильмах, — но приятная, на любителя. Возьми одну, попробуй.

Мне в руки легла холодная сталь — слишком тяжелая и почему-то нежеланная. Но я принялась послушно «пробовать».

Хлопки выстрелов, пороховой дым, ощущение ваты в ушах, все это оставалось снаружи, но не внутри. Сущность не желала в этом участвовать, как не желала и я. Да, логика понимала: это для самообороны, для защиты это нужно. А душа молчала.

Для них, для крепких ладных парней с жесткими лицами и сердцами, оружие являлось продолжением тела, оно выглядело в их руках так же естественно, как маникюр на ногтях парикмахерши. В моих же — оно казалось чужим и бесполезным. Несовместимым.

Но я старалась изо всех сил: практиковалась и слушала, хоть и не слышала. Глаза смотрели на мишень, но видели вместо нее чашку кофе в какой-нибудь кофейне. А еще лучше — Дрейка напротив. Там тепло, там хорошо, там свет… А здесь лес, дым и пусто.

Вдруг вылазка на Уровень «F» перестала казаться мне забавой, эдакой детской игрой в шпионов. Там будет еще меньше света, больше оружия и миссия уничтожить все, что движется. И те пули, что сейчас втыкаются в доски, будут впиваться в чьи-то тела, будут обрывать чьи-то жизни. Плохие ли, хорошие… кто судья?

Лицо Декстера, спокойно и равномерно уничтожающего мишень, ничего не выражало. Именно таким же оно останется и тогда, когда мишенью станет чья-то плоть.

Дэйн наслаждался. Курил найденный где-то в салоне обрубок сигары, что-то прикручивал, соединял, свинчивал. Аарон, держа в руках автомат так же естественно, как акушер младенца, перешучивался с Маком.

Меня вдруг затошнило.

«Успокойся. Такое, наверное, бывает у всех новичков… у всех солдат, кто в первый раз идет на войну.»

Да, наверное. Я очень хотела, чтобы слабость и нервная дрожь прошла, пусть не сейчас, позже. Главное, чтобы тлетворное крыло, развернувшееся рядом, не задело что-то ценное и хрупкое внутри, не порушило его.

Как только это стало возможным, я спряталась в машине Рена; она стояла дальше… дальше от всего, всех. Наушники снимать не стала, пусть будет тихо. Открыла дверцу, села боком, уткнув ботинки в глубокий снег.

Вздрогнула, когда несколько минут спустя Дэйн аккуратно снял с меня наушники. Он смотрел долго, задумчиво и с участием.

— Никто не говорит, что тебе все это придется делать. Это не твое, вижу. Но тебе нужно было узнать, как снять пистолет с предохранителя, чтобы, в крайнем случае, суметь защитить себя.

В сердце застыла беспомощность.

— Я — телепортер.

— Я не спорю. Ты можешь прыгнуть. Но что, если в стрессовой ситуации ты забудешь об этом, а в руках будет пистолет? Придется стрелять.

Я поникла. Эльконто мягко потрепал меня по голове большой ладонью.

— Мы будем тебя прикрывать.

Захлопали дверцы джипа. Качнулся и седан: на водительское кресло сел Декстер, проводил взглядом отошедшего к своей машине Дэйна, затем посмотрел на меня.

— Ты со мной? Или просто растворишься, как ты умеешь?

Я отряхнула ноги от снега и поставила в салон. Почему-то прыжок именно сейчас не казался правильной идеей. Пусть вооруженные учения мне не понравились, пусть хотелось убраться отсюда, как можно скорее, но они сделали нас ближе. Мы стали на крохотку, на незаметный шажок роднее друг другу. Поэтому, посмотрев на Рена, я коротко кивнула:

— С тобой.

Глава 6

На Елисейские поля неслышно опускались сумерки.

Вокруг стоявшей вдалеке Триумфальной арки, подсвеченной прожекторами, кружили машины — маленькие, едва различимые с такой высоты. Перемигивались между собой огни вечернего Парижа, привыкшего к многоголосой речи туристов, романтичному звучанию аккордеона и неспешному течению Сены. Складывали мольберты и краски уличные художники, проплывали под каменными мостами ленивые лодки, везущие на себе десятки восхищенных красотой старого города приезжих, подыскивали место для вечерней трапезы придирчивые гурманы-французы.

Я всегда хотела это сделать — показать Дрейку свой мир.

А откуда еще было начинать, как не с города любви?

Мы стояли на открытом балконе Эйфелевой башни, глядя на раскинувшийся вокруг нее вечерний пейзаж. Ноябрь, но тепло и безветренно. В самый раз для элегантного бежевого пальто на мне и темного кашемирового на Дрейке.

Начальник не удивился ни тогда, когда я прислала ему мысленный вопрос: «Найдешь на меня часок этим вечером?», ни тогда, когда я спросила: «Сможешь сделать себе на руки перчатки, чтобы ладони не фонили?», — и теперь стоял, по своему обыкновению элегантный, сдержанный, в чем-то даже утонченный, дорогой… Почти француз, если не заглядывать в глубины серо-голубых всегда серьезных глаз. Кожаные перчатки, начищенные ботинки, идеально сидящий костюм под пальто.

— Это мой мир. Я всегда хотела, чтобы ты его увидел, — улыбнулась я. Знакомить Дрейка с «домом» было так же волнительно и трепетно, как знакомить его с родителями. — Мой мир — это круглая планета в космосе. На ней есть материки и океаны, множество городов, людей и языков. Страна, где мы сейчас находимся, называется Франция, а город — Париж. Считается, что это город любви.

Дрейк не отрывал взгляда от ползущих далеко внизу по дорогам автомобилей. Слабый ветерок ерошил его аккуратно зачесанные назад волосы.

— Это твой родной город?

На мгновенье подкралось смущение. Я расправила невидимые складки на бежевых замшевых перчатках, пытаясь его скрыть.

— Нет. Мой не такой красивый… Не хотелось начинать экскурсию с трущоб. А это место стремится посетить каждый человек на земле хотя бы раз в жизни.

Вопреки моим опасениям, мой спутник не стал задавать сложных вопросов, а просто добавил:

— Здесь хорошо.

— Да…

Действительно, было хорошо. И не только вокруг, потому что вечер был нежен и ласков, как руки матери, а в воздухе, несмотря на топот туристов за спиной и бесконечный звук затворов фотокамер, разлилось тихое умиротворение, но хорошо было и где-то внутри. Как бывает после долгого, но приятного рабочего дня, когда, вернувшись домой, можно застыть у окна с чашкой ароматного чая, зная, что впереди выходной.

Даже хлопоты и заботы Нордейла остались в этот момент где-то далеко. Я взглянула на ясное небо и ковром раскинувшийся под нами Париж и подумала, что все в этом пусть и несовершенном мире создано для любви. Какая странная и правильная мысль.